Холода усиливаются, а мы перемещаемся все южнее. В Виргиния-Бич мы остановились всего на ночь, затем двинулись дальше, вдоль побережья Северной Каролины. В Миртл-Бич (это уже Южная Каролина) мы провели несколько дней. Там я нашла первый приработок – уборку помещений. Конечно, это не работа моей мечты, особенно после рассказов Эндрю про то, какой хлев оставляют после себя люди, выезжая из номеров. И все-таки это работа. Вскоре выяснилось, что я должна мыть и мусорные ведра тоже. Видели бы вы, чтó туда бросают и что прилипает ко дну! От одних только мыслей меня чуть не вырвало. Я позвала Эндрю и попросила вымыть за меня эти чертовы ведра. Естественно, я соблазнила его обещанием расплатиться умопомрачительными минетами, предоставив ему выбирать место и время. Думаете, это уловка с моей стороны? Ничего подобного. Чесслово! Я сама люблю этим заниматься. Просто иногда делаю вид, что не хочу, что мне противно и все такое. Но мои капризы тоже нравятся Эндрю. Он обожает слушать мой скулеж.

Что касается уборки, это вечная головная боль гостиничной администрации. На такой работе особо не задерживаются. Люди уходят раньше, чем их успевают внести в платежную ведомость. Между прочим, мне такая ситуация только на руку. Неплохой способ сэкономить. Уборщиков вечно не хватает. Это с одной стороны. С другой – управляющему проще расплачиваться с вами не наличными, а снижением платы за номер. Так случилось и в Миртл-Бич. Едва я заикнулась, что хотела бы подработать, меня сразу взяли, а в качестве оплаты вдвое скостили нам стоимость проживания.

Но задерживаться в том отеле мы не собирались. Наш с Эндрю путь лежал дальше на юг. Куда именно – это решалось спонтанно. Мы не водили пальцем по карте и не намечали заранее, где остановимся. Главное – не сворачивать с побережья. Во всяком случае, до весны. А до нее еще несколько месяцев. Пока же мы, по обоюдному согласию, бросили якорь в отеле коттеджного типа. Он стоит прямо на берегу. Территориально – в красивом городе Саванна. Да, мы уже в штате Джорджия.

Сегодня мне исполняется двадцать один год.

Я крепко сплю. Чтобы меня разбудить, Эндрю раздвигает занавески на громадном окне нашего номера и впускает солнечный свет.

– Вставай, новорожденная, – говорит он.

Я его не вижу, но слышу, как он похлопывает ладонью по приоконному столику.

Недовольно мычу, поворачиваюсь к солнцу спиной и прячусь под одеялом. В следующее мгновение меня обдувает порывом холодного ветра. Эндрю стягивает с меня одеяло.

– Прекрати! – стенаю я, подтягивая колени к груди и загораживаясь подушкой. – В свой день рождения я могу спать сколько захочу.

Эндрю вдруг стаскивает меня с кровати. Цепляюсь за матрас, пытаясь удержаться. Эндрю тащит меня за лодыжку. Я лягаюсь, отталкиваю его, но он проделывает все так быстро, что я не успеваю среагировать и хлопаюсь задом об пол. Рядом валяются смятые простыни.

– Какой же ты придурок! – смеюсь я.

– Это не мешает тебе любить меня. А теперь вставай.

Вид у меня жуткий. Волосы торчат во все стороны. Я смотрю на Эндрю и дуюсь. Он улыбается, протягивает руку. Я протягиваю свою, и он помогает мне встать.

– С днем рождения, детка, – говорит он и чмокает меня в губы.

Я отстраняюсь. К сожалению, у меня по утрам попахивает изо рта. Эндрю не устает прохаживаться насчет этой моей особенности.

Не глядя на меня, Эндрю лезет в карман куртки и достает маленький черный бархатный футляр. Похоже, он уже успел смотаться в магазин. Но сейчас меня больше всего интересует содержимое футляра. Беру подарок, настороженно поглядывая на Эндрю. Я готова устроить ему взбучку, если он ухлопал кучу денег на ювелирку.

– Эндрю? – недоверчиво спрашиваю я.

– Сначала открой, – говорит он. – Честное слово, я старался. – Он поднимает руки.

Меня по-прежнему настораживает его искренность. Поднимаю крышку. Внутри лежит кулон с крупным бриллиантом. Я вскрикиваю, затем щурюсь на Эндрю:

– Эндрю, честное слово… – Снова смотрю на кулон. Мне становится стыдно даже за то, что я держу в руках столь дорогую штуку. – Ты же на это вытряхнул…

– Клянусь тебе, он совсем недорогой, – отвечает Эндрю, ослепительно улыбаясь.

– Недорогой – это сколько? – спрашиваю я, скептически покусывая губу.

– Около двадцати пяти баксов. Всего-то. Вот те крест.

Он действительно крестится! Потом достает из футляра кулон и смотрит, как он раскачивается на цепочке.

– Тебе нравится? – спрашивает он, вставая у меня за спиной.

Я инстинктивно начинаю приглаживать растрепанные волосы. Эндрю застегивает цепочку у меня на шее.

– Эндрю, он восхитительный. Мне он не просто нравится. Я уже влюбилась в него.

Я дотрагиваюсь до сверкающего кулона, а потом стремительно поворачиваюсь, встаю на цыпочки и крепко целую Эндрю.

Вообще-то, такие штучки стоят изрядных денег. Скорее всего, ему попалась удачная имитация.

– Спасибо, малыш, – говорю я и улыбаюсь во весь рот.

– Давай куда-нибудь выберемся. – Он вдруг хлопает меня по заду. – Меня уже тошнит от сидения в четырех стенах. От холодной погоды. Жаль, нельзя залечь в спячку.

– Я бы тоже не отказалась залечь. Чем сегодня займемся? – спрашиваю я, доставая из сумки чистую одежду.

– Пока не знаю. Чем угодно. Только оденься потеплее.

Об этом он мог бы и не просить. Даже то, что мы двигаемся все южнее, в последние дни нас не очень-то согревает. Мы оба мечтаем о весне и лете. Эти мечты стали основной темой наших разговоров. Я недовольна тем, что нельзя высунуть босые ноги в автомобильное окошко. Высунуть, конечно, можно, но и пятки отморозишь, и холодного воздуха в салон напустишь. Эндрю достает невозможность заночевать где-нибудь в поле, под звездами. Я об этом помалкиваю, чтобы не бередить его душу. Честно говоря, меня не привлекает ночевка под звездами. Вообще никак. Особенно после того, как мы однажды попробовали. Мне вполне достаточно гостиничных кроватей. По крайней мере, между простынями не прячутся змеи!

Зима – депрессивное время года. Наверное, потому на Аляске такой высокий процент самоубийств. Сам по себе штат очень красивый, но я скорее предпочту изнуряющую жару пустыни где-нибудь на юге.

Новорожденным положено быть в тепле. Я надеваю теплое пальто, шарф, перчатки. И все равно мне до жути холодно.

Эндрю умеет сделать зиму жаркой. Я всегда считала, что парни в маленьких шапочках выглядят сексуально, но Эндрю в своей дизайнерской черной куртке, вязаной шапочке, темно-сером свитере, темных джинсах и ботинках «Док Мартенс» выглядит так, словно он и является подарком на мой день рождения. Я улыбаюсь, думая об этом. Взявшись за руки, мы вместе с небольшой группой экскурсантов спешим к зданию маяка. Всем хочется поскорее попасть внутрь, где тепло. Три девицы (такие же туристы, как мы) глазеют на Эндрю, разинув рты. Девицы постоянно на него заглядываются, пора бы мне привыкнуть. Я тайно злорадствую. А кто бы не злорадствовал на моем месте? Эндрю – настоящий секс-символ. Недаром одно время он работал в модельном бизнесе. Он не любит об этом говорить. Я часто поддразниваю его модельным прошлым. Мне нравится смотреть, как Эндрю морщится и дергается. Он стал реже бриться. Его подбородок украшает щетина, которая тоже смотрится очень сексуально.

По винтовой лестнице мы взбираемся на самый верх. Там оборудована небольшая смотровая площадка. Изучаем окрестности. Хоть какое-то занятие. Мы в машине устроили что-то вроде игры: ездим по городу, выбираем понравившееся место и идем смотреть. Но в холодные месяцы это не так интересно, как летом. Мы сплетаем руки и прижимаемся друг к другу. Иначе нельзя. Ветер так и свищет. На высоте он еще холоднее. Думаю, мои нос и щеки уже покраснели.

– С меня хватит! – почти хором произносим мы через пять минут.

Почти бегом возвращаемся к машине.

– Может, сходим в кино? – предлагает Эндрю. – Хорошо, помню… мы впали в спячку.

Мы долго сидим и решаем, чем заняться дальше.

– Давай просто покатаемся, – предлагаю я, устав ждать.

– А может, вообще поедем дальше?

– Если хочешь, – пожимаю плечами я.

И тут я замечаю щит со странной надписью: «Ловите „блох“ на нашем блошином рынке! У нас полным-полно старых и старинных вещей».

– Займемся шопингом, – предлагаю я.

– Шопингом? – кисло переспрашивает Эндрю.

Киваю в сторону щита:

– Я же не зову тебя в гипермаркет. На блошиных рынках иногда попадаются редкие вещицы.

Лицо Эндрю по-прежнему непроницаемо. Думаю, он сейчас прикидывает, что лучше: вылезать на холод и болтаться по блошиному рынку или сидеть в теплой машине, погрузившись в тупое безделье.

Впрочем, у него нет выбора. Сегодня – мой день. Эндрю подкатывает к стоянке. Мы вылезаем и идем к прилавкам и лоткам блошиного рынка. Чего тут только нет! Куча старых шляп, которые сейчас смотрятся довольно глупо. Старинный набор инструментов для дантистов (меня передергивает), сделанные вручную пледы и одеяла. Видеокассеты эпохи пленочных видеомагнитофонов. Эндрю равнодушно скользит глазами по прилавкам, пока не замечает деревянный ящик с виниловыми пластинками.

– Как давно я не держал в руках пластинку с записями «Лед Зеппелин», – говорит он, доставая ее из общего развала.

Конверт пластинки весь мятый и выцветший. Скорее всего, она лет тридцать провалялась на чердаке. Но Эндрю держит пластинку так, словно перед ним – раритет, хранившийся в сейфе и ничуть не потерявший первоначального вида.

– Ты никак собираешься ее купить?

– А почему бы нет? – вопросом отвечает он, не глядя на меня.

– Потому что это не диск, а пластинка!

– Но это не просто пластинка, – возражает Эндрю, мельком глянув на меня. – На ней записаны песни «Лед Зеппелин».

– И что из этого?

Он не отвечает.

– Эндрю, на чем ты собираешься ее слушать? – продолжаю я.

Он зачарованно разглядывает пластинку, потом говорит:

– Я бы и не стал ее слушать.

– В таком случае зачем ее покупать? – спрашиваю я и отвечаю за него, добавив к словам порцию сарказма: – Понимаю: страсть коллекционера. Можно прикрепить пластинку прямо к заднему сиденью. – Я усмехаюсь.

– Зачем же к заднему? Туда я бы пересадил тебя, а пластинку бы прикрепил к пассажирскому.

Такого ответа я не ждала.

Эндрю улыбается и возвращает пластинку в ящик.

– Я не собираюсь ее покупать, – говорит он, беря меня за руку.

Мы бредем дальше и через несколько минут оказываемся в павильончике, забитом винтажной одеждой. Я начинаю методично просматривать все, что красуется на вешалках. Эндрю идет по соседнему ряду. Там на прилавке выложены сотни DVD-дисков и «блю-реев». Он замирает, скрестив руки. Только глаза скользят по названиям. Павильончики разделяются сетчатыми деревянными планками. Я возвращаюсь к одежде и чувствую жгучую потребность хотя бы потрогать каждое платье. У меня тяга к старым платьям и тем, что сделаны «под старину». Я их никогда не примеряла, не говоря уже о том, чтобы купить. С восхищением смотрю на них и представляю, как бы выглядела в этих нарядах. Я вовсе не тряпичница, однако не могу отказать себе в удовольствии хотя бы поглазеть на них и потрогать руками.

Раздвигаю тонкие металлические вешалки, на которых висят платья. Мне хочется увидеть их во всем великолепии. Кстати, тут не только платья. Есть блузки с широкими рукавами и кожаными кружевами, корсеты, платья под Викторианскую эпоху с длинными рукавами и оборками и такая же обувь.

А это что?

У меня замирает сердце. Отодвинув очередную вешалку, я натыкаюсь на винтажное платье знаменитой фирмы «Гунне Сакс» цвета слоновой кости, с короткими трепещущими рукавами. Я сдергиваю вешалку со стойки, прикладываю платье к себе и смотрюсь в зеркало. Какое длинное! Почти до самого пола. Держа платье на уровне плеч, второй рукой я трогаю и мну его ткань. Потом резко поворачиваюсь и говорю сама себе:

– Я должна купить это платье.

– Что ж, симпатичное, – слышу я за спиной голос Эндрю.

Наверное, он видел и восторг в моих глазах, и то, как я, приложив платье, восхищалась собственной персоной. Мне становится неловко, но чуть-чуть. Заглядываю внутрь платья, чтобы посмотреть ярлычок. Мой размер! Я должна его купить, без вопросов и раздумий. Оно ждало меня!

С платьем в руках я поворачиваюсь к Эндрю:

– Тебе действительно нравится? – Я надеюсь, что он не станет припоминать мне недавнюю перепалку из-за пластинки.

– По-моему, стоит его купить, – говорит он, и на его щеках появляются знакомые ямочки. – Я уже представляю тебя в этом платье. Какая красота!

Густо краснею и упираюсь глазами в землю.

– Ты так думаешь? – спрашиваю я, не переставая улыбаться.

– Конечно. И потом, когда оно на тебе, мне легче добраться до всех приятных мест.

Вот он, мужской взгляд!

Я никак не реагирую на извращенный комментарий Эндрю, поскольку влюбилась в это платье. Потом вдруг вспоминаю, что даже не посмотрела на ценник. Я не впервые вижу платья от «Гунне Сакс» и знаю: цены у них вполне приемлемые. Однако продавцы попадаются разные. Некоторые считают, что могут облапошить покупателя, заломив втридорога. Я поворачиваю ценник. Двадцать долларов! Отлично.

Смотрю на Эндрю и чувствую себя стервой.

– Может, вернешься и возьмешь пластинку «Лед Зеппелин»? – робко предлагаю я.

– Я же не коллекционер. – Он качает головой и улыбается. – Зачем мне старая пластинка? Проигрыватели для них стоят бешеных денег. А платье ты можешь носить. – Он оглядывает меня с ног до головы. Я думаю, он опять скажет что-нибудь насчет «легкого доступа», когда он вдруг добавляет: – В этом платье ты можешь выйти замуж.

Его зеленые глаза растворяются в моих синих. Моя улыбка теплеет, и я говорю:

– Это идеальное свадебное платье.

– Значит, решено. Когда бы мы ни поженились, свадебное платье у тебя уже есть.

– Больше ничего и не надо. – Я подхватываю платье и выхожу из павильончика.

– Еще нужны кольца, – напоминает Эндрю, с любопытством поглядывая на меня.

– У меня есть кольцо. – Я показываю палец, где красуется его техасский подарок.

– Но это кольцо я подарил тебе в ознаменование помолвки.

– А потом оно станет обручальным.

– Тогда мне тоже нужно обзавестись кольцом. Или ты забыла про меня? Вообще-то, в церемонии бракосочетания участвуют двое.

Я усмехаюсь. На блошином рынке одна касса. Мы встаем в очередь.

– Ты прав. Тебе нужно подобрать кольцо. А мне вполне хватит этого. Потом, ты и так угрохал столько денег на кулон. Ты вовсе не обязан дарить мне такие дорогие подарки.

– Кажется, мы это уже обсудили, – говорит Эндрю и лезет в карман за бумажником. – Я же сказал тебе, сколько за него заплатил. Или ты мне не веришь?

«Может, мои предположения насчет имитации правильны?» – думаю я.

– Я тебе верю.

Он улыбается, и больше мы об этом не говорим.