ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Габриель молотил руками, отбивался, а потом разом проснулся. Он перерыл всю постель, пытаясь найти следы ее присутствия. Следов не было.

В темном номере отеля он был один. Ложась спать, он погасил весь свет, допустив первую ошибку. Не поставил на ночной столик фотографию в рамке. Эта была вторая его ошибка, поскольку фотография служила ему талисманом, защищающим от тьмы.

Он рывком спустил ноги на пол, сел и спрятал лицо в ладонях. Восстановительный период после лечения от кокаиновой зависимости длился несколько лет и был изнурительным. Но те тяготы казались пустяком по сравнению с потерей Джулианны. Он согласился бы выдерживать кошмары и донимающие воспоминания о прежних грехах, если бы каждую ночь мог засыпать, держа ее в своих объятиях.

Габриель с презрением посмотрел на полупустую бутылку виски и почувствовал, как его обступает тьма. Изгнание, в которое он себя отправил, было сопряжено с чрезмерным психологическим давлением, а когда это давление соединялось с пронзительным чувством утраты, он просто не мог функционировать на надлежащем уровне без «костылей».

С каждым днем количество выпитого возрастало. Каждый день он понимал: надо что-то делать, иначе прежние привычки набросятся на него и погубят его будущее. Он знал: если в ближайшее время он не вырвется из этого болота, оно засосет его окончательно.

Габриель торопливо сделал два телефонных звонка, потом схватил чемодан и стал бросать туда свои вещи. Покончив со сборами, он позвонил портье и попросил вызвать такси до аэропорта. Габриель не стал проверять, насколько презентабельный у него вид. Он даже не посмотрелся в зеркало, поскольку знал: отражение вызовет у него всплеск ненависти к себе.

Спустя долгие часы перелета он прибыл во Флоренцию и зарегистрировался в «Гэллери хотел арт». Дежурный администратор что-то промямлил о заблаговременном бронировании, однако Габриель сумел уговорить его и получил тот же роскошный номер, в котором они с Джулианной праздновали свою первую ночь близости. Альтернативой поездке сюда была бы новая программа психологической реабилитации, но Габриель был убежден: его душевная связь с Джулией окажет на него более благотворное воздействие.

Он входил в номер, наполовину убежденный, что увидит ее или хотя бы знаки ее присутствия. Скажем, оранжевые туфли на высоком каблуке, небрежно заброшенные под кофейный столик. Шелковое платье, озерцом расположившееся на полу возле пустой стены. Пара черных чулок со швом, брошенных на незаправленной кровати.

Естественно, ничего подобного он не увидел.

После относительно благотворного сна и душа Габриель позвонил своему давнему другу dottore Витали, работавшему в Галерее Уффици. Они встретились за обедом. Говорили о новой заведующей кафедрой Данте в Гарварде. Разговор коснулся и Джузеппе Паччиани. В отличие от Габриеля Паччиани был вызван в Гарвард для собеседования и даже читал там пробную лекцию. Габриель с некоторым удовлетворением узнал, что лекцию флорентийца сочли неудовлетворительной. Слабое утешение, но все же утешение.

На следующий день Габриель решил отвлечься от своих тягостных дум, занявшись тем, что доставляло ему удовольствие. Он позавтракал на открытом воздухе, прогулялся по набережной Арно, довольно много времени провел у своего портного, которому заказал черный костюм. Потом около часа бродил по обувным магазинам, подыскивая ботинки, которые бы соответствовали будущему портновскому шедевру. Портной в шутку сказал, что костюм удастся на славу и Габриель может в нем хоть жениться. Итальянец смеялся своей шутке, пока Габриель не поднял левую руку и не показал ему кольцо.

— Я недавно женился, — к немалому удивлению портного, пояснил он.

В какие бы кварталы и уголки Флоренции ни забредал Габриель, его всюду подстерегали воспоминания о Джулии. Он стоял на мосту Санта-Тринита, крепко прижимая к груди эти сладостные и грустные воспоминания, зная, что они предпочтительнее химических заменителей.

В один из поздних вечеров, слегка пьяный, Габриель брел мимо Флорентийского собора, повторяя путь декабрьской прогулки с Джулианной. Его терзал момент их расставания. Габриель и сейчас видел ее лицо и слышал ее упрек в «траханье на прощание». В тени шедевра Брунеллески он вдруг заметил нищего, показавшегося ему знакомым.

Габриель приблизился.

— Подайте монетку старику, — по-итальянски выкрикивал нищий.

Габриель подошел еще ближе, недоверчиво глядя на попрошайку. В нос ударил запах немытого тела, перемешанный с запахом спиртного, однако Габриель заставил себя подойти почти вплотную. Да, это был тот самый нищий, щедро одаренный Джулией в декабре. Габриель остановился.

Он ощупью достал бумажник и, не глядя на достоинство купюр, вытащил несколько бумажек, держа их перед стариком.

— Я видел тебя в декабре прошлого года. Ты все еще здесь, — на почти безупречном итальянском сказал ему Габриель.

Нищий жадно глядел на деньги.

— Я здесь каждый день. Даже в Рождество.

Габриель помахал деньгами:

— Моя fidanzata тоже давала тебе деньги. Ты назвал ее ангелом. Помнишь?

Не сводя глаз с купюр, старик улыбнулся беззубым ртом и покачал головой:

— Во Флоренции много ангелов, а в Ассизи — и того больше. Видно, Господь благоволит тамошним нищим. Но мой дом — здесь.

Старик осторожно протянул руку, все еще сомневаясь, что Габриель действительно отдаст ему деньги.

Габриель представил лицо Джулии и услышал, как она с состраданием говорит о нищем, встав на его сторону. Она тогда хотела одарить нищего и не слушала возражений Габриеля, считавшего, что тот почти наверняка пропьет ее деньги.

Глядя на старика, ничуть не изменившегося со времени проявленной Джулией щедрости, Габриель удивился неожиданному умозаключению: а ведь милосердие — это ее естественное состояние. Она, не колеблясь, была готова снова и снова подавать милостыню. Джулия делала это каждый день, считая, что добрые дела никогда не бывают напрасными. Она жила, надеясь, что однажды этот старик поймет: кто-то заботится о нем и пытается помочь. Джулия знала, что доброта делает ее уязвимой, но оставалась доброй.

Габриель сунул деньги в руку нищему, резко повернулся и зашагал прочь, слыша обрывки радостных возгласов и благословений, посылаемых ему стариком.

Он не заслужил благословений. Он подал милостыню совсем не так, как это сделала бы Джулианна. Он не мог симулировать ее доброту и сострадание. Он просто отдал дань памяти о ней. Или купил себе индульгенцию.

Габриель споткнулся о камень мостовой и вдруг понял, что ему надо сделать.

На следующий день он попытался снять виллу в Умбрии, где они тогда останавливались, но вилла была уже сдана. Тогда он поехал в Ассизи и остановился в небольшой частной гостинице со скромным убранством, дающей кров приезжающим паломникам.

Габриель никогда не представлял себя паломником. Ему мешала излишняя гордость. И тем не менее воздух Ассизи благотворно подействовал на него и подарил спокойный сон. Так крепко он не спал с тех самых пор, как лишился объятий Джулии.

Наутро он поднялся рано и пошел в базилику Святого Франциска. То было место паломничества людей разного вероисповедания. Кто-то приезжал лишь затем, чтобы полюбоваться на средневековые фрески и погрузиться в умиротворенную атмосферу этого места. Вот и сейчас Габриель шел той же дорогой, какой они шли вместе с Джулианной, приехав сюда накануне Рождества. Он водил ее к мессе, которую служили в Basilica superiore — верхней части церкви. Перед мессой Джулия решила исповедоваться, и он вспомнил, как терпеливо ждал ее.

Габриель разглядывал старинные фрески, одновременно наслаждаясь успокоительной тишиной святилища. И вдруг он увидел женщину с длинными каштановыми волосами, выходящую из зала. Заинтригованный, Габриель решил последовать за ней. Толпа паломников и туристов не помешала ему быстро найти глазами фигуру женщины. Следуя за ней, он стал спускаться в нижнюю часть — Basilica inferiore.

Потом женщина исчезла.

Раздосадованный Габриель искал ее среди посетителей и не находил. Наконец, устав от бесплодных поисков, он вдруг догадался, что женщина спустилась еще ниже — в подземелье, где находилась гробница святого Франциска. Придя туда, Габриель сразу увидел незнакомку. Она стояла на коленях перед гробницей. Габриель подошел к последнему ряду скамеек и из уважения к святому месту тоже встал на колени. Однако ему было не отвести глаз от женщины.

Конечно же, она не была Джулианной. Ее бедра были полнее, плечи — шире, а волосы — темнее. Но красивое лицо женщины напомнило ему, как много он потерял.

Подземное помещение было небольшим, со скромным и даже примитивным интерьером, совершенно непохожим на великолепие верхней церкви. Габриель был далеко не единственным, кто находил, что эта непритязательная гробница наиболее точно отражает жизнь и служение святого Франциска. Раздумывая об этом, он не заметил, как оперся о скамью и склонил голову. Он стал молиться прежде, чем у него возникло такое намерение.

Поначалу с его губ слетали только слова — фразы отчаяния и шепот признания. Постепенно его молитва приобрела форму покаяния. Пока он молился, незнакомка зажгла свечу и ушла.

Будь это эпизодом из масштабного фильма о жизни Габриеля, рядом с ним непременно оказался бы сухопарый францисканский монах, который, увидев его тяжелое душевное состояние, отнесся бы к нему с состраданием и предложил духовные наставления. Но это был не фильм, и монах не появился. Габриель молился в одиночестве.

Если бы потом Габриеля спросили, что же случилось с ним в гробнице, он пожал бы плечами и уклонился от ответа. Есть такое, о чем не скажешь словами. Некоторые состояния просто ускользают от слов.

Но во время молитвы был момент, когда на Габриеля вдруг навалилась тяжесть всех его неудач, провалов и ошибок морального и духовного свойства, и одновременно он почувствовал присутствие Того, кто знает состояние его души и все равно раскрывает перед ним Свои объятия. Габриель вдруг ощутил то, что писательница Энни Диллард называла «экстравагантностью благодати». Он думал о любви и прощении, щедро раздариваемых миру, а значит и ему, жизнью таких людей, как Грейс и Ричард.

«И жизнью Джулианны, моего клейкого листочка».

Не среди великолепия верхней базилики, а в тиши гробницы святого Франциска «магнит греха» обрел нечто неожиданное. И когда он поднялся наверх и вышел из церкви, он был сильнее, чем когда-либо, преисполнен решимости никогда более не возвращаться к своим прежним привычкам.