24
КЭШ
Я знаю, что нарушил правила дорожного движения раз двадцать, но мне абсолютно все равно. Не думаю, что хоть когда-нибудь пересекал Атланту с большей скоростью, тем более в часы пик. Перестраивался из потока в поток, дюжину раз заезжал в карманы и на полосы для спасательных служб, чтобы миновать пробки, протискивался между машинами в местах, где движение было слишком медленным, — никому не стал бы советовать так вести себя на дороге. Если бы я разбился по пути к месту, где держали Оливию, никому не стало бы от этого лучше. Нисколько. И все же… это, кажется, ничего для меня не значит. Я думаю только о том, что могут сделать с Оливией, что с ней могли уже сделать.
Меня затапливает злость, и я скрежещу зубами, чтобы как-то справиться с напором чувств. Если они хоть пальцем ее тронули… Если с ее прекрасной головки упал хоть один волосок… Если, упаси боже, они делали с ней всякие вещи…
От одной мысли о том, как такие мужчины любят поступать с женщинами, меня начинает мутить и одновременно бросает в дрожь от бешенства. Утешаю себя, что Оливия находится у них в руках недостаточно долго. К моменту, когда я добираюсь до места, проходит самое большее два часа. Но Оливия, пленница, может ощущать это как отрезок времени длиною в жизнь.
«И виноват во всем этом ты: тем, что вовлек ее в эту жуткую историю!»
Крепко сжимаю руль и жму на газ, как будто, если мчаться на сумасшедшей скорости, можно догнать и перегнать собственные ошибки. Теперь уже поздно, не в моих силах повернуть события вспять. Одна надежда — исправить ошибки и не допустить подобного в будущем. Устроить все так, чтобы Оливия больше никогда не оказывалась в опасности. Даже если для этого мне придется стать преступником.
Такие мысли противоречат моей натуре; повернуть в этом направлении — значит предать все, во что я верю. Но могу сказать твердо: теперь я лучше понимаю мотивы отца. Все, что он совершил, было сделано ради нас. Даже если считать его поступки невероятной глупостью. Полагаю, вопрос лишь в том, найдется ли такой человек, а может, несколько людей, ради которых стоит пуститься во все тяжкие.
Таких, как Оливия.
И снова ночным кошмаром, который ты не в силах забыть, даже окончательно проснувшись, перед глазами встает картинка: Оливия кричит и бьется, а мужчины без лиц истязают ее — рвут на ней одежду, лапают ее своими погаными руками. На этой точке все разумные рассуждения летят к чертям собачьим. Я без раздумий лишу жизни любого, кто причинит боль Оливии. Любого. Может быть, я буду всю жизнь жалеть об этом, но, раз уж речь идет о безопасности Оливии, мое раскаяние уравновесится этим доводом.
В животе бурлит — так проявляется злость. В бешенстве скрежещу зубами. Челюсти сводит, до того крепко они сжаты. Ярость, как зверь в клетке, мечется в груди, рвется наружу, чтобы взять реванш.
Давлю на газ и мчусь на полной скорости к Оливии.
Остаток недолгого пути проходит в тумане мыслей о насилии и ужасающих образов. К тому моменту, как я пересекаю описанную Гевином улицу, чувствую, что вот-вот взорвусь, если не дам волю кулакам, не встречу кого-нибудь, кого можно осыпать ударами, пока у меня под ногами не будет валяться безжизненное тело.
Припарковав мотоцикл рядом с красным минивэном, иду по улице, как случайный прохожий, обратно к тому перекрестку, за которым находится дом, где держат Оливию. Останавливаюсь у перехода, смотрю в обе стороны улицы, примечаю как можно больше деталей, но не задерживаюсь дольше положенного, чтобы не вызвать подозрений.
Улица на вид вполне мирная. Тут живут люди небогатые. Об этом можно судить по размеру и незатейливости домиков. Они выстроились двумя аккуратными рядами — маленькие квадратные кирпичные коробки с окнами без ставен. Аккуратные газончики, но пустые — голый функционал. В целом от пейзажа дух не захватывает. Кое-где на подъездных дорожках стоят велосипеды, но на задних дворах я не увидел никаких садовых прибамбасов — ни бассейнов, ни беседок, ни качелей.
Пока иду по изрезанному трещинами тротуару, который петляет между давно не стриженными деревьями-переростками, прихожу к выводу, что это прекрасное место для подпольной жизни. На улице всего несколько машин, которые, наверное, принадлежат людям, работающим в ночную смену. И сейчас хозяева спят. Остальные обитатели, вероятно, или в школе, или на работе, так что преступникам тут раздолье — делай что хочешь, никто ничего не увидит и не услышит, потому что некому.
Замечаю «хаммер» Гевина. По мере приближения к машине шныряю взглядом направо-налево. Удостоверившись, что за нами не следят, открываю дверцу и, пригнув голову, залезаю внутрь.
Гевин тут же сует мне нож с десятисантиметровым лезвием. Отличная вещь, если надо перерезать горло или добраться до внутренних органов. Беру его, не задавая вопросов, и прячу в сапог. А Гевин тем временем надевает глушитель на свой «Макаров».
— Ирония? — спрашиваю я, имея в виду, что пистолет сделан в России. Гевин усмехается. — Итак, что тебе известно?
— Не намного больше, чем раньше. Рядом с такими домами, да еще при свете дня, трудно остаться незамеченным. Если бы я знал обстановку заранее и пришел подготовленным, то проверил бы телефонный кабель. Но к счастью, у меня всегда с собой кое-что есть.
— Слава богу, что ты ублюдочный параноик.
— Правда? В противном случае твоя девчонка была бы по уши в дерьме.
— Ты имеешь в виду — больше чем по уши.
— Я думаю, могло быть и хуже. Чуваки, которые ее держат, — не проблема. Нам повезло, что переговоры с тобой были назначены на то же время. Нетрудно догадаться, что все это спланировано заранее. Не только передача книг, но и расстановка сил. В общем, я считаю, мы в хорошем положении. Ничего, что они Братва. Никто не узнает о том, что случится в этом домишке, пока кто-нибудь из старших не придет проверить этих сявок, когда они не ответят на телефонный звонок.
Нам на руку и то, что местные жители наверняка не суются в чужие дела, боясь получить пулю.
— Ты провел здесь все утро. Не думаешь, что это довольно рискованно? Кто-нибудь мог записать номер машины?
— He-а. Когда я увидел, что мною интересуются, отъехал на задворки и поменял номера на ворованные. Они намагничены, так что поставить их поверх настоящих не составило труда, и никто не догадается, нет тут таких умников. Если кто-нибудь будет сидеть у меня на хвосте и если в дело вмешается полиция, они получат номера одного старого педофила, который живет в Кантоне. — Гевин делает паузу, хмурится и качает головой. — На самом деле было бы неплохо, если бы кто-нибудь запомнил номера. Думаю, этому ублюдку не помешает, если к нему нагрянут с дружеским визитом представители власти.
— Тогда о чем ты задумался?
При мысли о том, что пора браться за дело, в кровь выплескивается адреналин. Такое ощущение, что я могу из положения лежа выжать на руках эту чертову машину!
— Тебе не терпится войти в дом, да? — поддразнивает меня Гевин.
Я думаю об Оливии и скриплю зубами.
— Не могу дождаться момента, когда ворвусь туда и проломлю кому-нибудь череп. Если они посмели тронуть ее хоть пальцем…
Сердце колотится в груди, когда я усилием воли стараюсь выкинуть из головы картинку, как терзают Оливию.
— Тебе нужно сохранять спокойствие, Кэш. Мы должны быть собранными и сделать все как надо, иначе может случиться непоправимое.
Делаю глубокий вдох и киваю:
— Знаю, знаю. Я не боюсь, что могу пострадать. Просто хочу вызволить оттуда Оливию так, чтобы с ней все было в порядке. Что будет с этими подонками, меня не волнует, лишь бы они снова к ней не лезли.
Смотрю на Гевина. Тот качает головой и говорит, будто ставит точку в разговоре:
— Никогда.
Его слова — не пустяк, не мелочь. Мы напряженно смотрим друг на друга секунды две, а потом я согласно киваю:
— Никогда.
Новая волна адреналина, возможно с легкой примесью страха, вызванного неизвестностью грядущего. Я не боюсь похитителей. Не боюсь, что не удастся благополучно забрать Оливию. Я освобожу ее. И обеспечу ей безопасность. По-другому быть не может.
Я опасаюсь последствий. Убедился на собственном опыте, что может случиться, если наш план не сработает и сделка с этими людьми не состоится. Ничего хорошего не будет. Вот гадость! Это может растянуться на двадцать пять лет.
— Ну, теперь за дело. Сделаем так: ты отвезешь меня на другой конец квартала и высадишь. Сам уедешь и где-нибудь оставишь машину. Ты подойдешь к входной двери, я — к задней. Уверен, там есть задняя дверь.
— Ты там можешь напороться на что-нибудь. Не забудь, вполне возможно, их предупредили.
— Хотя они понятия не имеют, что я знаю, где они прячутся.
— Да, но им, вероятно, уже позвонили и сообщили, что планы изменились. Они, может быть, готовятся перевезти ее куда-нибудь или… сделать с ней что-нибудь.
В горле встает ком.
— Так давай ворвемся туда.
Гевин запускает мотор «хаммера».
— Подними заднее сиденье. У меня там потайное отделение. В нем должны быть шапки, перчатки и краска для лица. Нам придется вламываться в дом при свете, так что давай хоть замаскируемся немного. — Тянусь назад и пытаюсь поднять сиденье, но оно не поддается. — Там под подушкой — маленький рычаг.
Нащупываю рычаг, тяну его вверх. Подушки складываются, и под нижней открывается тайник. Там и правда лежит все перечисленное и прочие нужные вещи.
— Мой лучший друг — партизан, — говорю я саркастично и вынимаю то, что нам нужно.
— Тебе бы радоваться и благодарить.
Я опускаю сиденье на место. Смотрю на Гевина, он — на меня, и я киваю.
— Я рад, приятель. И ценю это больше, чем ты думаешь.
Гевин кивает в ответ. Знаю, он понимает, что я говорю искренне. Это видно по его лицу. Мы с ним как будто побратались. У обоих есть прошлое, от которого мы бежим, оба готовы на решительные шаги ради тех, кого любим, и оба, вполне вероятно, рано встретимся со смертью. Этого достаточно, чтобы связать двух парней неразрывно. Эта дружба крепче той, что возникает в футбольных командах или студенческих братствах.
Открываю плоскую круглую крышку банки с краской. Содержимое — чернильно-черное и похоже на крем для обуви, только более маслянистое. Откидываю солнцезащитный козырек, под которым есть зеркало, быстро обмакиваю два пальца в краску и провожу полосы по щекам. Повторяю процедуру, пока все лицо не разделяется на фрагменты; сам себя не узнаю в отражении.
Надеваю и надвигаю на глаза бейсболку, потом засовываю руки в перчатки. Гевин притормаживает и останавливается на улице позади какого-то дома.
— Я свистну, когда окажусь на крыльце. Пригни голову, а руки засунь в карманы. Не забывай следить за флангами. Будь осторожен там, внутри.
— Спасибо, приятель. Ты тоже.
— Я оставлю ключи под ковриком. Вытаскивай оттуда Оливию как можно быстрее.
— Вот, — говорю я, достаю из кармана ключ от мотоцикла и передаю его Гевину. — За красным минивэном, через улицу отсюда. Встречаемся у меня. — Я тянусь к дверце. — Увидимся, когда сделаем дело.
Гевин улыбается и поднимает вверх кулак. Я ударяю по нему своим и выхожу из «хаммера».
Уткнув подбородок в грудь и засунув руки в карманы, медленно подхожу к дому, который расположен затем, где держат Оливию. Спокойно пересекаю двор, огибаю здание сбоку, постепенно приближаясь к месту назначения.
Слышу нутряное урчание «хаммера» — это подъезжает и паркуется Гевин. Замедляю шаг, чтобы у моего напарника было время подойти к входной двери. Останавливаюсь и делаю вид, что завязываю шнурки, хотя в этом нет смысла, потому как у меня на ногах сапоги. Но с виду все нормально, если кто-нибудь наблюдает за мной издалека, хотя я надеюсь, что таких нет.
Слышу, как ботинки Гевина шлепают по тротуару, а потом раздается тихий свист. Я поднимаюсь и подхожу к задней двери со стороны внутреннего двора. Дверь старая, деревянная, похоже, выломать ее будет легко.
До меня доносится звук дверного звонка, а потом приглушенные голоса и топот. Из простого любопытства пробую повернуть ручку. Заперто.
«Не повезло. Такая чушь бывает только в кино».
Когда, судя по звукам, а в данном случае это крик «какого черта!», я понимаю, что Гевин внутри, задираю ногу и изо всех сил бью в дверь пониже ручки.
Как я подозревал, косяк выламывается очень легко — и вот путь открыт. Посреди кухни с оторопелым видом стоит один из похитителей Оливии и смотрит, как я врываюсь в пролом на месте задней двери. Передо мной в немом изумлении застыл молодой парнишка, такие учатся в колледжах, но это не вызывает во мне чувства вины за то, что я собираюсь хорошенько врезать ему.
Противник не успевает уклониться от моего кулака.
Два удара в лицо — и он в отключке.
«Это было довольно просто».
Переступаю через неподвижное тело и бросаю взгляд на переднюю дверь, где Гевин метелит второго братка. Видя, что ситуация под контролем, бросаюсь искать Оливию.
Направо от меня — короткий коридор, в него выходят четыре закрытые двери. Оливия может быть за любой из них. В конце коридора еще одна — туалет или еще что, может быть, лестница в подвал. Торопливо открываю первую.
Замечаю какое-то движение и тут же получаю удар в живот. Не успев толком оправиться, бью противника кулаком по яйцам. Слышу стон, и к моим ногам падает тело. Пинаю его по ребрам, потом встаю на колено и наношу удар в лицо. Голова противника безжизненно откидывается. Добавляю еще, чтобы браток не очнулся слишком быстро.
«Похоже, народу здесь больше, чем предполагал Гевин».
Окидываю взглядом маленькую спальню. Кроме потертого зеленого кресла с откидной спинкой и телевизора, который стоит на старом пластиковом ящике, в ней ничего нет. Покидаю эту комнату и направляюсь к следующей, на этот раз проявляя больше осторожности.
Поворачиваю ручку, приоткрываю дверь и отскакиваю. Раздается выстрел. Доля секунды — и я ощущаю, что в плечо попала пуля. Но этого мало, чтобы меня остановить. Вторая пуля задевает ребра с левой стороны. Я замираю — больно до чертиков, — но тут же бросаюсь внутрь и налетаю на противника прежде, чем он успевает сделать новый выстрел.
Мы валимся на пол, кепка слетает с головы, пока я стараюсь уложить соперника на лопатки, что сделать непросто. Этот ублюдок в шрамах намного крупнее, чем остальные, с которыми мне пришлось повстречаться. Заняв доминирующее положение, я бью его лбом в переносицу. В ушах ревет пульс, но я все равно слышу хруст костей и крик боли, резкий и внезапный.
Браток не успевает продолжить борьбу — ботинки Гевина появляются рядом с его головой. Мой друг наклоняется, обхватывает бандита сзади за шею и крепко сдавливает. Пальцы парня тянутся к мощной руке Гевина в попытке освободиться. Безуспешно, могу заметить. Гевин силен как бык и норовистее вдвое, если вы не на его стороне. А этот парень? Он точно на противоположной.
Отлепляясь от противника, я киваю другу и направляюсь к двери. Осталось две комнаты. Оливия должна быть в одной из них.
