26
КЭШ

В раздражении хватаюсь за руль и сжимаю его несколько крепче, чем нужно.

«Ты говорил как баба!»

Едем довольно долго, напряжение постепенно спадает, и все мои мысли обращаются к Оливии. Могу поспорить, я бросал взгляд на ее лицо раз тридцать за поездку. Может, больше. Просто обычно так говорят.

Просто она такая прелестная, и смотреть на нее… хочется, и все тут. Я, конечно, отказывался даже в мыслях допускать, что могу не вытащить ее из этой заварухи, но где-то в глубине души сомнения оставались. Теперь же я разрываюсь между двумя мыслями: какое счастье, что с ней все в порядке, и «я не должен допустить, чтобы подобное случилось впредь».

Сегодня мы сделали первый шаг к этому. Благодаря видеозаписи Нэша выторговали время. Гевин устранил угрозы нижнего уровня и оставил весьма внятное послание, хотя это было опасно. Теперь пора тряхнуть крупную дичь и сделать так, чтобы больше никто и никогда даже не думал покушаться на Оливию, если только они сами не хотят нарваться на серьезные неприятности.

Я все еще надеюсь, что второе объявление, которое я дал, сработает и у меня появится новый козырь в игре, второй туз из отцовского рукава. Если нет, придется использовать то, что есть, пока план не будет доведен до конца. Теперь Оливии ничто не грозит, и я могу лучше сконцентрироваться.

Мысль о ней заставляет меня скосить глаза на пассажирское сиденье. Оливия мирно спит. Пальцы так и тянутся погладить ее кожу, но я отдергиваю руку. Не хочу будить.

Но, черт возьми, мне хочется до нее дотронуться!

Это как наваждение — чувство, что мне необходимо прикоснуться к ней, чтобы удостовериться, что она действительно со мной и с ней все в порядке. Какая глупость.

«Боже правый! Однажды я проснусь и обнаружу у себя месячные, если это дерьмо не прекратится!»

А дело в том, что я не знаю, как это остановить. Я никогда не хотел чувствовать такое по отношению к женщине. Даже сейчас не уверен, хочу ли. Но сомневаюсь я и в том, есть ли у меня выбор. Такое ощущение, что Оливия навела на меня чары, одурманила приворотным зельем. Мне не нравится чувствовать себя таким беспомощным, преданным… эмоциональным. Я никогда не хотел потерять себя вот так, раствориться в женщине.

Никогда.

Решительно сжав зубы, заставляю себя смотреть вперед, на дорогу. А не на Оливию.

Через два часа, когда возвращается Гевин, Оливия крепко спит в моей постели. Мы идем в кабинет, чтобы не беспокоить ее.

— Как она?

— Все время спит. Наверное, очень устала.

— Как и все мы, приятель. Особенно ты. Выглядишь дерьмово.

— Спасибо, Гев. Я всегда могу на тебя рассчитывать, если понадобится сказать мне то, что никак не поможет.

Гевин усмехается, и его усмешка, как всегда, беспечная. Эта способность не брать в голову дела, которые он сделал (и до сих пор иногда делает), превращает его в незаменимого работника при таких оказиях. Мир для него разделен четко на черное и белое, хорошее и плохое, жизнь и смерть. Он славный парень. Правда славный. Вот только преступников на дух не переносит, хотя именно так его бы охарактеризовали в любом правоохранительном департаменте в любой точке мира. То есть я не собираюсь приукрашивать картину. Гевин — бывший наемник, боец за деньги. Убийца. Только он убийца с совестью. И да поможет Бог вашей душе, если вы случайно свернете на неправильный путь.

— Я просто называю все своими именами, — говорит Гевин с нарочитым южным акцентом.

— Как прошло? Были проблемы?

Гевин плюхается на стул за столом, закидывает лодыжку одной ноги на колено другой и сцепляет пальцы за головой.

— Нет. Два в голову каждого. Послание должно быть предельно ясным.

Я киваю. Не знаю, что и сказать. Он сделал для меня, для нас, для Оливии больше того, о чем я мог бы его попросить. Он был рядом, когда мне это понадобилось, не задавал вопросов, не ставил никаких условий. Гевин, пожалуй, единственный человек во всем мире, которому я могу доверять. И сейчас мы вместе пережили столько, что не можем относиться друг к другу иначе как по-братски.

— Спасибо, приятель. Не могу передать… я просто…

— Я знаю, приятель… Знаю, — серьезно говорит Гевин. Потом откашливается и переводит разговор на другую тему. — Я позвонил матери Оливии.

— Что?

— Я должен был. Пропала ее дочь. В ее машине. Пришлось сказать, что Оливия была в опасности, чтобы узнать, куда она поехала и на чем.

— О мой бог, — говорю я и закрываю лицо рукой. — Что она сказала?

— Сначала она мне не поверила. Эта леди — крепкий орешек. Думаю, она считает всех мужчин деспотами и пытается настроить Оливию против любого, кого бы она ни привела в дом. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление.

— Может быть, это была реакция на тебя? Не думал об этом?

— Шутишь? С такой внешностью? Мамаши без ума от меня. И их любовь искренняя, — говорит Гевин с кривой усмешкой.

Не сомневаюсь, он прав. Гевин почти по всем стандартам очень хорош собой. Вкупе с акцентом и шармом это сводит леди с ума, но меня не касается ровно до тех пор, пока не коснется Оливии.

— И что ты ей наплел?

— Сказал, что с Оливией все в порядке, а машину нашли под мостом.

— Отлично! Теперь она пойдет прямо к копам.

— Нет. Я предупредил ее: это самое худшее, что можно сделать, таким образом она только привлечет к себе внимание мафии. Поверь мне, этого она совсем не хочет. И сама все понимает. Она, конечно, себялюбивая стерва и, вероятно, не стала бы меня слушать вовсе, если бы я не изложил ей информацию таким образом.

— Пусть так, пока она не совершила какую-нибудь глупость.

— Тебе нужно будет поговорить с ней еще раз насчет того, как важно держать копов в стороне.

— Я не стану ей звонить. Зачем, если ты уже все сказал? Я даже никогда не видел эту женщину.

— Тебе и не нужно звонить. Она сама приедет сюда сегодня вечером, чтобы проверить, как Оливия. После того, как разберется с машиной.

— Приедет сюда? — Я в шоке, и от этого голос у меня неестественно высокий.

Гевин ухмыляется:

— Черт, тебе что, досталось по яйцам? В чем дело?

— Пока нет, но если то, что говорила об этой женщине Оливия, справедливо, явившись сюда, она возьмет меня за яйца — и вовсе не в том смысле, о котором ты подумал.

— Поверь, тебе не захочется, чтобы эта женщина прикасалась к тому, что у тебя ниже пояса. Никогда. По многим причинам. Эта красотка может вызвать у мужчины усыхание и отпадание некоторых частей тела. Переохлаждение.

— И она едет сюда. — Мне вообще не хотелось встречаться с матерью Оливии, но если уж этого не избежать, то, по крайней мере, первое знакомство должно было бы происходить не при подобных сомнительных обстоятельствах, так я считаю. — Вот дерьмо.

— От Нэша что-нибудь слышно?

— Нет, но он должен…

— Войти прямо сейчас, — говорит Нэш, распахивая дверь и появляясь на пороге. — Я вижу, принцесса уже дома и целехонька.

Скриплю зубами и пропускаю его замечание мимо ушей. Я думал, мы пришли к некоему соглашению относительно правил приличия, но, похоже, перемирие не продлилось долго. Про себя удивляюсь, с каких пор мой брат стал таким придурком.

— Ты отвез Мариссу к отцу?

— Ага. Только позволь заметить, эта девушка, очень вероятно, помешалась.

— Почему? Что случилось?

— Я оставил ее на заднем сиденье и повез к отцу. Всю дорогу она молчала. Может, отключилась или что. Я не знаю, но когда я ее развязал и снял с глаз повязку, она меня увидела, и, кажется, с ней что-то случилось, приятель. Она начала рыдать и обхватила меня за шею. Я за нее переживаю. Думаю, раз она пришла в себя после такого страшного потрясения, то должна бы вроде проклинать тот день, когда тебя встретила.

Я сжимаю кулаки, но снова игнорирую колкость.

— Ее отец был дома? Он что-нибудь сказал?

— Да, но я не дал ему возможности высказаться. Я довел ее до дверей и собирался проводить наверх, но он как раз спустился, так что я просто уехал.

— И никто из них ничего не сказал?

— Когда я уходил, то слышал, как отец спросил ее, что происходит. Но, кроме этого, ничего больше не знаю. Я закрыл дверь и ушел.

— Ну что же, можно было поступить и так.

Стоило ли ждать проявления такта и чуткости от такого болвана!

— Весело, конечно, сидеть тут и дожидаться, пока вы выясните отношения, но мне нужно поспать, — говорит Гевин, поднимается, потягивается и делает круговые движения плечами.

— Думаю, мы все можем немного соснуть.

— Я не собираюсь спать на диване, поэтому, пожалуй, позаимствую твою машину и поеду на квартиру, — говорит Нэш.

— Отлично. Не торопись, чувствуй себя как дома.

Мне это только на руку. Все что угодно, лишь бы он убрался от меня подальше со своими комментариями. Когда Нэш ведет себя так, возникает ощущение, что от этого парня одни проблемы.

— Спасибо, братишка. — Сарказм невыразимый.

Не знаю, что случилось за последние несколько часов, с чего у него хрен так скрючило, но что-то точно произошло.

— Я вернусь, чтобы просмотреть расписание и поработать немного до открытия, — сообщает Гевин, прежде чем открыть дверь, ведущую в квартиру.

— Лады. Отдохни немного, приятель. И спасибо тебе еще раз. — Гевин кивает, а я сердито поворачиваюсь к брату: — И тебе тоже, Нэш.

К моему удивлению, он не отвечает язвительно, а просто кивает, как и Гевин.

«Несчастный ублюдок, вероятно, подвержен смене настроений или что-то вроде того. Хуже бабы, ей-богу!»

Я провожаю их обоих до выхода и запираю дверь. Услышав звук мотора БМВ, понимаю, что Нэш уезжает, и плетусь обратно в спальню. Останавливаюсь в дверях и смотрю на Оливию. Она спит, полностью расслаблена — такая спокойная и такая живая, что я начинаю успокаиваться. В течение следующих нескольких минут последствия предыдущих двенадцати часов дают о себе знать. Мышцы ноют — сказывается напряжение, испытанное во время пары потасовок. Голова болит — скорее всего, от ударов, нанесенных лбом неизвестному бандиту номер три. Поцелуи двух пуль, которых я не смог избежать, тоже начинают кусаться, особенно тот, что на ребрах.

Оливия плачет во сне — чувство вины кинжалом пронзает мне сердце. А еще ее тихий плач заставляет меня испытывать нечто иное. Я не знаю, как справиться с этим чувством и что это такое, но уверен: мне это не очень нравится. Больше всего это похоже на слабость, слабость к ней. А я не хочу, чтобы кто-то или что-то становилось моей слабостью. Слабость делает уязвимым, открытым для ощущения боли и утрат. Мне этого уже хватило за мою жизнь. Нет, я намерен продолжать встречаться с Оливией, но буду держаться на безопасном расстоянии от нее.

Отворачиваюсь и иду в ванную. Делаю воду настолько горячей, насколько только смогу вынести, раздеваюсь и встаю под душ. Подставляю под струи лицо и грудь, потом, спустя несколько минут, поворачиваюсь, и вода хлещет меня по спине и плечам. В голове мысли о том, какими способами я могу избежать слишком сильной привязанности к Оливии.

Я скорее чувствую ее присутствие, чем слышу. Как будто вот только что она была у меня в голове, открываю глаза — и она уже стоит передо мной. Голая. Сонная. Сексуальная.

Я начинаю говорить, но она прижимает палец к моим губам. Проводит по нижней губе почти машинально. Я высовываю язык и лижу ее пальчик. У Оливии приоткрывается рот. Она смотрит мне в глаза и водит пальцем по кончику языка. Я кусаю ее, и у нее широко открываются глаза. Я укусил несильно. Просто чтобы она почувствовала, чтобы это ощущение отозвалось во всем ее теле вплоть до того сладчайшего места, которое находится между ног. И по тому, как она смотрит, я могу определить, что именно дотуда оно и докатилось.

Сквозь шум воды слышу, как Оливия шумно схватила ртом воздух. Я знаю, она хочет контролировать ситуацию, но я хочу быть тем, кто всегда провоцирует ее. И она всегда будет любить это, будет страстно желать этого.

Я выпускаю изо рта ее палец, и она скользит им по моему подбородку, потом по горлу, по левому плечу. Ее брови хмурятся, когда она добирается до ободранной кожи в том месте, где меня задела первая пуля. Она наклоняется и целует рану очень нежно.

Оливия выпрямляется, я слежу, как она обследует взглядом мою грудь. Когда она замечает след от второй пули, которая ударила по боку, снова хмурится.

— Тебя дважды ранили, когда ты пришел за мной.

Я пожимаю плечами:

— Но не в сердце же.

Оливия на секунду закрывает глаза. Когда она их вновь открывает, я вижу в них страх, страх, порожденный моими словами. Мне хочется развеять его, заменить чем-нибудь… более радостным.

— Ты не виновата. И ты не называешь любовь плохими словами.

Слежу за ее лицом, пока до нее доходит смысл сказанного. Я рассчитывал, что она знает песню «Бон Джови». Так и есть. Во время уик-энда с секс-марафоном в доме ее отца, когда мы лежали и не могли отдышаться, Оливия рассказала, что отец любит классический рок, что она выросла под эту музыку и тоже всегда ее любила. Вот еще одна вещь, которая мне в ней нравится.

— Я рада, что эта песня не имеет отношения ко мне.

Уголки губ приподнимаются. Настроение улучшилось от пустячного разговора.

— О нет. Если есть песня про тебя, то это «Маленький красный корвет».

— Ничего подобного!

— Ты не согласна, но я так считаю. Я это вижу. Мне видна твоя огненная, живая сторона, которую ты стараешься не замечать, прятать. Моя миссия в этой жизни — дать тебе возможность понять саму себя.

— Твоя миссия в жизни?

— Ага. — Я протягиваю руку и глажу ее соблазнительную нижнюю губу. Мы стоим молча, и я вижу, как на плечи Оливии снова наваливается тяжесть. Вдруг она снова кажется усталой. — Ну же, — говорю я и обхожу ее сзади, так что ее спина оказывается прижатой к моей груди, а поток воды льется на ее грудь. — Давай я сделаю так, что тебе станет лучше.

Она не возражает.