Глава 16
Разговор про утреннюю сексуальную неудовлетворенность. Ладно, придется поставить точку, а то еще подумает, что мне от нее только этого и надо. В другое время и с какой-нибудь другой девицей я бы давно уже вылез из постели, чтобы спустить в унитаз презерватив… но толь ко не с Кэмрин. С ней все иначе. Как ни тяжко придется (ха-ха-ха!), но эти игры надо заканчивать. Наше путешествие – серьезное дело, для нас обоих. У меня только один шанс, чтобы сделать все как надо, и будь я проклят, если облажаюсь.
– Ну, куда едем теперь? – спрашивает она.
– Сначала завтрак, – отвечаю я, поднимая сумку с пола, – но это важный вопрос, надо все продумать.
Она берет с прикроватного столика мобильник, проверяет, нет ли сообщений, кладет его в сумочку.
Выходим.
Ага, наша капризуля Кэмрин снова демонстрирует норов.
– Эндрю, я не могу есть в таких местах, – говорит она, усаживаясь на пассажирское кресло.
Городишко маленький, почти все заведения – фаст-фуд, остальные еще закрыты, утро-то раннее.
– Я серьезно, – гнет она свою палку, надув губки.
Ну до чего приятно на нее смотреть! Хочется взять ее личико в ладони и облизать, как мороженое, чтоб она завизжала: грубиян неотесанный, похабник!
– Если ты не хочешь, чтобы я весь ближайший час ныла и жаловалась на живот, не заставляй меня есть эту дрянь, особенно утром.
Поворачиваюсь и нарочно смотрю на нее, поджав губы.
– Да брось, не преувеличивай.
Я начинаю подозревать, что она вовсе не преувеличивает.
Кэмрин качает головой, пристраивает локоть на дверцу машины, закусывает большой палец:
– Нет, я правду говорю, от фастфуда меня сразу тошнит. Я не капризничаю, поверь, у меня всегда такая проблема в дороге. Как ни поеду куда-нибудь с мамой или с Натали, всегда одно и то же. Вечно приходится сворачивать с дороги, искать, где можно прилично поесть, чтобы мне не было плохо.
Ладно, похоже, не врет.
– Ну хорошо, не плачь, я совсем не хочу, чтобы тебя стошнило, – весело смеюсь я. – Проедем немного дальше, через пару часов что-нибудь да откроется.
– Спасибо тебе, – благодарно улыбается она.
«Ладно, чего уж там, не стоит…»
Через два с половиной часа доезжаем до Овассо, штат Оклахома.
Кэмрин замечает черно-желтую вывеску и, кажется, призадумалась: может, все-таки плюнуть и зайти сюда?
– Единственное место, где можно прилично позавтракать, – говорю я, сворачивая на стоянку. – «Уоффл-хаус». На юге они на каждом углу. Типа «Старбакса».
– Пойдет, – кивает она. – Салаты тут дают?
– Послушай, я согласился не заставлять тебя есть фастфуд. – Я поворачиваюсь к ней всем корпусом. – Но ни о каких салатах мы не договаривались.
Кэмрин недовольно морщится, наконец снова кивает:
– Ладно, не буду есть салат, даже если он будет с курицей или другими вкусностями, про которые ты, наверное, даже и не слышал.
– Молодец. Откажись – и все. Скажи: «Фу, бяка», – решительным тоном заявляю я и в шутку дергаю головой от отвращения. – Ладно, пошли, не могу больше, есть хочется. Умираю с голода. Голодный мужчина – злой мужчина.
– Ты с самого утра злой, – бормочет она.
Хватаю ее за руку и вытаскиваю из машины, привлекаю к себе. Она пытается спрятать лицо, щеки так и пылают.
Мне нравится, как пахнет в таких местах, как «Уоффл-хаус». Тут витает запах свободы, романтики дальних дорог. Девяносто процентов посетителей, жующих рядом, тоже в пути. Водители грузовиков, путешественники, забредшие похмелиться алкоголики – все, кто не живет скучной, монотонной жизнью социального рабства.
Ресторан почти полон. Мы с Кэмрин занимаем кабинку поближе к грилю и подальше от высоких окон. Возле одного стоит обязательный музыкальный автомат – символ культуры подобных заведений.
Официантка приветствует нас улыбкой; она стоит перед нашим столиком с блокнотом, нацелив в него карандаш.
– Принести пока кофе?
Гляжу на Кэмрин, но она уже изучает лежащее перед ней меню.
– Мне стакан сладкого чая, – говорит она, не поднимая головы.
Официантка отмечает в блокноте и смотрит на меня.
– Кофе.
Она кивает и отправляется за напитками.
– А что, если судить по названиям, тут довольно прилично, – говорит Кэмрин, глядя в меню и подперев щеку кулачком.
Указательный палец ее скользит по гладкой поверхности и останавливается на списке салатов.
– Ты смотри, – поднимает она голову, – у них есть салат с жареным цыпленком и салат с цыпленком, яблоками и орехом пекан.
Смотрит на меня с такой надеждой в глазах, что я не могу устоять.
Я сдаюсь. Полностью, окончательно и бесповоротно, черт бы меня подрал!
– Заказывай что хочешь, – говорю я тоном царя Соломона. – Я тебе все прощаю.
Хлопает глазами, кажется, слегка удивилась, что я уступаю с такой легкостью, потом глаза ее вдруг засияли, на губах расцвела благодарная улыбка. Закрывает меню, кладет на подставку. А тут и официантка возвращается с напитками.
– Выбрали что-нибудь? – спрашивает она, поставив перед нами стакан и чашку.
Кончик ее карандаша снова упирается в блокнот, словно и не покидал своего обычного места.
– Мне, пожалуйста… омлет «Фиеста», – говорит Кэмрин; наши глаза на секунду встречаются, и я вижу на ее лице едва заметную улыбку.
– С тостом или пресной лепешкой?
– С лепешкой.
– Мамалыгу, картофельные оладьи или помидоры?
– Картофельные оладьи.
Официантка записывает и смотрит на меня.
Секунду думаю:
– А мне, значит, салат с цыпленком, яблоками и орехом пекан.
Улыбка Кэмрин моментально гаснет, она смотрит на меня с застывшим лицом. Подмигиваю и ставлю меню туда же.
– Разгрузочный день? – спрашивает официантка.
Отрывает верхнюю часть чека.
– Разгрузочная неделя, – отвечаю я.
Качая головой, она отходит.
– Какого черта? – шипит Кэмрин, разводя руками.
Не знает, улыбаться или смотреть на меня как на идиота, но, похоже, ничего не придумала и смотрит с глуповатой улыбкой.
– Просто я подумал, раз уж ты готова съесть ради меня все, что угодно, почему бы мне не сделать то же самое ради тебя.
– Тебе же его на один зуб.
– Пожалуй, – вздыхаю я. – Но уговор есть уговор.
Она слегка усмехается и откидывается на спинку стула:
– Да-а, а потом всю дорогу я буду слушать твое ворчание. Сам же сказал, голодный мужчина – злой мужчина.
Не могу сердиться на нее всерьез, но она права: одним салатом я не наемся. Тем более от латука у меня газы, если я съем эту дрянь, она будет страдать, сидя рядом со мной в машине. Но я же не умру от него. Слопаю и даже не пикну, хотя уже сейчас очень хочется поворчать.
Впрочем, это даже интересно.
Через несколько минут официантка приносит заказ Кэмрин, потом ставит передо мной тарелку, в которой лежит этот проклятый салат. Доливает мне кофе, а Кэмрин чая, спрашивает, не нужно ли чего еще, и отходит к другим клиентам.
Кэмрин внимательно за мной наблюдает.
Потом опускает глаза в свою тарелку, кладет лепешки рядом с картофельными оладьями, разворачивает, чтобы омлет был поближе. Беру вилку, несколько секунд тычу в салат, делаю вид, что, как и она, меняю вид блюда по своему вкусу.
Смотрим друг на друга и ждем, не скажет ли кто что-нибудь умное. Она поджимает губы. Я делаю то же самое.
– Хочешь, поменяемся? – спрашивает она.
– Ага, – отвечаю я без колебаний, и мы, как по команде, двигаем тарелки друг к другу.
У меня с души словно камень свалился. Похоже, она чувствует то же самое.
Это, конечно, не совсем то, что я заказал бы сам, зато нет латука.
В самый разгар трапезы… гм, разгар для нее, я-то давно расправился со своей порцией… заказываю кусок шоколадного торта и прошу налить еще кофе. Потом мы снова говорим о ее бывшей лучшей подруге Натали, на этот раз о том, что она, оказывается, крутая бисексуалка с огромными сиськами. По крайней мере, именно такой об раз сложился у меня в голове из рассказа Кэмрин.
– Ну и что было потом, после той истории в туалете? – спрашиваю я, отправив в рот кусочек торта.
– После этого я никогда больше не заходила с ней в туалет вместе, – отвечает Кэмрин. – Совершенно бесстыдная девица.
– Да уж, забавная.
– Все это было давно и уже в прошлом, – задумчиво говорит она.
Я исподтишка наблюдаю за ней. А она, похоже, погрузилась в воспоминания, рассеянно тычет вилкой в последний кусочек цыпленка на тарелке. С легким стуком кладу вилку. Я знаю, что сейчас надо делать. Вытираю губы салфеткой, встаю, выхожу из кабинки.
– Ты куда? – смотрит она на меня.
Улыбаюсь ей и направляюсь к музыкальному автомату. Сую монету, просматриваю названия, выбираю песню, жму кнопки. Иду обратно, а мне в спину звучит музыка. «Raisins In My Toast».
Все три официантки и повар, как по команде, поднимают головы и провожают меня ненавидящими взглядами. А мне хоть бы что, я улыбаюсь.
Кэмрин словно приросла к стулу. Спина прямая, будто кол проглотила, белки глаз так и сверкают, а когда я начинаю подпевать этой песенке пятидесятых, она сползает со стула и лицо ее становится пунцовым. Такой я ее еще не видел.
Сажусь на свое место, продолжая шевелить губами.
– Господи, Эндрю, прекрати сейчас же!
Изо всех сил сдерживаю смех и продолжаю напевать, идиотски растянув губы до ушей.
Она закрывает лицо руками, худенькие плечики, прикрытые тоненькой футболкой, трясутся, кажется, она старается подавить смех. Щелкаю пальцами в такт мелодии, как и тот певец с набриолиненной прической, а когда опять звучит его высокий голосок, подражаю ему мимикой, сморщив лицо от якобы переполняющих меня чувств. И уже к середине песни Кэмрин держаться больше не может. Смеется вполголоса, но так весело, что в глазах стоят слезы.
Она буквально сползает со стула и подбородком едва не касается крышки стола.
Но вот песня кончается (к огромному облегчению персонала), и я вижу, как пожилая дама из кабинки за спиной Кэмрин одобрительно мне аплодирует. Остальные, кажется, не обращают на это внимания, но, судя по лицу Кэмрин, они все прекрасно видели и всласть посмеялись над нами. Умора. А Кэмрин… Она такая красивая, когда смущается!
Ставлю локти на стол, складываю ладони.
– А что, неплохая песенка, как думаешь? – ухмыляюсь я.
Пальчиками вытирает слезы под глазами, точнее, не слезы, а тушь, которая течет вместе с ними. Надо же, не видит, а чувствует, что это именно так. Грудь ее еще несколько раз дергается от смеха и успокаивается.
* * *
– Я, конечно, чуть со стыда не сгорела, но почему-то стало легче.
Кэмрин скидывает кроссовки и поднимает босые ноги на сиденье.
Мы снова в пути, мчимся прямо и сворачиваем, следуя лишь указанию ее пальчика. Едем на восток. Похоже, наш путь будет пролегать по южной части штата Миссури.
– Рад, что угодил тебе.
Включаю сидишник.
– Ой, не надо, – умильно просит она. – Опять поставишь что-нибудь из семидесятых.
– Это хорошая песня, – ухмыляюсь я, прибавляя громкость и постукивая по баранке большими пальцами.
– Да я уже слышала ее, – говорит Кэмрин, кладя голову поудобней на спинку. – «Wayward Son».
– Не совсем так. «Carry On Wayward Son».
– Да какая разница. Мог бы и не поправлять. – Делает вид, что обиделась, но получается у нее плохо.
– А группа как называется? – устраиваю я экзамен.
Корчит мне рожу:
– Не знаю!
– «Канзас», – говорю я, с умным видом приподнимая бровь. – Моя любимая группа. Одна из.
– Ты про каждую группу это говоришь. – Поджимает губы и хлопает ресницами.
– Может быть, – уступаю я. – Но песни у «Канзас» очень душевные. «Прах на ветру», например. Не могу представить лучшей песни о смерти. Слушаешь, и умирать не страшно.
– Не страшно умирать? – спрашивает она; кажется, я ее не убедил.
– Ну да, не страшно. А что? Словно Стив Уолш – сам олицетворение смерти и говорит всем нам, что он не страшный, бояться нечего. Черт, если бы мне сказали, выбирай песню, под которую будешь умирать, для меня эта была бы первой в списке.
Похоже, она обескуражена.
– Мне она кажется жутковатой, даже кровь в жилах стынет.
– Ну, в общем-то, да, ты, пожалуй, права.
Сейчас она сидит лицом ко мне, обе ноги задрав на сиденье, коленки поджала, плечо и голова на спинке. На правом плече золотистая коса, которая придает ей такой милый вид.
– «Hotel California», – говорит она. – «Иглз». – (Бросаю на нее удивленный взгляд.) – Вот эта старая песня мне очень нравится.
Я не могу не улыбнуться:
– Правда? Отличная песня, просто ужасно хорошая, когда я ее слушаю, мне кажется, я смотрю старый черно-белый фильм ужасов. У тебя хороший вкус.
Да-а… Я и в самом деле приятно удивлен.
Барабаню еще немного пальцами по рулю в такт музыке, как вдруг раздается хлопок, а потом ритмичное «шлеп-шлеп-шлеп-шлеп-флип-шлеп-флип», и я потихо-о-нечку, потихо-онечку съезжаю с дороги и останавливаюсь на обочине.
Кэмрин уже успела спустить босые ноги на пол и озирается, стараясь понять, откуда этот звук.
– Прокол? – спрашивает она таким радостным тоном, будто хочет сказать: «Шину прокололи, вот здорово!»
– Ага, – отвечаю я и выключаю двигатель. – Хорошо, что в багажнике есть запаска.
– С этой ужасной мини-покрышкой?
– Нет, – смеюсь я, – нормальная, в натуральную величину, и обод имеется, и дырка, от остальных не отличишь, клянусь.
Кажется, она немного успокоилась, пока до нее не доходит, что я над ней подшучиваю, и тогда показывает мне язык и сводит глаза к носу. Не знаю почему, но от этого мне хочется отправить ее на заднее сиденье, но, полагаю, пока еще рано.
Берусь за ручку двери, она снова кладет ноги на сиденье.
– Чего это ты устраиваешься?
Хлопает глазами:
– Не поняла?
– Надевай обувь, – киваю я на ее кроссовки. – Отдирай попу от кресла, будешь помогать.
Распахивает глаза еще шире и остается на месте, словно ждет, что я засмеюсь и скажу, что пошутил.
– Но я… я не умею менять шины, – говорит она растерянно; кажется, до нее дошло, что я не шучу.
– Ты умеешь менять шины, – поправляю я, и это поражает ее еще больше. – Ты сотни раз видела, как это делается, хотя бы в кино, так что, поверь, умеешь, это всякий умеет.
– Но я никогда в жизни не меняла шины, – выпячивает она нижнюю губку.
– А сегодня будешь менять, – усмехаюсь я, открываю дверь со своей стороны, но всего на несколько дюймов, чтобы проходящая фура не снесла ее к чертовой матери.
Еще несколько секунд Кэмрин не верит, что я говорю серьезно, потом сует ноги в кроссовки, выходит и захлопывает за собой дверь.
– Иди сюда, – машу я ей, и она подходит к багажнику.
Я показываю на спущенную шину, заднюю правую.
– Если бы лопнула с левой стороны, ты бы сейчас со мной не разговаривала.
– Ты что, серьезно хочешь заставить меня менять шину?
На тебе. А я-то думал, что этот вопрос мы уже обсудили и договорились.
– Да, детка, я серьезно хочу, чтобы ты поменяла шину.
– Но когда мы были в машине, ты попросил помочь, а не делать всю работу.
Я киваю.
– Ты и будешь помогать… – киваю я. – Ну-ка, давай сюда.
Она подходит к багажнику, я вынимаю запаску, ставлю на дорогу.
– Посмотри там, в багажнике, домкрат. Тащи сюда.
Она повинуется, что-то ворча себе под нос про то, что, мол, «руки испачкаю». Едва сдерживая смех, подкатываю запаску к спущенному колесу, кладу ее набок. Мимо проносится еще одна фура, поднимая такой вихрь, что нашу машину слегка покачивает.
– Это опасно, – говорит она, бросая к моим ногам домкрат. – А если кто-нибудь не справится с управлением и врежется в нас? Ты разве не смотришь «Дорожный патруль»?
«Черт возьми, неужели она тоже смотрит эту фигню?»
– Само собой, смотрю, конечно… А теперь иди сюда, будем работать. Если сядем на корточки, нас за машиной не будет видно, это значительно снижает вероятность наезда, поняла?
– Как это может снижать вероятность наезда? – сдвигает она брови.
– Понимаешь, если бы ты стояла у всех на виду, такая вся из себя конфетка, я бы точно не справился с управлением.
Закатывает глаза к небу, нагибается, хватает гаечный ключ.
– Уф! – ворчит она, пытаясь отвернуть гайку. – Черт, не получается, туго закручено!
Беру у нее ключ, ослабляю гайки, отдаю ключ обратно, чтобы продолжала, а сам нервно поглядываю на дорогу, на проходящие машины, но стараюсь, чтобы она не заметила. Всякое может быть, надо успеть схватить ее и отшвырнуть в сторону, да и самому убраться с дороги вовремя.
Так, теперь домкрат. Показываю, как привести в рабочее положение, помогаю установить на место, впрочем, похоже, она и сама это не хуже меня умеет. Сначала долго возится с рукояткой, но потом дело идет на лад, машина немного приподнимается. Любуюсь ее попкой, а что делать, я же не идиот и не гей какой-нибудь.
И вдруг – на тебе, ни с того ни с сего, ни грома, ни молнии, с неба льет дождь, да не просто дождь, а настоящий ливень, как из ведра.
Кэмрин визжит, что промокла насквозь, совершенно забыла, что надо срочно менять колесо. Вскакивает, бежит к двери, но тут же останавливается. Надо же, поняла, что в машину, стоящую на домкрате, лучше не лезть.
– Эндрю! – кричит она, а сама как мокрая курица, закрыла ладонями голову, будто это ей как-то поможет, тоже мне зонтик придумала.
Хохочу как сумасшедший.
– Эндрю!
Теперь она похожа на фурию, и это ну очень смешно.
Беру ее обеими руками за плечи. Дождь хлещет мне по лицу.
– Ладно, сам все закончу.
Как трудно сохранять невозмутимое лицо. А, плевать, и стараться не буду.
Через несколько минут прикручиваю запаску, отправляю спущенное колесо с домкратом в багажник. Вижу, что Кэмрин хочет уже лезть в машину…
– Постой! – кричу я.
Кэмрин останавливается. Она вся дрожит, дождь промочил ее до нитки. Захлопываю багажник, подхожу к ней, чувствуя, как вода затекает в кроссовки, потому что на мне нет носков, улыбаюсь ей и надеюсь, что она ответит мне тем же.
– Ты что, дождя испугалась? – (Она смягчается, думаю, ждет, что я ее шутливо подбодрю как-нибудь.) – Иди сюда.
Протягиваю руку, и она вцепляется в мою ладонь.
– Зачем? – робко спрашивает она.
Коса отяжелела от воды, несколько выбившихся прядей, которые всегда падают ей на лицо, прилипли ко лбу и шее. Подвожу ее к багажнику, вскакиваю на него. Она стоит, а дождь ее поливает, как из шланга. Снова протягиваю руку, она неуверенно берет ее, и я втаскиваю ее к себе. Мы карабкаемся на крышу машины, она не отрывает от меня взгляда, смотрит как на безумца, но слушается.
– Ложись, – говорю я, перекрывая громкий стук капель по крыше, и ложусь сам, ноги мои свешиваются вниз, на переднее стекло.
Не возражая, не задавая вопросов, хотя лицо у нее – сплошной вопрос, она ложится рядом со мной.
– Ты что! – кричит она. – Ты сошел с ума!
Но ей, должно быть, мое безумие нравится. Чувствую, что ей самой хочется лежать здесь со мной.
Давешние соображения, мол, рядом с ней надо держать себя в узде, не позволять себе ничего лишнего, я посылаю подальше, вытягиваю левую руку, и она инстинктивно кладет на нее голову.
Судорожно сглатываю слюну. Надо же, я и не ожидал. Но очень рад, что она сделала это.
– А теперь открой глаза и смотри вверх, – говорю я и сам делаю то же самое.
Мимо проносится грузовик, за ним несколько легковушек, но мы не обращаем на них внимания. Потом с ревом большегрузная фура, подняв за собой такую волну ветра, что наша машина дрожит, но нам и это до лампочки.
Дождь попадает ей в глаза, она сначала моргает, потом, щурясь, пытается укрыть лицо, прижав его к моему боку, и все это время негромко смеется. Снова заставляет себя смотреть прямо вверх, но на этот раз закрывает глаза, и губы ее приоткрываются. Я гляжу на них, гляжу, как капли струйками стекают по ее лицу, как она улыбается и вздрагивает всякий раз, когда капля падает ей на шею. Как поднимаются ее плечики, когда она пытается укрыть лицо, улыбаясь, смеясь и слизывая влагу.
Я так поглощен своими наблюдениями, что напрочь забываю про дождь.
КЭМРИН
