Эндрю
Глава 18
Вскроет ли она конверт? Не возненавидит ли меня за этот сеанс психотерапии? Я теряюсь в догадках. Но если моя задумка ей поможет, я готов вытерпеть все вспышки ее гнева.
Нажимаю кнопку телевизионного пульта, и тишину моего номера взрывают смех и музыка. Показывают какую-то серию старого ситкома «Сайнфелд». Разуваюсь, топаю в душ, включаю горячую воду и встаю под струи. Постепенно разогреваюсь, и вода начинает казаться мне теплой. Все мысли – только о Кэмрин. Что-то она сейчас делает? Смотрит ли на фото своего умершего друга Иена? Как она справляется с этим неожиданным приветом из прошлого? Мне хочется пойти к ней и остаться у нее, но я знаю: это она должна пережить сама. Пусть и с опозданием, поскольку окончательно проститься с Иеном она должна была еще до нашей встречи.
Вытершись, заворачиваюсь в полотенце, иду в комнату и достаю из сумки трусы. Сажусь, пялюсь в экран телевизора, потом в стену, потом снова в экран. Вдруг понимаю, что готов заниматься всякой ерундой, только бы в голову не лезли мысли о Кэмрин.
Выключаю телевизор, втыкаю наушники mp3-плеера, выбираю случайное воспроизведение и прослушиваю пять песен. Чувствую: надо хотя бы заглянуть к ней. Достаю мобильник, звоню. Ее телефон не отвечает. Поднимаю трубку гостиничного телефона, снова пробую позвонить. И опять только длинные гудки. Может, плещется в душе и не слышит? Заставляю себя поверить в эту версию, но интуиция шепчет мне иное. Быстро надеваю джинсы и рубашку с длинным рукавом и выхожу в коридор. Прикладываю ухо к двери ее номера, надеясь услышать шум воды. Внутри тихо. Тогда достаю запасной электронный ключ и открываю дверь.
Кэмрин в номере нет. У меня начинает колотиться сердце. Прикрываю за собой дверь и делаю несколько шагов. На кровати валяется фотография. Я не вскрывал конверта и только сейчас могу наконец увидеть, как выглядел этот Иен. Всматриваюсь в снимок, в лицо Кэмрин. Какой у нее счастливый вид. Такая Кэмрин мне знакома. Ее прекрасная жизнерадостная улыбка. Я десятки раз видел эту улыбку, когда мы с ней начинали наши странствия.
Меня охватывает паника. Иду к окну, вглядываюсь в черный океан. На берегу замечаю любителей поздних прогулок. Их не много. Люди неспешно бредут по дощатому пляжному тротуару. С фотографией в руке возвращаюсь к себе в номер, быстро надеваю ботинки, даже не зашнуровав их. Выбегаю из отеля и устремляюсь на пляж. Нельзя сказать, чтобы воздух был слишком уж холодным, но я рад, что на мне рубашка с длинными рукавами. Ищу Кэмрин повсюду: осматриваю тротуар, шезлонги вблизи отеля. Она как сквозь землю провалилась. Засунув фото в задний карман джинсов, пускаюсь легкой трусцой к берегу.
Нахожу Кэмрин сидящей на прибрежном песке.
– Детка, ну ты меня и напугала.
Сажусь рядом, обнимая ее за плечи.
Кэмрин смотрит на океан. Прохладный ветер осторожно играет ее светлыми волосами. Ко мне она не поворачивается.
– Прости меня, – говорю я. – Я всего лишь хотел…
– Я люблю тебя, Эндрю. – Она по-прежнему смотрит на воду. – Даже не знаю, как можно одновременно быть такой счастливой и такой несчастной.
Не представляю дальнейшего хода ее рассуждений. Молчу, боясь сказать что-то не то. Только крепче обнимаю ее, стараясь согреть.
– Я не злюсь на тебя, – говорит Кэмрин. – Сначала злилась. Но больше не злюсь. Честное слово.
– Расскажи, о чем ты сейчас думаешь.
Кэмрин не отводит глаз от темной воды. Волны плещутся в нескольких ярдах от нас. Далеко, на самом горизонте, белеет огонек идущего катера.
Потом она вдруг поворачивается ко мне. На пляже достаточно света от зданий у нас за спиной. Вдобавок сияет луна. Лицо Кэмрин бледно. Ветер прибивает ей волосы к щекам. Я отвожу несколько прядок от ее губ.
– Я очень, очень любила Иена, – говорит Кэмрин. – Только, пожалуйста, не думай…
– Кэмрин, не надо. – Я качаю головой. – Я здесь ни при чем. – Отвожу еще одну ее прядку. – Это никак не связано со мной, – добавляю я.
Какое-то время она молчит, а затем кладет руку мне на колени, и наши пальцы переплетаются.
– Я не хотела идти на похороны Иена, – говорит Кэмрин, глядя на океан. – Не хотела последний раз видеть его неподвижным, в гробу. – Она поворачивается ко мне. – Помнишь день, когда тебе позвонил Эйдан и стал убеждать пойти на похороны вашего отца? Я невольно услышала этот разговор.
– Помню, – киваю я.
– Ты тогда сказал брату, что предпочитаешь сохранить в памяти образ живого отца, а не лежащего в гробу. Наше восприятие совпадает. Меня тоже убеждали пойти на похороны Иена, но я не пошла. И смотреть на мертвую Лили я тоже не хотела, потому и согласилась на кремацию.
– Однако ты все-таки пришла в церковь, – осторожно вставляю я.
Я стараюсь поскорее уйти от разговора о смерти Лили. Кэмрин не видела нашу дочь, а я видел. Тяжелое зрелище. Она была такой крохотной, что помещалась на ладони. Но Кэмрин отказалась прощаться с ней.
– На похоронах Иена была лишь моя оболочка. Меня там не было, – продолжает Кэмрин. – Я избрала свой способ отпустить его. Полностью убрала все мысли о нем, все слова, которые он когда-либо говорил. Постаралась забыть его лицо. Мой приход в церковь был компромиссом. Я подчинилась общественному мнению. А если бы мне было на это мнение плевать, я бы осталась дома.
– Но ты не отпустила его до конца, – тихо говорю я. – Ты просто замела мусор под ковер. Иен остается где-то рядом. Ты это знаешь. И пока ты с ним окончательно не распростишься, он так и будет тебя сопровождать.
– Знаю, – шепчет она.
Выждав несколько секунд, лезу в задний карман и достаю фото:
– Будь он жив, я бы приревновал тебя к нему. Похоже, он был горячим парнем.
Кэмрин улыбается мне, украдкой поглядывая на снимок.
Я кладу фотографию на песок. Мое лицо снова делается серьезным.
– Кэмрин, то, что с тобой происходило… я говорю про таблетки и все остальное… это было связано не только с потерей Лили. Ты же это и сама знаешь, правда?
Она молчит, но я чувствую: она всерьез думает над моими словами.
– Ты не отпускаешь других, а отгораживаешься от них. От Иена. От Лили. По словам Натали, ты в свое время отгородилась от своей бабушки, от Коула и даже от отца. Тебя больно ударило, что о своей новой подружке он заботился больше, чем о тебе. – В другое время я бы не решился говорить с Кэмрин в такой манере, но сейчас говорю. По-другому об этом не скажешь. – Ты не переживала случившееся. Не давала волю слезам, гневу, обиде. Ты просто отгораживалась и думали, что все уйдет и пройдет само собой. Ты избрала такой способ еще задолго до нашей встречи. Нерешенные проблемы ты запихиваешь в подсознание. А они там копятся, копятся… пока не станут неуправляемыми.
– Знаю, – уныло соглашается Кэмрин. – Ты, как всегда, прав.
– Ты сама веришь, что это так? Или просто соглашаешься со мной, чтобы я поскорее отстал? – спрашиваю я и улыбаюсь.
Надеюсь, Кэмрин улыбнется мне в ответ. И она улыбается.
– Теперь верю, – говорит она. – Жаль, что не поверила раньше.
– А почему теперь веришь?
– Потому что ты похож на философа. Хотя не знаю, бывают ли философы с татуировкой.
Она смеется, и по моему телу пробегает теплая волна.
Мне не верится, что она смеется. Поначалу я думал, Кэмрин далеко не сразу признает справедливость моих доводов. Но она постоянно удивляет меня.
– Философ? – переспрашиваю я. – Вряд ли. Но я польщен.
Кэмрин кладет голову мне на колени. Взгляд ее синих глаз такой кроткий, что я невольно наклоняюсь и глажу бархатную кожу ее лица.
– Хочешь знать правду? – спрашивает она.
– Конечно, – отвечаю я, но слегка настораживаюсь.
– Нечто похожее я уже говорила тебе в Чикаго. Помнишь, я сказала, что боюсь тебя потерять? Больше, чем кого-либо. Выкидыш пробудил все страхи, что дремали во мне. И прежде всего страх потерять тебя. Я ужасалась легкости, с какой смерть забрала от нас Лили. Такова суть смерти: незаметно подкрасться и забрать добычу. Не знаю, кто управляет нашей жизнью: Бог, Природа или еще какие-то силы. Вчера они жестоко и бессердечно погубили моего ребенка, а завтра с такой же жестокостью и бессердечием погубят тебя. Это пугает меня. Эндрю, одна только мысль потерять тебя убивает меня. Однажды я уже теряла тебя. Так что мои страхи совсем не беспочвенны и от этого еще отвратительнее.
– Но я тебе уже говорил…
– Я помню, о чем ты говорил. – Кэмрин встает с моих колен и садится передо мной на корточки. – Можно все великолепно знать и понимать, только знание и понимание не изменят хода событий. Увы, Эндрю, ты не застрахован от возврата опухоли. Она может вернуться, разметать все наши меры предосторожности и убить тебя.
Я пытаюсь возражать и в то же время понимаю: раз это будоражит Кэмрин, надо дать ей выговориться.
– Ты самая светлая страница в моей жизни, – говорит она. – Я могу заглянуть тебе в глаза и признаться: как мне ни больно, но я могу принять смерть Иена. Я могу принять смерть Лили. Я могу принять другие смерти, как бы тяжело мне ни было. Но твою… – Она умолкает и смотрит на меня немигающим взглядом. – Я никогда не смогу принять твою смерть. Никогда.
Наше молчание лишь усиливает звуки океана. Мне хочется обнять Кэмрин, соединить наши губы в неистовом поцелуе, но я сижу и слушаю. Таких слов я еще не слышал. Они полны удивительной силы, и это тоже я ощущаю впервые. Они полны удивительного смысла.
Наконец я сажаю Кэмрин на колени, крепко обнимаю и заглядываю в глаза:
– Я тебе верю. У меня точно такие же чувства.
– Серьезно?
– Да, Кэмрин. Я не могу жить без тебя. И даже пробовать не хочу, потому что это будет не жизнь, а прозябание. Ты боишься за меня. Но ведь и ты тоже легко можешь умереть. Никто из нас не застрахован от смерти.
Она не спорит. Просто отворачивается. Я дотрагиваюсь до ее щек, заставляя снова повернуться ко мне. У нее холодные щеки.
– Нужно жить в настоящем моменте. Помнишь? – спрашиваю я и снова завладеваю ее вниманием. – Мы с тобой должны заключить соглашение. Прямо сейчас. Ты готова заключить со мной соглашение?
Я пытаюсь слегка согреть ей уши.
Кэмрин кивает. Я рад, что она доверяет мне и не задает никаких вопросов.
Кончиками пальцев я провожу по ее лбу, затем по щекам.
– Мы не можем управлять смертью. Никакие наши ухищрения не позволят нам избежать смерти или удержать ее на расстоянии. Зато мы можем управлять течением своей жизни. Управлять тем, как мы живем, пока смерть не придет за нами. Это единственное, что нам доступно. Давай пообещаем друг другу: что бы ни случилось, придерживаться определенных принципов.
Кэмрин кивает и слегка улыбается. Потом спрашивает:
– Каких принципов? Что в них входит?
– Все, что угодно. Все, чего мы хотим друг от друга. Например…
Я встаю, засовываю руки в карманы и смотрю на океан. Стараюсь придумать что-то очень серьезное и значимое, с чего начнутся наши обещания. Но в голове крутится только одна мысль. Поворачиваюсь к Кэмрин, поднимаю указательный палец и говорю:
– Это никак не связано с опухолью или с чем-то конкретным, но я прошу: если со мной что-нибудь случится и я превращусь в кусок живого мяса, а ты почувствуешь, что мне не выкарабкаться и каждый день лишь продлевает мои страдания… обещай, что избавишь меня от такого существования.
Улыбка Кэмрин быстро тускнеет. Она смотрит на меня так, словно я испортил всю торжественность момента. Протягиваю ей руку и помогаю встать:
– Я вовсе не настраиваюсь на болезни. Но из каких-то можно выкарабкаться, а из каких-то нет. И вот тут есть моменты, которые я не могу ни понять, ни принять. Таких сюжетов полным-полно и в фильмах, и в телепередачах. В палате лежит тело… именно тело, а не человек. Это тело подключено ко всей мыслимой медицинской аппаратуре, которая поддерживает его жалкое существование. Зачем? Да потому, что его родные, видите ли, «не оставляют надежду». Я совсем не против надежды, но мне страшно оказаться на месте этих «овощей». – Я обхватываю ее руки. – Прошу тебя, обещай мне, что не допустишь, чтобы я вел жизнь «овоща». Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо. Ты всегда сумеешь понять, что с меня хватит. Обещай.
Не сразу, но Кэмрин кивает:
– И ты обещай мне то же самое.
– Договорились, – улыбаюсь я.
Она отходит на шаг, прячет руки в рукавах и начинает ходить взад-вперед, кутаясь в свитер. Потом останавливается и говорит:
– Обещай мне, что, если у меня вдруг разовьется слабоумие или болезнь Альцгеймера и я перестану всех узнавать, ты будешь каждый день приходить ко мне и читать, как Ной читал Элли.
– Кто? – переспрашиваю я, но тут же вспоминаю. – Понятно. – Смеюсь и качаю головой.
Улыбка Кэмрин становится шире.
– Эндрю! – восклицает она. – В этом нет ничего смешного! Я говорю вполне серьезно!
Тем не менее она смеется. Я обнимаю ее.
– Хорошо, согласен, – отвечаю я, пытаясь преодолеть сопротивление и прижать ее к себе.
– Это была твоя идея, – напоминает Кэмрин. – Так что не превращай мою просьбу в шутку.
– Конечно. Ты права, но… неужели ты можешь впасть в слабоумие? И я что же, пройду через все, через что прошел герой Спаркса?
Кэмрин локтем ударяет меня в живот. Я делаю вид, что сгибаюсь от боли, хотя на самом деле меня распирает смех. Но Кэмрин этого мало. Она толкает меня, я валюсь на песок. Она встает, зажав мою талию между ступней. Уперев руки в бока, Кэмрин высится надо мной, властная и решительная. Одной рукой я держусь за живот и пытаюсь изображать, как мне больно. Только Кэмрин не одурачишь.
– Ты посмел насмехаться над очень серьезным моментом. Пусть это останется на твоей совести.
У нее такой серьезный тон, что я хохочу еще пуще; не только от слов, но и от ее отчаянных попыток делать насупленное лицо.
Кэмрин усаживается на меня. Должно быть, она решила поколотить меня своими хрупкими кулачками. Но прежде чем она исполняет задуманное, я хватаю ее между ног и сдавливаю, уже не в шутку, а по-настоящему.
– Ааай! – вопит Кэмрин и начинает падать, но я ее удерживаю. – Что с тобой, Эндрю! Зачем ты сжимаешь… мои бедные губки?
Я молча отрываю спину от песка, сдавливаю их еще сильнее, пока Кэмрин не оказывается на коленях. Мы смотрим друг другу в глаза.
– Мне так нравится, – шепотом отвечаю я. – А теперь замри.
Настроение у нас обоих мгновенно меняется. Ее холодная кожа теплеет, в глазах появляется восторг, а тело становится податливым.
– Но тут люди ходят… – пытается возражать Кэмрин.
Я усиливаю давление на ее влагалище, и она замолкает.
– А мне все равно, – отвечаю я, глядя ей в глаза, а затем перевожу взгляд на соблазнительно припухший рот. – И потом, люди далеко.
– Но… что ты делаешь…
– Успокойся и замри.
Я провожу языком по ее верхней губе и слегка закусываю. Кэмрин пытается меня поцеловать, но я не даю. Я запускаю руку ей в трусики, в самое тепло влагалища. Черт побери, там уже мокро! Я упираюсь в изгиб ее шеи, закрываю глаза и вдыхаю запах ее кожи. Кэмрин послушно замерла, но я чувствую, как дрожит ее тело. У нее учащенный пульс. Мне ужасно хочется оттрахать ее по полной, однако я не тороплюсь. Я люблю предварительно себя помучить. Просто обожаю.
Другая моя рука обнимает талию Кэмрин. Двигаю эту руку дальше, к ее бедрам, заставляя Кэмрин пошире развести ноги.
– Разведи ноги, – шепчу я, разворачивая ее колени.
Неподалеку проходит гуляющий. Кэмрин немного напрягается, но я снова стискиваю ее половые губы, заставляя смотреть только на меня. Она шумно глотает воздух. Два моих пальца уже в ее влагалище. Я чувствую, как стенки сжимаются вокруг них. Я смотрю ей прямо в глаза, любуясь изгибом рта.
– Не отводи взгляд, – требую я. – И не вздумай закрыть глаза. Смотреть только на меня. Безотрывно.
Кэмрин слегка кивает, словно боится ослушаться и остаться без секса.
Я действую пальцами, медленно водя ими по стенкам влагалища. Стенки очень мокрые, клитор – тоже. Средним пальцем я начинаю массировать ей клитор. Каждый раз, когда я притрагиваюсь к ней, ее глаза сами собой закрываются. Я тут же останавливаюсь. Кэмрин спохватывается. Я ускоряю движение пальцев. Теперь мой большой палец придавливает ей клитор. Кэмрин тихо постанывает, втягивая в себя холодный морской воздух и тепло моего дыхания. Я дышу ей прямо в рот. Кэмрин больше не пытается отвести глаза и не произносит ни слова, хотя я знаю, как ей хочется отвернуться и что-то сказать.
– Признайся, что сейчас тебе уже все равно, смотрят на нас или нет, – шепчу я. – Правда? Ты не будешь против, если я оттрахаю тебя прямо на этом песке, на глазах у гуляющих. Потом тебе станет стыдно, но уже потом, когда все кончится.
Я чувствую, как она кивает.
– А что еще ты позволишь мне сделать? – спрашиваю я шепотом и продолжаю двигать пальцами.
– Все, что захочешь.
– Все, что захочу? – повторяю я, посильнее надавливая на ее клитор.
– Да… – Ее дыхание сбивается. – Полный трахнабор по твоему вкусу…
Эти слова и ее голос, переполненный желанием, подхлестывают мое собственное. Я едва сдерживаюсь. Мои пальцы двигаются все быстрее и быстрее. Кэмрин дрожит всем телом. У нее трясутся бедра. Я снова заглядываю ей в глаза. Она смотрит на меня. Она отчаянно старается. Ее веки тяжелеют, дыхание еще больше сбивается, и в нем появляется хрипотца. Наконец я дотрагиваюсь до особой точки. Ее глаза распахиваются. Главное – не нарушить ритм.
– Не отводи глаза, – снова требую я и смотрю на нее со всем неистовством момента.
Кэмрин близка к оргазму. Это только усиливает напор моего взгляда. Мои пальцы дрожат от желания. Они голодны. Кэмрин наслаждается. Я замечаю это по сиянию ее радужной оболочки. О приближающемся оргазме сообщают и ее губы. Ей хочется безумных поцелуев, но я не позволяю. Ее дрожащее тело начинает затихать. Я ввожу пальцы еще глубже. Стенки влагалища смыкаются вокруг них. Мой палец вдавлен в клитор.
Кэмрин падает мне на грудь.
Обнимаю ее – она снова вся дрожит – и целую в макушку.
– Что ты выделываешь со мной? – спрашивает она.
Усмехаюсь и обнимаю ее крепче.
– Все, что хочу, – отвечаю тоном соблазнителя. – Все, на что ты согласилась.
– Мне наплевать на твои объяснения. – Она запрокидывает голову и смотрит на меня. – Но в этот раз ты так просто не отвертишься. Ты мне задолжал.
– А это справедливо?
– Еще как, поэтому даже не пытайся увильнуть.
– И чего же ты от меня потребуешь? – спрашиваю я, улыбаясь во весь рот.
– Да все, что захочу.
Ее улыбка еще коварнее моей.
Кэмрин встает, потом рывком ставит на ноги и меня.
– Но не здесь, – добавляет она. – Что-то похолодало.
– Тебе решать, – говорю я, позволяя увести себя с пляжа.
Мы уходим. Кэмрин оборачивается. Я знаю зачем. На песке осталось фото, запечатлевшее ее с Иеном. Я молчу. Кэмрин крепко сжимает мою руку и слегка улыбается. Мы выходим на дощатый тротуар.
Она отпустила прошлое. Сама, почти без моего участия. Я лишь подтолкнул процесс. Остальное Кэмрин сделала самостоятельно. Она вышла навстречу одному из величайших своих страхов. Вновь увидела лицо человека, которого очень любила и потеряла. И в этот раз она призналась себе: Иена больше нет. Она приняла его смерть. Все это произошло несколько странно. Честное слово, когда я выбежал из отеля ее искать, у меня не было никаких сексуальных желаний. Я лишь играл по ее сценарию. Кэмрин сама все обдумала, пока сидела одна на песке, вспоминая Иена.
Не знаю, как ей это удалось или в какой мере я должен был ей помочь. Но когда мы уходили с пляжа, она начала возвращение к себе прежней.
Кэмрин возвращалась к себе. От радости я парил в облаках.
