Эндрю

Беру ее лицо в ладони.

– Нам незачем торопиться с пониманием, – говорю я, целуя ее. – От меня разит навозом, и я мечтаю поскорее оказаться под душем. Надеюсь, мой природный аромат не отпугивает тебя и ты пойдешь со мной.

Задумчивость на лице Кэмрин сменяется улыбкой. Для меня это лучшая награда.

Я подхватываю ее на руки. Кэмрин обвивает ногами мою талию и обнимает за плечи. Как только ее теплый язык оказывается у меня во рту, я несу ее в душ. В ванную мы входим совсем голыми, оставив сброшенную одежду на полу номера.

Самым первым местом, которое мы навещаем вечером, становится «Олд пойнт бар». Войдя туда, мы сразу попадаем в объятия обрадованной Карлы. Оттолкнув двоих дюжих охранников, она бросается мне на шею. Мы крепко обнимаемся.

– Как я рада, что ты снова здесь! – кричит Карла, перекрывая громкую музыку. Она смотрит на меня, потом на Кэмрин. – Я так и знала, что он тебя не отпустит. – С этими словами Карла сжимает в объятиях и Кэмрин. – Когда вы уехали, я так и сказала Эдди, – продолжает Карла, все время поглядывая на нас. – Я ему сказала: эта девочка – хранительница нашего Эндрю. Эдди согласился. Он не сомневался, что в следующий раз обязательно увидит вас вместе. Даже хотел побиться об заклад на кругленькую сумму. Ты же знаешь, каким был наш Эдди, – говорит она и подмигивает мне.

У меня замирает сердце.

– Был? – переспрашиваю я, боясь услышать ответ.

Улыбка Карлы не гаснет. Разве что самую малость.

– Прости, Эндрю, что мы не сообщили тебе. Он умер в марте. Говорят, от инсульта.

Мне становится трудно дышать. Подвигаю к себе барный табурет и сажусь. Кэмрин останавливается позади. Сейчас я могу смотреть лишь в пол.

– Только не вздумай скорбеть по нему прямо здесь. Слышишь? – окликает меня Карла. – Уж ты знал Эдди лучше, чем кто-либо. Он не плакал, даже когда умер его сын. Помнишь? Он весь вечер играл в память о Роберте.

Кэмрин берет меня за руку. Я не поднимаю головы, пока Карла не заходит за стойку и не приносит бутылку виски и пару стопок. Поставив их передо мной, принимается разливать.

– Он всегда говорил так: «Если я помру раньше вас, то хочу проснуться на другой стороне и видеть, как вы танцуете на моей могиле, а не поливаете ее слезами». А теперь выпейте. Это его любимое виски. Ему там уже никто не нальет.

Карла права. Она против того, чтобы я горевал по Эдди. Да и сам Эдди, насколько я знал этого человека, не выносил скорбных церемоний. И все равно в моем сердце образовалась глубокая, почти бездонная брешь. Я оглядываюсь на Кэмрин и вижу, что она крепится изо всех сил, стараясь не заплакать, хотя ее глаза влажно поблескивают. Но она улыбается и осторожно сжимает мне руку. Кэмрин тянется к налитой Карлой стопке и ждет, когда я возьму свою.

– За Эдди, – говорю я и повторяю: – За Эдди.

Мы чокаемся, улыбаемся друг другу и залпом выпиваем.

Поминальная часть кончается быстро и неожиданно. Кэмрин шумно переворачивает пустую стопку. Ее лицо перекашивает отвратительная гримаса. (Таких гримас я не видел ни у одной девчонки.) Она шумно выдыхает. Кажется, будто у нее в горле полыхает пожар.

– Я не говорила, что виски вам понравится. – Карла смеется и быстро вытирает пролившиеся капли. – Но Эдди любил этот сорт.

Даже я вынужден признать, что виски… так себе. Настоящая бурда. Не представляю, как Эдди годами это пил.

– Вы продолжаете выступать вместе? – спрашивает Карла.

– Да. – Кэмрин усаживается на соседний табурет. – Мы уже устроили кучу выступлений.

– Говоришь, кучу выступлений? – Карла недоверчиво смотрит на нас, потом убирает вниз мою стопку. – А что же у нас не появлялись?

– Видишь ли, отсюда мы тогда поехали в Галвестон. – Я тяжело вздыхаю и приваливаюсь к стойке. – Я все-таки пошел к врачу и… очутился на больничной койке.

– Очутился на больничной койке? – переспрашивает Карла.

Она что, мне не верит? Я почему-то вспоминаю того флоридского копа, не поверившего, что я лупил дерево, а не Кэмрин.

– Мы все гнали его к врачу, но он и слушать не хотел, – обращаясь к Кэмрин, сердито бросает Карла.

– Вы тоже знали? – удивляется Кэмрин.

– Знали. Но твой парень упрям как осел.

Я мотаю головой и отталкиваюсь от стойки:

– Слушайте, прежде чем вы обе изольете на меня весь свой праведный гнев, напоминаю: Карла видит меня, а не мой призрак. Я жив и здоров. После операции… словом, нам было не до Нового Орлеана. Жизнь подкинула нам задачек. Пришлось решать. Но, как видишь, мы их решили и теперь снова здесь.

– Вижу, что вы прошли весь круг, – отвечает Карла. – Надеюсь, сегодня вы нам споете. Эдди был бы рад еще разок поиграть вместе с вами.

Мы с Кэмрин переглядываемся.

– Я согласна, – говорит она.

– Я тоже.

– Тогда заметано. – Карла радостно хлопает в ладоши. – Начнете, когда захотите. У нас сегодня должна была играть одна группа, но они отменили выступление.

Мы еще час болтаем с Карлой и чувствуем: пора. Бар заполнен едва наполовину, но публика собралась душевная. Мы ощущаем это по энергетике зала. Начинаем с нашего коронного дуэта «Barton Hollow». Иначе и быть не могло: это первая песня, которую мы спели вместе в «Олд пойнт». Потом исполняем еще несколько вещей и наконец доходим до «Laugh, I Nearly Died». Я объявляю, что эту песню мы посвящаем памяти Эдди Джонсона. Но сегодня на месте Эдди симпатичный молодой креол по имени Альфред.

В первом часу ночи мы прощаемся с Карлой и «Олд пойнт баром». Но в Новом Орлеане не принято ложиться спать так рано, и мы решаем поразвлечься. Взбадриваемся порцией выпивки, затем идем в бар, где год назад я учил Кэмрин играть на бильярде. Тогда мы вляпались в драчку и были вынуждены уносить ноги. Надеюсь, охранники меня не помнят… К двум часам ночи, влив в себя несколько порций и сыграв несколько партий, возвращаемся в отель. Как и год назад, я помогаю Кэмрин войти в лифт. Она едва держится на ногах.

– Детка, ты хорошо себя чувствуешь? – спрашиваю я, обнимая ее за талию.

– Нет, плохо. – Ее голова раскачивается из стороны в сторону. – А ты опять смеешься?

– Прости, но тебе это показалось, – отвечаю я, хотя отчасти она права. – Я не смеюсь. Лишь думаю, не придется ли нам и в этот раз спать возле унитаза.

Она стонет. Сомневаюсь, что ей муторно. Ей сейчас трудно выговаривать слова. А стонать, выражая свое недовольство, проще.

Лифт останавливается. Мы выходим. Точнее, я выволакиваю Кэмрин из кабины и веду по коридору в номер. Там раздеваю до трусиков и помогаю надеть короткую маечку. Кэмрин утыкается в подушку. Накрываю ее одеялом. Возможно, ей сейчас жарко, но я знаю: когда Кэмрин переберет, она сильно потеет. Мне нужно, чтобы она пропотела. С потом у нее выйдет весь выпитый алкоголь.

На всякий случай придвигаю к кровати мусорное ведро. Потом иду в ванную, холодной водой смачиваю тряпку, отжимаю и возвращаюсь. Хочу стереть пот с лица и щек Кэмрин, но она уже вовсю дрыхнет.

Просыпаюсь рано и с удивлением вижу, что Кэмрин тоже не спит.

– Доброе утро, детка, – почти шепотом говорю я.

Она лежит лицом ко мне, прижавшись щекой к подушке. Синие глаза смотрят тепло и нежно. В них ни усталости, ни следов похмелья.

– Что тебя разбудило в такую рань? – спрашиваю я, гладя ей щеку.

– Сама не знаю. Меня это тоже малость удивляет.

– А как ты себя чувствуешь?

– Отлично.

Притягиваю ее к себе. Наши голые ноги переплетаются. Она водит пальцем по моей груди. Прикосновение легкое, но у меня от него ползут мурашки.

Разглядываю ее глаза и рот. Мои пальцы движутся вслед за взглядом. До чего же она красива. Просто бесподобна. Кэмрин берет мои пальцы и целует по одному, потом прижимается еще крепче. В ней что-то изменилось.

– Ты действительно хорошо себя чувствуешь?

Она нежно улыбается и кивает. Потом приникает к моим губам. Ее соски затвердели. К тому времени, когда ее рука обхватывает мой член, он уже на взводе. Кэмрин облизывает мне нижнюю губу, проводит языком по моему языку. Я властно обнимаю ее. Прижимаюсь к ней, наслаждаясь мягкостью ее кожи. Внизу у нее уже мокро; я это чувствую сквозь тонкие трусики. Не отрываясь от ее губ, просовываю руку вниз и стаскиваю с нее эту ненужную деталь одежды. И сейчас же мой напрягшийся член прижимается к ее теплому влагалищу.

Меняю позу, оказываюсь сверху и смотрю в ее глаза. Молча. Я не говорю, что она вся «течет» и не заставляю ее глядеть на меня. Ничего не требую от нее: ни словами, ни взглядом. Просто смотрю ей в глаза и знаю: сейчас такой момент, когда слова не нужны.

Нежно целую ее в губы, в уголки рта, в щеку. Раздвигаю ей губы языком, снова ее целую, еще нежнее. Одновременно вожу членом по влагалищу. Ее бедра подаются ко мне. Я чувствую: Кэмрин хочет, чтобы я поскорее вошел в нее. Сейчас я не дразню ее. Она хочет меня, ей это нужно. Вхожу в нее, совсем неглубоко, и продолжаю наблюдать за ее лицом. Ее ресницы подрагивают, губы расходятся. Вхожу еще глубже. У нее дрожат ноги. Я снова ее целую и вталкиваю член на всю глубину. Остаюсь в ней и наслаждаюсь дрожанием ее тела и рук, цепляющихся за меня. Ее ногти впиваются мне в кожу.

Качая бедрами, толкаю член сильнее, еще сильнее. Наши тела покрываются тонким слоем пота. Мне хочется слизать пот с ее тела, но я не останавливаюсь. Не могу остановиться…

Потом я приподнимаюсь сам, приподнимаю ее ногу и держу снизу, под коленом. Это позволяет мне войти в Кэмрин еще глубже. Мои толчки усиливаются. Тело Кэмрин сотрясается. Она выкрикивает мое имя. Цепляется за мою грудь, но потом быстро отводит руки и закидывает за голову. Жадно смотрю, как трясутся ее груди, и это подхлестывает мое желание. Склоняюсь и ртом ловлю ее соски, впиваясь в них зубами.

Перед глазами появляется пелена. Кэмрин громко стонет и начинает поскуливать. Эти звуки сводят меня с ума. Я отпускаю ее бедро. Наши тела снова смыкаются. Ее соски упираются мне в грудь, а пальцы сцепляются у меня на спине. Кэмрин качает бедрами. Наши губы соединяются в безумном поцелуе. Чем ближе мой оргазм, тем неистовее становятся поцелуи. По моему телу проходит судорога. С губ, прижатых к ее губам, срывается стон. Толчки теряют силу и превращаются в вялое покачивание. Кэмрин закусывает мою нижнюю губу. Я нежно целую ее и продолжаю толкать член, пока он не выплескивает все.

Валюсь ей на грудь. Сердце постепенно возвращается к привычному ритму. Кровь приливает к пальцам рук и ног и стучит в висках. Прижимаюсь к ложбинке между ее грудей. Дышу ртом, дыхание все еще неровное. Ее пальцы теребят мои мокрые от пота волосы.

Мы лежим так целое утро, не произнеся ни слова.