Это было настоящее столпотворение. Пропуска проверяли, начиная от площади Бдительности. У Большого театра сосредоточились наряды конных внубезовцев, и пробиться к Дому Союзов можно было только сквозь коридор, образованный двумя шеренгами автоматчиков. Меня сопровождали два полковника БЕЗО, причем один из них был дважды Герой Москорепа. Он мне сам сказал, что свои боевые награды получил за создание заградительных отрядов на Бурят-Монгольской войне. (Я выдал бы ему и третью звезду Героя за то, что именно он нашел и вернул мне мои ботинки, которые, как я и думал, были украдены дежурной гостиницы Социалистическая.)

Видимо, чересчур всерьез приняв сведения о моем возрасте, оба полковника поддерживали меня под локотки, дважды Герой заботливо предупреждал, когда впереди оказывалась выбоина или ступенька.

Колонный зал был уже полон. Многочисленные зрители заполняли партер и балконы. Теле– и радиожурналисты суетились со своими камерами, микрофонами и проводами. Через боковую дверь меня провели за кулисы, и я попал в атмосферу всеобщего нервного возбуждения. Под присмотром агентов БЕЗО рабочие сцены перетаскивали детали декораций. Видимо, в конце торжественной части предполагался концерт, потому что я увидел знакомых мне артистов. У левой кулисы разминалась стайка маленьких лебедей. Акробаты Неждановы с безучастным видом сидели друг против друга на табуретках. А перед расколотым зеркалом охорашивалась и сама себе строила глазки певица Зирка Нечииоренко.

– Здоровеньки булы! – сказал я ей.

Она вздрогнула, обернулась и, узнав меня, сказала серьезно:

– Слаген!

В это время появился озабоченный Смерчев.

– Только что в адрес Юбилейного Пятиугольника пришла телеграмма, – сказал он и протянул мне желтый листок, на котором было написано буквально следующее:

Выступаю походом на Москву. Во избежание излишнего кровопролития предлагаю сложить оружие и не оказывать сопротивления. Сим.

– Вот видите, – жалко улыбнулся Смерчев. – А вы говорите: выдумки.

Я еще раз перечел телеграмму.

– Черт знает что! – пробормотал я. – Метафизика, гегельянство и кантианство. – И повернулся к Смерчеву. – Ну, ничего, Коммуний Иваныч, – попытался я его успокоить. – Вы, главное, не волнуйтесь и берегите свою нервную систему. Сейчас мы этого Сима отменим.

Как только мы вышли на сцену, зал разразился бурными аплодисментами. Меня, естественно, усадили в президиум между Смерчевым и Дзержином. Обстановка в зале была накаленная, но все шло строго по протоколу.

Дзержин объявил торжественное заседание трудящихся Москорепа открытым и предоставил слово Смерчеву.

Смерчев вышел к трибуне. Кратко, но красочно описал мой жизненный путь и перечислил литературные заслуги, напомнил о моем выдающемся вкладе в Гениалиссимусиану, в связи с чем особенно отметил мой вот этот роман.

– Но об этом романе, – сказал он, – органами пропаганды Третьего Кольца враждебности, а также всякими другими органами распространяются клеветнические измышления. Утверждается, что главным героем романа, является якобы некий Сим, хотя, как известно, никакого Сима в природе не существует. Впрочем, обо всем этом лучше всех расскажет сам автор.

Я вышел на трибуну. Я волновался. Я чувствовал, что получается не праздник, а что-то вроде пресс-конференции, какие в наши времена устраивались для раскаявшихся шпионов и диссидентов.

– Уважаемые товарищи! – начал я дрожащим голосом. – Дорогие комсоры, дамы и господа! Прежде всего позвольте мне выразить мою глубочайшую благодарность всем устроителям этого замечательного праздника, и в первую очередь благодарность нашей партии, ее Верховному Пятиугольнику, органам БЕЗО, – я поклонился Дзержину, – органам религиозного просвещения, – я поклонился отцу Звездонию, но одновременно из-за трибуны показал ему фигу, – и, само собой разумеется, нашему славному, дорогому, любимому и неподражаемому Гениалиссимусу. – Я поднял глаза к люстре и размашисто перезвездился. – Я прожил очень длинную жизнь, большую часть которой, впрочем, провел в бессознательном состоянии. Должен признать, что на протяжении своей жизни я совершил много непростительных и почти что непоправимых ошибок. Например, свои книги я писал обычно в пьяном виде, не соображая, что делаю, и иногда даже совершенно не считался с тем, чего от меня ожидали партия, народ и госбезопасность. Обладая отсталым мировоззрением, я часто не замечал всего того хорошего, что происходит в нашей жизни, в ее, так сказать, революционном развитии, и искажал действительность в угоду своим заокеанским хозяевам. Так, например, в своем последнем романе я слишком много внимания уделил описанию некоего Сима, который якобы является наследником царского престола. А на самом деле никакого такого Сима никогда не было. Я его просто выдумал. Или, говоря иначе, высосал его из пальца. Вот так. – Я сунул большой палец в рот и стал громко чмокать в микрофон.

Кажется, публике такой ораторский прием понравился, по залу прошел смешок, а кто-то даже захлопал.

Я посмотрел туда, где хлопали, и сказал:

– Я не понимаю, почему такое несерьезное отношение к моей речи и что там еще за смешки и хлопки. Я знаю, что среди вас есть так называемые симиты, которые надеются на что-то вроде второго пришествия, но… – тут я повысил голос и поднял палец, – тщетны ваши надежды, господа. Дело в том, что никакого Сима больше не существует.

Я услышал аплодисменты. Это аплодировал президиум. Смерчев, Сиромахин, Пропаганда Парамоновна и отец Звездоний.

Но публика напряженно и недружелюбно молчала. А потом в ней послышался какой-то неясный ропот. Агенты БЕЗО, расположившиеся вдоль стен, стали вглядываться в публику.

– Да, дорогие мои комуняне и комунянки, – сказал я, выдержав паузу. – Пересмотрев свой роман, я решил самым коренным образом переработать его и прежде всего вычеркнуть этого Сима ко всем чертям.

Президиум аплодировал стоя. Люди в зале притихли. Отпив из стакана воды, я помолчал и сказал негромко:

– К сожалению, у меня и сейчас не хватило принципиальности и твердости позиции, и я не смог выкинуть этот персонаж совсем. Но я его переименовал, и он будет теперь называться не Сим, а Серафим.

Произнося эти слова, я никак не думал, что они подействуют на аудиторию так сильно. Даже члены президиума, по-моему, тоже этого не предвидели. Но публика вдруг заволновалась, по рядам от первых к задним прошел шум. Я слышал, как люди спрашивали:

– Что? Как? Вим? Херувим?

И вдруг в середине зала кто-то крикнул:

– Да здравствует Серафим!

И сразу поднялся невообразимый гвалт. Агенты БЕЗО, отделившись от стен, кинулись в середину зала, чтобы извлечь того, кто кричал. Но кричал уже не один, человек, а чуть ли не весь зал. И вдруг из задних рядов на двух воздушных шариках взвилось к потолку полотнище, на котором было написано: СЕРАФИМ.

Агенты посходили с ума. Они перестали искать того, кто кричал, а кинулись доставать полотнище. Они становились на спинки кресел, лезли на плечи зрителей, а некоторые подскакивали так высоко, что могли бы установить рекорд по прыжкам в высоту в закрытых помещениях. Должен отдельно отметить исключительное хладнокровие полковника, который был дважды Героем Москорепа. В общей суматохе он не растерялся, а немедленно выхватил пистолет и двумя меткими выстрелами продырявил оба шарика. Полотнище стало медленно опускаться, колеблясь и открывая народу разные слоги подрывного слова: то СЕ, то РА, то ФИМ. Но пока это полотнище опускалось, к потолку поднялись два других. А в это время другой полковник (не Герой) с каким-то листком бумаги подошел и громко сказал Коммунию Ивановичу:

– Телеграмма из Женевы.

Я подкрался к Смерчеву и заглянул через его плечо. Выступаю походом на Москву. Во избежание излишнего кровопролития предлагаю сложить оружие и не оказывать сопротивления. Серафим.

Надо же! – подумал я. – Его хоть горшком назови, он все равно своего добьется.

Сейчас я уже даже не помню, в каком порядке что происходило. Как я потом узнал, слухи о предстоящем прибытии Серафима разнеслись немедленно по всему Москорепу. Началась смута. И как обычно бывает в таких случаях, граждане стали проявлять недовольство даже без достаточно серьезного повода. Например, на каком-то предприятии как раз по случаю моего юбилея рабочим давали по килограмму колбасы, которая называлась Колбаса деликатесная мясная из рыбной муки. Так одна комунянка откусила ее тут же и говорит: Граждане, это говно! И другие комуняне тоже обратили внимание, что этот первичный деликатес слишком смахивает на вторичный. Как будто раньше они этого не замечали и сами не складывали по этому поводу анекдотов. Я думаю, что они были просто в таком состоянии, что, если бы в тот момент им дать настоящее венгерское салями, они бы тоже приняли его за вторичный продукт. Бунт перекинулся на другие предприятия. Его, конечно, можно было подавить, но тут где-то в районе Новой Калужской заставы в город прорвались первокольцовые симиты. Они сначала кинулись к прекомпитам и другим пунктам удовлетворения потребностей, где их ожидало большое разочарование. Они-то думали, что москореповцы питаются исключительно финиками и мороженым-пломбиром. Но сила разочарования была столь велика, что симиты москорепские и первокольцовые объединились и стали крушить все подряд.