Глава 10
Со все возрастающим беспокойством Монк слушал вопросы, которые Ловат-Смит задавал Чарльзу Харгрейву. Доктор произвел на присяжных превосходное впечатление. Уильям видел их серьезные, внимательные лица. Харгрейва не только уважали – ему верили. Что бы он ни сказал о миссис Карлайон, сомнения это не вызовет.
Рэтбоун ничего не мог с этим поделать, и сыщик отлично это понимал. Ему оставалось лишь стискивать от злости кулаки.
Ловат-Смит держался не то чтобы элегантно (этого за ним не водилось), но весьма уверенно, и голос его был приятен, звучен и неповторим, как у хорошего актера.
– Доктор Харгрейв, вы общались с семьей Карлайонов много лет и были их домашним врачом, не так ли?
– Так.
– Вы должны были за это время хорошо узнать их характеры и взаимоотношения…
Рэтбоун замер, но прерывать противника не стал.
Уилберфорс с улыбкой взглянул на адвоката и снова повернулся к свидетелю.
– Пожалуйста, опирайтесь в ответах исключительно на ваши личные наблюдения, – предупредил он. – Не надо ссылаться на чье-либо мнение, если только вас об этом не попросят. И не стоит строить собственных догадок, лишь факты.
– Я понимаю. – Медик позволил себе скупую улыбку. – Мне приходилось давать показания и раньше, мистер Ловат-Смит. Что бы вы хотели узнать?
Так, заботливо соблюдая все правила, обвинитель в течение всего утра и части дня вытягивал из Чарльза показания о том, каким замечательным человеком был генерал Карлайон. Герой, прирожденный лидер, пример подрастающему поколению, образец доблести, дисциплины и чести. Идеальный муж, никогда не поднимавший руки на свою жену, никогда не вынуждавший ее к сожительству против воли, но, с другой стороны, подарившей ей трех прелестных детей. Любящий отец, связывавший надежды с единственным сыном, который его, в свою очередь, обожал. Нет никаких свидетельств, что он не был верен жене, что пил, играл или ограничивал ее в средствах.
Проявлял ли он когда-нибудь признаки умственного расстройства или эмоциональной неуравновешенности?
Нет, никогда. Эта мысль смехотворна, чтобы не сказать – оскорбительна.
А как насчет обвиняемой? Она ведь тоже была пациенткой мистера Харгрейва.
Тут, по словам врача, дело, к сожалению, обстояло иначе. В последние годы обвиняемая часто и беспричинно впадала в возбужденное состояние. Наблюдались приступы меланхолии, внезапные слезы, неожиданные отлучки из дому и яростные ссоры с мужем.
Присяжные снова смотрели на Александру. На этот раз – в смущении, как если бы они застали ее нагой или в момент интимной близости с мужем.
– А откуда вы все это знаете, доктор Харгрейв? – допытывался Ловат-Смит.
Рэтбоун сидел молча.
– Конечно, сам я при этих ссорах не присутствовал, – сказал Чарльз, покусывая губу. – Но плаксивость, меланхолия и внезапные отлучки Александры бросались в глаза каждому. Несколько раз, являясь к Карлайонам по приглашению, я не заставал ее дома. Часто она была близка к истерике – я сознательно употребляю это слово. Но причин такого своего состояния она не объяснила мне ни разу, ограничиваясь совершенно дикими намеками.
– На что?
Уилберфорс нахмурился и изумленно повысил голос, как если бы не знал ответа заранее. Однако Монк, сидящий там же, где и накануне, мог побиться об заклад, что ответ обвинителю известен. Даже полное отсутствие сопротивления со стороны Оливера вряд ли могло усыпить бдительность опытного юриста.
Присяжные слегка подались вперед. Эстер, сидящая рядом с Уильямом, застыла.
– Это были намеки на супружескую неверность генерала? – допытывался Ловат-Смит.
Судья взглянул на Рэтбоуна. Обвинитель явно провоцировал свидетеля. Но адвокат молчал, и его честь не стал вмешиваться.
– Нет, – нехотя ответил Харгрейв и глубоко вздохнул. – Намеки совершенно беспредметные. Она была склонна к истерике, как я уже упоминал.
– Понимаю. Благодарю вас. – Уилберфорс поклонился. – У меня всё, доктор. Будьте добры, задержитесь, если у моего ученого друга возникли вопросы.
– Да, возникли. – Оливер поднялся, и движения его чем-то напоминали движения тигра. – Вы говорили с такой прямотой о семействе Карлайонов, что, полагаю, сказали нам по этому поводу все, что могли. – Он в упор взглянул на Чарльза. – Верно ли я понял, доктор Харгрейв, что вы состоите с ними в дружеских отношениях вот уже лет пятнадцать-шестнадцать?
– Да, верно. – Медик был несколько сбит с толку – ведь он уже говорил об этом Ловат-Смиту!
– Однако четырнадцать лет назад вы несколько охладели к этой семье в целом и с тех пор предпочитали общаться в основном с генералом, не правда ли?
– Допустим. – Врач отвечал неохотно, но не проявлял признаков беспокойства. Тема разговора не особенно его трогала.
– Значит, вы не имеете авторитетного мнения о характере, скажем, миссис Фелиции Карлайон или полковника Карлайона?
Харгрейв пожал плечами:
– Если вам угодно – да. Но это едва ли существенно. Судят ведь не их.
Рэтбоун обнажил зубы в улыбке:
– Но вы упомянули о вашей дружбе с генералом Карлайоном?
– Да. Я был его врачом, а также врачом его жены и детей.
– Я к тому и веду. Вы сказали, что у миссис Карлайон, обвиняемой, обнаружились признаки того, что вы назвали истерией?
– Да… К сожалению, – согласился Чарльз.
– А в чем это конкретно выражалось?
Свидетель почувствовал неловкость и взглянул на судью. Тот молчал.
– Вас смущает вопрос? – осведомился Оливер.
– Есть ли в нем необходимость?.. Раскрывать врачебные тайны, да еще в присутствии пациента… – Говоря это, Харгрейв смотрел на защитника, словно не замечая Александры.
– Позвольте мне самому позаботиться об интересах миссис Карлайон, – сказал Рэтбоун. – Я их здесь как раз и представляю. Будьте добры, ответьте на мой вопрос. Опишите ее поведение. Она визжала? – Адвокат отступил на шаг, смерил свидетеля взглядом и удивленно округлил глаза. – Падала в обморок, билась в припадках? – Он развел руками. – У нее были галлюцинации? В чем выражалась ее истеричность?
Чарльз начал выказывать нетерпение.
– У вас дилетантское представление об истерии, простите за резкость. Это состояние умственного расстройства, и оно вовсе не обязательно выражается в бесконтрольном поведении.
– Как же вы заметили ее умственное расстройство, доктор Харгрейв?
Рэтбоун был безукоризненно вежлив. Наблюдая за ним, Монк вынужден был признаться себе, что сам он давно бы уже разорвал доктора на куски на виду у присяжных, хотя в глубине души и понимал, что расплата за это последовала бы незамедлительно и платить пришлось бы жизнью Александры.
Прежде чем ответить, медик задумался.
– Она не могла оставаться в покое, – сказал он наконец. – Ходила с места на место, садилась, вскакивала. Ее часто била дрожь, и за что бы она ни взялась, у нее все валилось из рук. Голос постоянно дрожал – бывало, она не могла связать двух слов.
– Но никаких галлюцинаций, обмороков, визга? – нажимал адвокат.
– Нет. Я ведь уже сказал вам. – Чарльз не скрывал своего нетерпения и поглядывал на присяжных, взывая к их сочувствию.
– Скажите нам, доктор Харгрейв, чем отличаются эти симптомы от поведения, вызванного сильным и продолжительным потрясением?
Прежде чем ответить, врач помедлил несколько секунд.
– Не думаю, что их вообще можно отличить, – произнес он наконец. – Но она не говорила ни о каком потрясении.
Оливер демонстративно уставился на свидетеля, словно не веря своим ушам:
– Она даже ни разу не намекнула вам, что ее муж изменяет ей с другой женщиной?!
Харгрейв наклонился вперед, опершись на перила:
– Нет… Не намекала. Я уже говорил, мистер Рэтбоун, что никакого драматического открытия она сделать не могла, потому что открывать было нечего. Эта измена, если вам так угодно, является плодом ее воображения.
– Или вашего, доктор, – процедил сквозь зубы Оливер.
Чарльз вспыхнул, но скорее от смущения и злости, чем от чувства вины, после чего бестрепетно взглянул адвокату в глаза.
– Я лишь ответил на ваш вопрос, мистер Рэтбоун, – резко сказал он. – Вы же извращаете мои слова. Я не говорил о том, что измена была. Напротив, я говорил, что ее не было.
– Совершенно верно, – согласился защитник, поворачиваясь к залу. – Измены не было, и миссис Карлайон ни разу не упоминала о ней как о причине своего потрясения.
– Это… – Харгрейв колебался, точно не находя нужных слов.
– Но чем-то она была сильно потрясена, эту возможность вы допускаете?
– Конечно.
– Благодарю. Когда это случилось? Я имею в виду, когда вы впервые заметили ее смятенное состояние?
– Точной даты назвать не могу, но где-то в июле прошлого года.
– Приблизительно за девять месяцев до смерти генерала?
– Совершенно верно. – Чарльз улыбнулся, позабавленный этим быстрым арифметическим подсчетом.
– И вы не имеете представления, что могло послужить причиной этого?
– Ни малейшего.
– Вы были врачом генерала Карлайона?
– Я уже говорил вам, что да.
– В самом деле. И вы утверждали, что можете сосчитать по пальцам все случаи, когда оказывали ему медицинскую помощь. Похоже, у генерала было великолепное здоровье, а раны, полученные в бою, ему обрабатывали военные хирурги.
– Вы утверждаете очевидное, – надменно произнес медик.
– Тогда вам, вероятно, очевидно и то, что вы не упомянули об одной ране, которую пришлось обрабатывать лично вам, – тонко улыбнувшись, сказал Рэтбоун.
Впервые на лице Харгрейва отразилось настоящее замешательство. Он открыл рот, но, так ничего и не сказав, снова закрыл его. Костяшки его вцепившихся в перила пальцев побелели.
В зале стало тихо. Адвокат сделал пару шагов в сторону и обернулся. Все с интересом ждали продолжения.
Лицо Чарльза застыло, но уклониться от ответа было невозможно, и он это знал.
– Это был несчастный случай, причем довольно глупый, – произнес он в конце концов, пожимая плечами. – Генерал чистил декоративный кинжал и порезал себе бедро.
– Вы при этом присутствовали? – как бы невзначай поинтересовался Оливер.
– Э… нет. Меня вызвали, потому что рана сильно кровоточила, и, естественно, я спросил генерала, как это произошло.
– То есть вы все узнали с чужих слов? – Рэтбоун приподнял брови. – Неудовлетворительно, доктор. Может быть, это правда, а может, и нет.
Ловат-Смит встал со своего места.
– Имеет ли все это отношение к делу, милорд? Я догадываюсь, что мой ученый друг пытается подорвать доверие присяжных к доктору Харгрейву, задавая ему совершенно посторонние вопросы, но он лишь попусту тратит наше время.
Судья взглянул на адвоката.
– Мистер Рэтбоун, объясните нам, что вы, собственно, хотите выяснить? В противном случае я буду вынужден прервать вас.
– О да, милорд, – уверенно ответил Оливер. – Я убежден, что ранение, о котором мы говорим, имеет непосредственное отношение к данному делу.
Уилберфорс оглянулся, выразительно разведя при этом руки – ладонями вверх. В зале послышались смешки, но тут же стихли.
Чарльз вздохнул.
– Будьте добры, опишите ту рану, доктор, – вернулся к расспросам адвокат.
– Это был глубокий порез бедра спереди и немного смещенный внутрь, как и должен был вонзиться выскользнувший из руки нож.
– Насколько он был глубоким? Дюйм? Два дюйма? И какой длины, доктор?
– Около полутора дюймов глубиной и пять дюймов длиной, – устало произнес медик.
– Серьезное ранение. А в каком направлении был нанесен удар?
Побледневший свидетель молчал.
Александра подалась чуть вперед со скамьи подсудимых, как будто впервые услышала что-то неожиданное.
– Пожалуйста, отвечайте на вопрос, доктор Харгрейв, – вмешался судья.
– Э… снизу вверх, – с трудом выдавил Чарльз.
– Снизу вверх? – Рэтбоун моргнул, точно усомнившись, что расслышал правильно. – Вы имеете в виду… от колена к паху, доктор Харгрейв?
– Да, – еле слышно ответил тот.
– Прошу прощения! Не могли бы вы повторить это теперь и для присяжных?
– Да, – угрюмо сказал врач.
Присяжные были явно озадачены. Двое из них наклонились вперед. Кто-то заерзал, а прочие сосредоточенно нахмурились. Они не понимали, куда клонит защитник, но видели, что свидетель неожиданно замкнулся в себе.
Даже толпа в зале хранила молчание.
Менее опытный юрист, чем Ловат-Смит, наверняка бы попробовал вмешаться, но Уилберфорс знал, что тем самым лишь выдаст собственную растерянность.
– Скажите нам, доктор Харгрейв, – негромко продолжал Оливер, – каким образом человек, чистящий клинок, может выронить его так, чтобы рассечь себе бедро от колена к паху? – Адвокат медленно кружил на одном месте. – Мы будем весьма вам обязаны, если вы покажете, какое именно движение себе вообразили, когда… хм, поверили в объяснение генерала. Кроме того – почему, по-вашему, опытный солдат чистил клинок столь неуклюже? И, наконец, насколько это занятие соответствовало его положению? – Рэтбоун нахмурился. – У меня, например, нет дома декоративного кинжала, но я же не чищу сам свое столовое серебро или, скажем, ботинки!
– Я понятия не имею, зачем ему это понадобилось, – ответил медик, качнувшись вперед и еще крепче хватаясь за перила. – Но поскольку он сам пострадал от несчастного случая, почему я должен был ему не верить? Возможно, генерал проявил такую неловкость как раз потому, что не привык чистить ножи собственноручно.
Это была ошибка, и доктор сам ее немедленно осознал. Ему вовсе не следовало искать оправдания!
– Вы не можете знать, кто именно пострадал от несчастного случая и был ли это вообще несчастный случай, – вежливо напомнил ему Оливер. – Наверное, вы хотели сказать, что генерал пострадал от удара кинжалом?
– Если вам угодно, – сухо отозвался Чарльз. – Мне все это представляется всего лишь игрой слов.
– Тогда объясните нам, каким образом нужно было держать нож, чтобы нанести себе описанную вами рану? – Рэтбоун сжал руку, словно сомкнув пальцы на рукояти кинжала и, нелепо изгибаясь, попробовал изобразить предполагаемый удар. Это оказалось невозможно, и в зале послышались нервные смешки. Адвокат вопросительно посмотрел на свидетеля.
– Хорошо! – огрызнулся тот. – Так, как он мне рассказывал, нанести себе рану нельзя. И что вы хотите этим доказать? Что Александра пыталась зарезать генерала и раньше? Чего вы добиваетесь? Дважды все равно не вешают.
Судья сердито подался вперед:
– Доктор Харгрейв, вы нарушаете порядок, допуская предвзятые замечания. Немедленно возьмите свои слова обратно.
– Конечно. Прошу прощения, – послушался врач. – Но, полагаю, вы могли бы предупредить и мистера Рэтбоуна. Он, будучи защитником миссис Карлайон, оказывает ей дурную услугу.
– Сомневаюсь. Я знаю мистера Рэтбоуна уже много лет. Однако если обвиняемая посчитает его некомпетентным, она вправе подать апелляционную жалобу. – Судья взглянул на Оливера. – Прошу вас, продолжайте.
– Благодарю, милорд. – Адвокат отвесил легкий поклон. – Нет, мистер Харгрейв, я вовсе не считаю, что миссис Карлайон пыталась ударить кинжалом своего мужа. Просто я продемонстрировал, что его рассказ о несчастном случае не соответствует истине. Позже я еще выскажу свои предположения, кто и почему пытался это сделать.
В зале зашептались, а лица присяжных выразили растерянность. Впервые они усомнились, что дело действительно настолько просто, как утверждал Ловат-Смит.
Чарльз повернулся, собираясь сойти с возвышения.
– Еще одна маленькая деталь, доктор, – остановил его Рэтбоун. – В чем был в тот день генерал Карлайон?
– Прошу прощения? – непонимающе переспросил свидетель.
– Что на нем было? – повторил Оливер. – Как он был одет?
– Понятия не имею. Боже правый! Какое это имеет значение?
– Пожалуйста, ответьте на мой вопрос, – настаивал адвокат. – Уверен, вы обратили на это внимание, когда вам пришлось разрезать материю, чтобы добраться до раны.
Врач собрался ответить, но запнулся и побледнел.
– Итак? – мягко подбодрил его Рэтбоун.
– Он уже был раздет. – Харгрейв взял себя в руки. – Остался в нижнем белье.
– Понимаю. И не было никаких… окровавленных панталон? – Защитник выразительно пожал плечами. – Кто-то, стало быть, уже оказал ему первую помощь? Одежда лежала где-нибудь поблизости?
– Нет… не думаю. Я не обратил внимания.
Рэтбоун нахмурился, затем глаза его зажглись интересом.
– Кстати, а где это произошло, мистер Харгрейв?
Доктор заколебался:
– Я… Я не уверен…
Обвинитель встал, но судья, посмотрев на него, отрицательно покачал головой:
– Если вы собираетесь возразить, мистер Ловат-Смит, то не стоит себя утруждать. Я тоже хотел бы услышать ваш ответ, доктор Харгрейв. Должна же у вас быть какая-то идея. С такой раной генерал вряд ли мог далеко уйти от места происшествия. Где вы обрабатывали ему рану, доктор?
Чарльз был белее мела.
– В доме мистера и миссис Фэрнивел, милорд, – пробормотал он.
По залу пронесся изумленный вздох. Многие из присяжных обратили взоры на Александру, но та сама глядела непонимающими глазами.
– Вы говорите, в доме мистера и миссис Фэрнивел, доктор? – переспросил судья, также весьма удивленный.
– Да, милорд, – с несчастным видом подтвердил свидетель.
– Мистер Рэтбоун, – распорядился судья. – Будьте добры, продолжайте.
– Слушаю, милорд. – В отличие от всех остальных, адвокат не выглядел озадаченным. Он снова повернулся к Харгрейву. – То есть из ваших слов следует, что генерал чистил декоративный нож в доме Фэрнивелов?
– Полагаю, да, – подтвердил медик. – Он сказал, что показывал оружие юному Валентайну Фэрнивелу. Антикварная вещь… Возможно, объяснял, как ею пользоваться… или что-нибудь в этом роде…
По залу пробежал нервный шепоток. Лицо Оливера выразило откровенный сарказм, но от язвительного замечания адвокат воздержался. Внезапно он сменил тему, застав всех врасплох:
– Скажите, доктор Харгрейв, а в чем был генерал, когда покидал дом Фэрнивелов?
– В той же одежде, в какой пришел, конечно.
Брови Рэтбоуна взмыли вверх, и Чарльз запоздало осознал свой промах.
– В самом деле? – изумленно промолвил защитник. – В окровавленных и разрезанных панталонах?
Доктор молчал.
– Мне вызвать миссис Сабеллу Поул, которая очень хорошо помнит этот случай? – предложил адвокат.
– Нет… нет. – Теперь врач был не на шутку взволнован. – Панталоны были целы и не запятнаны кровью. Я не могу этого объяснить, да никогда и не пытался. Это не мое дело. Я просто обрабатывал рану.
– Действительно, – с тонкой улыбкой согласился Рэтбоун. – Благодарю вас, доктор Харгрейв. У меня больше нет к вам вопросов.
Следующим на возвышение взошел сержант Ивэн. Его показания были вполне предсказуемы и интереса для Монка не представляли. Он разглядывал скорбное лицо Джона, не вслушиваясь особо в его рассказ о том, как сержант был вызван в дом Фэрнивелов, в каком положении нашел тело и каким образом пришел к печальному выводу о насильственной смерти.
Нет, каким бы блестящим адвокатом ни был Оливер, ему не достичь успеха без неопровержимых доказательств! Наивно было бы рассчитывать, что на перекрестном допросе он неким чудесным образом сможет вытянуть у кого-то из Карлайонов признание о мерзком пороке генерала. Перед началом заседания Уильям столкнулся с ними в коридоре: все, как один, были в трауре и с постными лицами, исполненными достоинства и скорби, – сплоченное семейство. Даже Эдит Собелл, то и дело озабоченно поглядывающая на отца, не являла собой исключение. В зал была допущена только Фелиция – ее единственную не вызвали свидетельницей обвинения. Она сидела как каменная, и лицо ее поражало бледностью даже под вуалью.
Выход был один – найти остальных, кто был замешан в педерастии, кроме генерала и его отца. Кассиан говорил о «других». Значит, это не только его дед. Но кто? Кто еще имел возможность встречаться с мальчиком в приватной обстановке? Приватность – важное условие. Такие люди не любят рисковать.
Еще кто-то из членов семьи? Певерелл Эрскин? Не это ли открытие потрясло Дамарис до такой степени, что весь остаток вечера она была на грани истерики? Причем случилось это после того, как она поднялась в комнату Валентайна Фэрнивела. Кого она там застала? Мужа и племянника в момент противоестественного акта? Нет, не может быть, поскольку Певерелл оставался в гостиной, и многие тому свидетели. А Кассиана в это время в доме Фэрнивелов не было.
И все-таки она что-то если не увидела, то услышала! И не случайно это совпало по времени с убийством генерала. Но что? Что она могла обнаружить?
Еще в доме присутствовал Фентон Поул. Не являлся ли он другим растлителем Кассиана, чем и вызвал ненависть Сабеллы?
Или это сам Максим Фэрнивел? Была ли его близость с генералом обусловлена только общими деловыми интересами или же еще и общим пороком? Не потому ли генерал столь часто наносил им визиты, не ухаживая при этом за Луизой? Какова ирония судьбы! Неудивительно, что Александра усмотрела в ситуации некий жутковатый комизм.
Нет, она не знала о других. Ведь Александра убила генерала, полагая, что этим окончательно избавляет сына от поругания. Об остальных – даже о старом полковнике – она не подозревала.
Тем временем Ивэна уже допрашивал Рэтбоун. Вопросов, впрочем, было немного, и задавались они, чтобы удостовериться в том, что уже было известно: ни одного факта, свидетельствующего о безумной ревности Александры, сержант суду сообщить не мог.
Монк вновь отвлекся. Эта рана на бедре генерала… Вряд ли ее мог нанести Кассиан. Судя по словам Эстер, мальчик относился к содомскому греху весьма неопределенно, сам не зная, хорошо это или плохо. Он боялся утратить любовь матери, скрытничал, пугался, но до ненависти дело не доходило. Возможно, ему даже льстило, что он так рано вошел в тайный мир взрослых мужчин.
Привозили ли его хоть раз в дом Фэрнивелов? Об этом никто даже не догадался спросить. Непростительная ошибка!
– Генерал когда-нибудь брал с собой Кассиана к Фэрнивелам? – шепнул сыщик Эстер.
– Ничего об этом не знаю, – ответила она. – А в чем дело?
– Был еще один извращенец, – сообщил Уильям еле слышно. – Нужно узнать, кто именно.
– Максим Фэрнивел? – От изумления женщина повысила голос.
– Тише! – сердито шикнули на нее сзади.
– Почему бы и нет? – прошептал Монк ей на ухо. – Это должен быть кто-то, имевший возможность часто встречаться с мальчиком, причем так, чтобы об этом не знала Александра.
– Максим? – нахмурившись, повторила мисс Лэттерли.
– Не имею понятия. Кстати, кто ударил генерала ножом? Рэтбоун знает – или только надеется, что мы успеем это выяснить?
– Только надеется, – с несчастным видом ответила Эстер.
– Тсс! – зашипел сзади зритель и ткнул детектива указательным пальцем в плечо.
Уильям пришел в ярость, но затевать ссору было не время. Лицо его исказилось, однако он нашел в себе силы смолчать.
– Валентайн, – внезапно сказала мисс Лэттерли.
– Да тише вы! – теперь уже обернулся мужчина, сидящий впереди. – Если не хотите слушать, ступайте на улицу!
Монк не обратил на него внимания. Конечно, Валентайн! Он ненамного старше Кассиана. Идеальная первая жертва. Все в один голос утверждают, что у них с генералом была нежная дружба. Генерал постоянно наезжал в дом Фэрнивелов. Может быть, не вынеся в конце концов страха и отвращения, Валентайн и нанес Таддеушу Карлайону тот удар?
Как бы это проверить? И как потом доказать?
Сыщик глянул на Эстер. Она, судя по всему, думала о том же.
– Стоит попытаться, – прочел он по движению ее губ.
Затем в глазах женщины появилась тревога.
– Но будьте осторожны, – шепнула она. – Малейшая неловкость – и вы все погубите.
С губ детектива уже готов был сорваться резкий ответ, но тем не менее он сдержался.
– Я буду осторожен, – еле слышно пообещал Уильям, после чего, к величайшему негодованию сидевших сзади, встал и, наступая на ноги соседей, на цыпочках выбрался из зала суда.
Начать следовало с наиболее простого. Если Фентон Поул ни разу не оставался наедине с Валентайном или Кассианом, значит, он вне подозрений. Это можно выяснить у слуг, особенно у лакеев, которые должны знать, куда ездят с визитами их хозяева и кто ездит к ним. Если же Фентон был настолько осторожен, что назначал свидания в условном месте и пользовался при этом кебом, то задача резко усложнялась.
Но начать нужно было именно с него. Монк кликнул кеб и назвал адрес Поулов.
Весь остаток дня он потратил на беседы со слугами. Те отвечали ему неохотно, поскольку мало что знали. Но одна служанка, помнившая Сабеллу еще до замужества, оказалась весьма толковой особой и вдобавок преданной Александре Карлайон. Она не только сама с готовностью отвечала на вопросы Уильяма, но и взялась выведать для него кое-что у лакеев и грумов.
Конечно, мистер Поул познакомился с генералом раньше, чем с Сабеллой. Собственно, генерал их и сосватал. Да, увы, общество Фентона нравилось генералу больше, чем общество миссис Карлайон. Причины? Причин служанка не знала. Разве что нежелание мисс Сабеллы выходить замуж. Она хотела стать монахиней. О мистере Поуле ничего плохого сказать нельзя. Он всегда был джентльменом.
Он водил близкое знакомство с мистером и миссис Фэрнивел?
Не очень, они познакомились недавно.
Часто ли он наезжал к генералу?
Нет, едва ли. Скорее генерал приезжал сюда.
Брал ли генерал с собой маленького Кассиана?
Она не помнит такого случая. Кассиана часто привозила миссис Карлайон, навещая Сабеллу, но только днем, когда мистера Поула не было дома.
Монк поблагодарил служанку и удалился. Вроде бы мистер Поул оказывался вне подозрений. У него просто не было физической возможности быть замешанным в это дело.
Пешком детектив добрался до Грейт-Титчфилд-стрит, заполнившейся к вечеру экипажами и гуляющими людьми. Дамы в шляпках с лентами прохаживались рука об руку с кавалерами, болтая и кокетничая. Какой-то мужчина выгуливал своего пса. Уильям застал Эстер в доме майора Типлейди, только что вернувшуюся из суда. Выглядела она утомленной и встревоженной. Сам майор, восседающий на этот раз в обычном кресле, смотрел на нее озабоченно.
– Добро пожаловать, мистер Монк, – попросту приветствовал он гостя. – Боюсь, новости не слишком обнадеживающие, но присаживайтесь и выслушаем их вместе. Молли принесет нам по чашке чаю. Может, желаете поужинать? Бедняжке Эстер определенно следует подкрепиться. Прошу вас, садитесь. – Хозяин сделал приглашающий жест рукой, хотя глаза его были по-прежнему устремлены на мисс Лэттерли.
Сыщик сел. Поужинать он и вправду не отказался бы.
– Извините. – Типлейди поднялся и заковылял к двери. – Я дам распоряжение Молли и кухарке.
– Ну что? – спросил тем временем Монк у Эстер. – Что случилось?
– Ничего нового, – устало ответила та. – То, чего и следовало ожидать. Ивэн рассказал о признании Александры.
– Мы знали, что это произойдет, – заметил Уильям, злясь на ее малодушие. Что ж, его опасение подтвердилось. Какое право они имели вселять в Александру хоть каплю надежды?
– Конечно, – огрызнулась мисс Лэттерли. – Но вы сами спросили меня, что случилось.
Их взгляды встретились. Это был момент полного взаимопонимания: оба чувствовали одну и ту же жалость, один и тот же гнев. И оба промолчали, потому что слова здесь ничем не могли помочь.
– Я начал проверку, – сказал Монк спустя несколько секунд. – Думаю, что Фентон Поул не мог быть в числе растлителей. У него просто не было физической возможности оставаться наедине с Кассианом или с Валентайном.
– Что же вы намерены делать дальше?
– Отправлюсь к Фэрнивелам.
– К Луизе? – спросила Эстер безнадежно.
– К слугам. – Уильям хорошо понимал, что она имеет в виду. – Конечно, Луиза изо всех сил будет выгораживать Максима, пойми она, в чем мы его собираемся обвинить. Но поскольку речь об этом еще не шла, она решит, что мы по-прежнему раскапываем ее отношения с генералом.
Женщина не ответила.
– А потом – к Карлайонам, – продолжил детектив.
– К Карлайонам? – удивилась его собеседница. – Вы там ничего не обнаружите. И даже если вам это удастся, пользы не будет. Они все пойдут на обман, защищая полковника. К тому же о нем мы уже и так знаем достаточно! Надо искать других.
– Я не имел в виду полковника. Я имел в виду Певерелла Эрскина.
Мисс Лэттерли оторопела. Лицо ее выразило изумление и недоверие.
– Певерелл? О нет! – воскликнула она. – Не думаете же вы, что это он…
– А почему нет? Потому что он нам нравится? – Монку самому неприятно было так говорить, и Эстер это чувствовала. – Вы полагаете, что тот, кого мы ищем, должен выглядеть чудовищем? Необузданным, злобным, алчным? А это может быть просто человек, которому так и не удалось повзрослеть, человек, робкий с женщинами и чувствующий себя спокойно лишь с детьми, не замечающими его слабости, неловкости или физических недостатков.
– Такое впечатление, что вы задались целью меня разжалобить, – с отвращением сказала мисс Лэттерли, сама, впрочем, не зная, к чему это отвращение относится: к словам Монка, к тому, кого они ищут, или к ситуации в целом.
– Мне все равно, что вы чувствуете, – солгал Уильям. – Меня интересует лишь то, что вы думаете. Да, Певерелл Эрскин – симпатичный человек, он любим женою, но это еще не значит, что в нем не может таиться порок, гибельный для него самого и для других.
– Я не верю, что это Певерелл, – упрямо повторила Эстер.
– Ну и глупо, – огрызнулся сыщик, больше всего злясь на то, что у него нет других подозреваемых. – Похоже, вы уже не способны рассуждать здраво.
– Я лишь поделилась своими сомнениями, – отрезала его собеседница. – Я не говорила, что отказываюсь проверить эту версию.
– Вот как? – Детектив саркастически приподнял брови. – И каким же образом вы думаете ее проверить?
– Через Дамарис, конечно, – язвительно ответила мисс Лэттерли. – Она что-то обнаружила в тот вечер и была потрясена своим открытием. Вы что, забыли? Или думаете, что у меня короткая память?
Монк взглянул на нее, готовясь дать достойный отпор, но тут вернулся Типлейди, за которым следовала служанка с чайным подносом. Было объявлено, что ужин подадут через полчаса. Это был прекрасный повод сменить тон, стать любезным, осведомиться о здоровье майора, оценить чай и даже вежливо заговорить с Эстер. Толковали о разном: о новостях из Индии, об ужасных слухах об очередной опиумной войне в Китае, о Персидской войне и о разногласиях в правительстве. События были невеселыми, но они не имели непосредственного отношения к собравшимся, так что беседу вполне можно было назвать приятной.
Весь следующий день Ловат-Смит вытягивал из свидетелей доказательства безупречного характера генерала Карлайона. Эстер добросовестно выполняла просьбу майора Типлейди, а Монк отправился к Калландре Дэвьет, где, к своему огорчению, узнал, что ей не удалось отыскать ни малейшего намека на непозволительные отношения генерала с подчиненными в армии. Все, что она могла предложить Уильяму, – это список юнцов, служивших под началом генерала в Индии и в Англии.
– Не расстраивайтесь, – с неожиданной нежностью обратился к ней детектив. – Возможно, это как раз то, что нам требуется.
Калландра поглядела на него без особой надежды.
Он пробежал глазами список и на второй странице наткнулся на посыльного Фэрнивелов. Роберт Эндрюс, с почетом вышедший в отставку в связи с боевым ранением. Сыщик поднял глаза и улыбнулся.
– Ну? – спросила миссис Дэвьет.
– Уже кое-что, – отозвался он. – Этим стоит заняться.
– Монк!
– Да. – Уильям посмотрел на Калландру, внезапно осознав, сколько для него сделала эта женщина. – Думаю, это посыльный Фэрнивелов, – воспрянув духом, пояснил он. – Тот самый, что нес выглаженное белье и столкнулся нос к носу с генералом. Я отправлюсь сейчас в дом Фэрнивелов и все выясню. Благодарю вас.
– Ах! – только и произнесла Калландра, но в голосе ее наконец прозвучало удовлетворение. – Ну хорошо…
Сыщик поблагодарил ее еще раз и, послав на прощание изящный воздушный поцелуй, поспешил на улицу, где остановил кеб и велел вознице ехать к дому Фэрнивелов.
Он прибыл туда без четверти десять, как раз чтобы проводить взглядом Максима, когда тот вышел из дома, направляясь, по-видимому, в Сити. Монк подождал еще полтора часа, пока лично не проследил, как разодетая для визита Луиза садится в карету, с трудом протискивая в дверцу свой пышный кринолин.
Убедившись, что хозяйка укатила, детектив направился к двери черного хода и постучал. Открыл посыльный. Увидев Уильяма, он очень удивился, словно ждал кого-то другого.
– Да? – спросил он весьма недружелюбно. Это был ладный паренек. Держался он очень прямо, но глядел настороженно, точно чего-то опасался.
– Я бывал здесь раньше и беседовал с миссис Фэрнивел, – начал Монк издалека. – Она оказала мне большую любезность тем, что помогла выяснить подробности трагедии, случившейся с генералом Карлайоном.
Парень потемнел лицом, прищурился и невольно стиснул челюсти.
– Если вы к миссис Фэрнивел, то вам следовало войти через парадную дверь, – сказал он.
– Не в этот раз, – улыбнулся сыщик. – Мне нужно уточнить всего несколько деталей, касающихся гостей, и, может быть, побеседовать с молодым Валентайном Фэрнивелом. А также встретиться с кем-нибудь из лакеев, лучше всего – с Джоном.
– Ну, тогда войдите, – осторожно промолвил посыльный. – Я скажу мистеру Диггинсу, он наш дворецкий. Без него я ничего не могу позволить.
– Конечно, – кивнул гость.
– Как ваше имя-то? – спросил паренек.
– Монк. Уильям Монк. А ваше?
– Чье? Мое? – Посыльный вздрогнул.
– Да. Как вас зовут? – небрежно поинтересовался детектив.
– Роберт Эндрюс, сэр. Вы подождите здесь, а я доложу мистеру Диггинсу. – Молодой человек круто повернулся и двинулся прочь, держась прямо, как солдат на параде. Глядя ему вслед, сыщик ломал голову, как бы поделикатнее выспросить его обо всем и при этом не спугнуть.
Спустя несколько минут появился дворецкий.
– Что на этот раз, мистер Монк? – спросил он. – Уверен, мы уже рассказали вам о том случае все, что могли. Теперь нам остается только забыть о нем и заниматься своей работой. Я не могу позволить вам снова расстраивать горничных.
– Горничные мне на этот раз не нужны, – успокоил его Уильям. – Мне надо поговорить с лакеем и, может быть, с посыльным. О визитерах в основном.
– Роберт сказал еще про молодого Валентайна. – Дворецкий всмотрелся в лицо детектива. – Но это невозможно без разрешения хозяина или хозяйки. А их сейчас нет дома.
– Понимаю. – Сыщик решил не настаивать. Все равно успеха это сейчас не принесет. – Но вы-то знаете дом как свои пять пальцев. Не уделите ли мне немного времени?
Диггинс заколебался. Он не был равнодушен к лести, если, конечно, она не слишком бросалась в глаза.
– Что именно вы хотели бы выяснить, мистер Монк? – Он повернулся и направился к своей комнате, где они смогли бы поговорить без помех. Не пристало дворецкому беседовать с гостем стоя и на виду у всех.
– Как часто генерал Карлайон навещал миссис Фэрнивел или, скажем, Валентайна?
– Ну, мистер Монк, когда-то он бывал здесь регулярно, но это еще до несчастного случая. Потом стал ездить гораздо реже.
– Несчастного случая?
– Да, сэр… Когда он поранил себе ногу.
– Должно быть, это то досадное происшествие с ножом. Чистил клинок и порезал бедро. – Уильям произнес это как нечто всем известное.
– Да, сэр.
– Где это случилось? В какой комнате?
– Боюсь, что не знаю, сэр. Где-то наверху. Скорее всего, в классной. Там есть декоративный нож. Во всяком случае, был. После того несчастья я его что-то уже не видел. А могу я спросить, зачем вам все это нужно, сэр?
– Ничего особенного, просто уж больно неприятное событие. А кто-нибудь еще наносил регулярные визиты Валентайну? Мистер Поул, например?
– Нет, сэр, ничего об этом не знаю.
– Или мистер Эрскин?
– Об этом мне тоже ничего не известно. А что, это имеет какое-то отношение к смерти генерала Карлайона?
– Я не уверен, – чистосердечно признался сыщик. – Просто я думаю, что кто-то мог… оказывать некоторое… давление на молодого Фэрнивела.
– Давление, сэр?
– К сожалению, я не могу сказать вам большего. Это может прозвучать как бездоказательное обвинение.
– Понимаю, сэр. – Дворецкий глубокомысленно покачал головой.
– Ездил ли Валентайн в Карлайон-хаус?
– Нет, сэр, ничего об этом не знаю. Не думаю, чтобы мистер или миссис Фэрнивел были знакомы с полковником и миссис Фелицией Карлайон. Да и их знакомство с мистером и миссис Эрскин нельзя назвать слишком близким.
– Понимаю. Спасибо. – Монк не знал, радоваться ему или огорчаться. Он не хотел, чтобы растлителем оказался Певерелл Эрскин, но, с другой стороны, на дальнейшие поиски почти не оставалось времени. Вполне вероятно, что это сам Максим – уж он-то был здесь все время. Еще один отец, насилующий собственного сына? При одной только мысли об этом детектив почувствовал дурноту и стиснул зубы. В глубине его души даже шевельнулась жалость к Луизе.
– Что-нибудь еще, сэр? – с надеждой спросил дворецкий.
– Да нет, наверное. – Уильям уже понимал, что этот человек не сможет ответить на интересующие его вопросы. Что ж, последняя попытка. – Как вы думаете, почему ваш посыльный, которого вы наказали за рассыпанное белье, повел себя так странно в тот вечер? Вроде он сообразительный малый, не увалень, приучен к порядку…
– Я и сам не могу понять, сэр. – Диггинс покачал головой, и Монк видел, что дворецкий не пытается уклониться от ответа. – Он хороший парень, этот Роберт. Расторопный, вежливый, схватывает все на лету. Два раза ему повторять ничего не приходится. Вы правы, сэр, он славный малый. Служил, знаете ли, в армии, барабанщиком. Был ранен где-то в Индии и с почетом освобожден от воинской службы. Превосходные рекомендации. Ума не приложу, что с ним тогда случилось. Совсем на него не похоже. Вышколенный посыльный – и вдруг… С того самого вечера с ним не все ладно.
– Вы не думаете, что он заметил что-нибудь имеющее отношение к убийству? – как можно равнодушнее спросил сыщик.
Диггинс покачал головой:
– По-моему, он обязательно рассказал бы об этом, сэр, поскольку знает, что это его долг. Кроме того, это случилось задолго до убийства. Рано вечером, господа еще даже к столу не сели… Не вижу здесь никакой связи.
– Это было до того, как миссис Эрскин поднялась наверх?
– Не знаю, сэр. Знаю только, что миссис Брейтуэйт, экономка, велела Роберту отнести белье наверх, а он, столкнувшись с генералом, стал столбом, как парализованный, уронил белье на пол и кинулся бежать в кухню, будто за ним черти гнались. Белье пришлось снова разбирать и гладить. От прачки ему досталось, будьте уверены! – Дворецкий пожал плечами. – И ни слова ведь не сказал. Бледный был, тихий. Наверное, просто прихворнул. Молодежь – народ странный.
– Барабанщик, говорите? – переспросил Монк. – Должно быть, всякое повидал…
– Полагаю, да, сэр. Сам я в армии никогда не служил, но могу представить. Зато он дисциплинирован, послушен, почитает старших. Славный малый. Уверен, что с ним такого больше не повторится.
– Да, конечно. – Уильям представил себе стыд и страх, которые пришлось внезапно пережить посыльному. Понятно, что от неожиданности парень просто потерял голову. – Большое вам спасибо, мистер Диггинс. Я высоко ценю оказанную вами помощь.
– Это мой долг, мистер Монк.
Выйдя на улицу, детектив остановился в нерешительности. Барабанщик, служивший с Карлайоном, встречается с генералом лицом к лицу в день убийства – и убегает. Что это было? Ужас, паника, стыд? Или элементарная неловкость?
Нет. Он был солдатом, хотя и совсем юным. Он бы не бросил белье и не убежал только потому, что нечаянно налетел на гостя.
Стоило ли вообще Уильяму заниматься этим парнем? Да и сумел бы Рэтбоун своими вопросами пробить броню стыда и вынудить посыльного рассказать все перед присяжными? И что бы это доказывало? Только то, что Карлайон сожительствовал с малолетними. А что потом станет с этим юношей? Александра ничего о нем не знала – стало быть, к убийству это никакого отношения не имеет.
Нет, доказать что-либо можно, лишь найдя еще одного растлителя. Максим Фэрнивел? Или Певерелл Эрскин? Монку претили обе версии.
Он ускорил шаг, двигаясь по Олбани-стрит, и вскоре оказался у Карлайон-хаус. Охотничьего азарта детектив не ощущал – одно лишь болезненно тоскливое предчувствие.
Все члены семейства были на суде – либо в качестве свидетелей, либо как зрители. Сыщик постучал в двери черного хода и спросил, не сможет ли он поговорить с мисс Бушан. На всякий случай Уильям попросил передать ей, что он – друг мисс Эстер Лэттерли и явился с поручением.
Минут десять он изнывал в неопределенности, после чего наконец был приглашен в дом и проведен по лестнице в комнатку старой гувернантки.
– Слушаю вас, мистер Монк, – сказала она, с сомнением глядя на него.
Детектив смотрел на нее с интересом. На вид ей было скорее лет семьдесят, а не шестьдесят. Худое с длинным носом лицо, резкие черты, умные настороженные глаза… Седые волосы, несомненно, имели когда-то каштановый оттенок. Это явно была женщина с горячим и бесстрашным нравом. Похоже, Эстер описала ее правильно.
– Я друг мисс Лэттерли, – повторил Уильям, сознавая, насколько сложна его задача.
– Вы уже сообщили об этом Агнессе, – заметила гувернантка, скептически оглядывая гостя с ног до головы. Глаза ее задержались на лакированной коже его башмаков, на жилете безупречного покроя и, наконец, остановились на широкоскулом лице пришельца. Похоже, мисс Бушан уже поняла каким-то образом, что сам он воспитывался не гувернанткой. В нем не чувствовалось трепета бывшего подопечного, уважения к женщине, некогда руководившей первыми шагами в его жизни.
Монк стыдливо покраснел, хотя давно уже истребил из своей речи провинциальный акцент и избавился от замашек, свойственных рабочему классу. По иронии судьбы, его выдало собственное бесстрашие. Он не спасовал под строгим взглядом гувернантки, но это лишь доказало его уязвимость. Чего стоит теперь его внешний лоск?
– Ну? – сказала женщина нетерпеливо. – Что вы хотите? Вряд ли вы пришли только поглазеть на меня.
– Да. – Уильям быстро взял себя в руки. – Мисс Бушан, я сыщик. Я пытаюсь помочь миссис Александре Карлайон. – Он напряженно следил, как она отреагирует.
– Зря теряете время, – безразлично произнесла гувернантка, но за этим безразличием чувствовалась затаенная боль. – Ей, бедняжке, уже ничего не поможет.
– А Кассиану? – спросил детектив.
Глаза его собеседницы сузились, и она несколько секунд пристально смотрела на него. Монк не отвел взгляда.
– Чего вы добиваетесь? – спросила она наконец.
– Чтобы впредь с ним не случилось ничего подобного.
Мисс Бушан стояла выпрямившись и не сводя с него глаз.
– Вам не удастся, – сказала она. – Мальчик останется в этом доме со своим дедом. У него больше никого нет.
– У него есть сестры.
В ответ старушка лишь чуть скривила губы, словно мысленно взвешивая его слова.
– Он может жить с Сабеллой, – настаивал Уильям.
– Вы ничего не докажете, – очень тихо произнесла гувернантка. Оба они понимали, о чем идет речь. Казалось, старый полковник обретается где-то поблизости и может подслушать их в любую минуту. Так дым от непогашенной сигары еще долгое время напоминает о человеке, вышедшем из комнаты.
– Я мог бы попробовать, – медленно проговорил Монк. – Вы позволите мне поговорить с Кассианом?
– Не знаю. Смотря что вы хотите ему сказать. Расстраивать его я вам не дам… Бедняжка уже достаточно вынес, и одному богу известно, что ждет его в будущем.
– Я не скажу ничего лишнего, – заверил старую женщину детектив. – Кроме того, вы ведь будете присутствовать.
– Конечно, буду, – мрачно подтвердила она. – Ну, пойдемте, не стоит терять времени. Все, что делается, должно делаться быстро.
Кассиан находился один в своей комнате. Учебников нигде видно не было, и Уильям сделал вывод, что мисс Бушан в последнее время не слишком перегружает своего питомца учебой, позволяя ему размышлять над вопросами, о которых он все равно рано или поздно задумается. В душе Монк одобрял такое решение.
Ребенок стоял у окна и обернулся, когда они вошли. Лицо его было бледным, но невозмутимым. Оставалось лишь предполагать, какие чувства бурлят под этой маской напускного спокойствия. В пальцах мальчика был зажат брелок от карманных часов. По желтому блику сыщик понял, что вещица золотая.
– Мистер Монк хотел бы немного поговорить с тобой, – обратилась гувернантка к своему подопечному. – Я не знаю, о чем именно, но это касается твоей мамы, так что будь внимателен и говори правду.
– Да, мисс Бушан, – послушно ответил мальчик, безбоязненно устремив на гостя серьезные глаза. Должно быть, все его страхи сконцентрировались сейчас в зале суда. Голос его звучал невыразительно и устало.
Уильяму нечасто приходилось иметь дело с детьми. Он не знал, как надлежит говорить с Кассианом.
– Ты знаком с мистером Фэрнивелом? – чересчур прямолинейно спросил он, чувствуя себя безоружным. Все его обычные приемы были рассчитаны на взрослых.
– Нет, сэр, – немедленно отозвался ребенок.
– И никогда не встречался с ним? – Монк был удивлен.
– Нет, сэр. – Кассиан сглотнул. – Я знаю только миссис Фэрнивел.
Однако Луиза сыщика сейчас не интересовала.
– Вот как! – Он взглянул на мисс Бушан. – А вы знаете мистера Фэрнивела?
– Нет, не знаю, – ответила та.
Детектив снова повернулся к мальчику:
– А мужа твоей сестры Сабеллы, мистера Поула, ты знаешь? – спросил он, сильно сомневаясь, что Фентон Поул именно тот, кого он ищет.
– Да, сэр, – ответил Кассиан равнодушно, разве что с легким удивлением. Возможно, вопросы казались ему бесцельными.
Монк взглянул на золотую вещицу в руке мальчика.
– Что это?
Пальцы ребенка сжались, на щеках появился румянец. Очень медленно он протянул гостю брелок.
Безделушка была выполнена в виде пары чашечек, как на весах, с которыми изображают слепую богиню правосудия. Уильяму стало не по себе.
– Красивая штучка, – сказал он. – Подарок?
Кассиан сглотнул и промолчал.
– От дяди Певерелла? – спросил Монк как бы невзначай.
Секунды две в комнате стояла тишина, а потом мальчик кивнул.
– Когда он тебе это подарил? – Словно любуясь, сыщик вертел брелок в пальцах.
– Не помню, – ответил Кассиан, но Уильям знал, что он лжет.
Он отдал вещицу, и ребенок торопливо засунул ее в кармашек.
Притворившись, что не заметил этого, Монк прошелся мимо окна к столу, где, судя по линейке, кипе бумаг и подставке для карандашей, младший Карлайон делал уроки. Мисс Бушан смотрела на сыщика с неудовольствием, готовая в любую секунду прервать их беседу. Он и сам чувствовал, как возрастает тревога Кассиана. Внезапно мальчик тоже подошел к столу, причем лицо у него было испуганное.
На столе лежали карманный словарь, книжица с математическими таблицами, французская грамматика и изящный складной нож. Сначала детектив не заметил в нем ничего особенного, но, присмотревшись, понял, что вещица слишком изысканна и сложна для ребенка. Он потянулся к ножу и краем глаза увидел, как Кассиан дернулся, словно желая остановить его.
Уильям раскрыл нож. Прекрасная сталь, острое, как бритва, лезвие… Такими ножами взрослые обычно затачивают и расщепляют гусиные перья для письма. На рукоятке были выгравированы инициалы: «П. Э.».
– Прекрасно, – сказал Монк с полуулыбкой, оборачиваясь к Кассиану. – Еще один подарок от мистера Эрскина?
– Да… нет! – Ребенок запнулся. – Да. – Подбородок его затвердел, а нижняя губа выпятилась.
– Щедрый подарок, – заметил окончательно выбитый из колеи сыщик. – Он дарил тебе что-нибудь еще?
– Нет, – сказал мальчик, но его взгляд невольно метнулся к висящей у двери курточке, из кармана которой выглядывал кончик цветного шелкового платка.
– Должно быть, он нежно любит тебя, – предположил детектив, ненавидя себя за притворство.
Кассиан не ответил.
Монк повернулся к мисс Бушан.
– Благодарю вас, – устало произнес он. – Еще буквально несколько минут.
Гувернантка глядела на него с сомнением. Разговор о подарках удивил старую женщину, поскольку ей и в голову не приходило подозревать Певерелла Эрскина. Может, оно и к лучшему…
Уильям задал еще пару совершенно несущественных вопросов – исключительно для того, чтобы отвлечь внимание Кассиана от первоначальной темы. Затем он попрощался с мальчиком, поблагодарил мисс Бушан и покинул Карлайон-хаус с чувством горького сожаления.
Солнечный свет и шум улицы отодвинулись куда-то далеко-далеко. Две смеющиеся дамы в бледно-розовых платьях с оборками и с парасольками в руках, цокот копыт и скрип колес по булыжнику – все это теперь раздражало Монка, как жужжание назойливой мухи.
Эстер пришла с процесса измотанная и смогла рассказать майору Типлейди мало что нового. Все события дня можно было предвидеть заранее. Первым давал показания Певерелл Эрскин, с неохотой отвечая на вопросы о том, каким замечательным человеком был Таддеуш Карлайон.
Рэтбоун не пытался ни сбить его с толку, ни заставить присяжных усомниться в точности его характеристик.
Следующей была Дамарис Эрскин, как эхо повторившая показания своего мужа. Рэтбоун также не задал ей ни одного дополнительного вопроса, но попросил разрешения вызвать ее еще раз, позже, если того потребуют интересы защиты.
Никаких откровений в тот день никто не услышал. Толпа продолжала накапливать злобу против Александры. Генерал оставался рыцарем без страха и упрека, а также без опасных идей и обостренного чувства юмора. Получалось, что он был зверски убит собственной женой по непонятным причинам. Такую женщину надлежало повесить в назидание другим ревнивицам – и чем скорее, тем лучше. Это мнение шепотом передавалось из уст в уста весь день, а к вечеру, когда был объявлен перерыв на уик-энд, им уже козыряли во всеуслышание.
Денек выдался безрадостный, и Эстер вернулась на Грейт-Титчфилд-стрит утомленная, злая и испуганная. Пересказывая последние события майору, она несколько раз чуть не расплакалась. Все, что он мог, это посочувствовать ей и призвать ее к мужеству, поскольку на победу рассчитывать не приходилось.
На следующий день – ветренный, хотя и безоблачный – заседание суда не проводилось, так как была суббота. Наступала краткая передышка. Однако утром мисс Лэттерли проснулась в крайнем напряжении, испытывая острое желание немедленно продолжить начатое. Вынужденная пауза лишь усиливала ее боль и чувство беспомощности. Женщина долго ворочалась в постели, тщетно пытаясь собраться с мыслями. Итак, им удалось выяснить, что произошло с Александрой, удалось разобраться, как и почему это произошло. Несчастная просто не подозревала, что был еще один, а может, и двое насильников.
Было бы наивно доказывать, что одним из них является старый Рэндольф Карлайон. Сам он никогда бы в этом не признался, а семейство сплотилось бы вокруг него, как железная стена. Обвинить его – значило еще больше настроить публику и присяжных против Александры.
Нужно было найти третьего и добыть против него неопровержимые доказательства. Тогда можно было бы рассчитывать на помощь со стороны Кассиана и Валентайна Фэрнивела, если он тоже был жертвой. А также на помощь тех, кто знал обо всем или подозревал, но молчал. Например, на помощь мисс Бушан.
Но для гувернантки было рискованно поддерживать подобное обвинение. Карлайоны просто выбросят ее на улицу, оставив без работы. И кто потом ее примет, престарелую слабую женщину, вдобавок предавшую своих хозяев и благодетелей, обвинив их в содомии и кровосмешении?
Нет, этот уик-энд явно не принесет с собой долгожданного покоя! Солнце уже вовсю било в прорезь штор, нужно было подниматься и первым делом справиться о здоровье майора Типлейди. Все-таки Эстер пока еще состоит у него на службе.
Конечно, можно было бы с большей пользой потратить утро на поиски новой работы. Тут она продержится разве что до завершения суда. На имеющиеся у нее сбережения можно протянуть неделю-другую, не больше. И, что самое печальное, мисс Лэттерли требовалась не просто работа, но еще и с правом проживания в доме пациента. От собственного жилья она недавно отказалась, поскольку не могла себе позволить снимать комнату про запас.
После завтрака женщина спросила своего подопечного, не согласится ли тот отпустить ее на день, чтобы она смогла выяснить, не требуется ли кому-нибудь сиделка. К сожалению, она имела смутное представление об акушерстве, равно как и об уходе за малыми детьми. Будь она акушеркой, устроиться на работу ей было бы легче.
Типлейди согласился, но с большой неохотой, и не потому, что ему по-прежнему требовалась помощь сиделки. Просто майор привык к ее обществу. Однако, вняв ее доводам, он в конце концов смирился с необходимостью провести полдня без нее.
Эстер поблагодарила его и полчаса спустя уже стояла на пороге, когда вошла удивленная служанка и доложила о приходе миссис Собелл.
– О! – Майор вздрогнул и зарделся. – К мисс Лэттерли, надо понимать? Будьте добры, Молли, пригласите ее. Не заставляйте милую леди дожидаться в холле!
– Слушаю, сэр. – Служанка удивилась еще больше и пошла выполнять поручение.
Вскоре вошла Эдит в розово-лиловом платье. Черные ленты на ее капоре были единственным напоминанием о смерти брата. Несмотря на удрученный вид, сегодня она выглядела невероятно женственной.
Хозяин дома поднялся ей навстречу, позабыв о неудобствах. Нога его практически зажила и лишь иногда напоминала о себе внезапными болями.
– Доброе утро, миссис Собелл. Чрезвычайно рад вас видеть. Надеюсь, с вами все в порядке, вопреки… – Он запнулся и взглянул на гостью пристальней. – Прошу прощения, глупо, конечно, было так говорить. Разумеется, вы потрясены происходящим. Чем могу служить? Пожалуйста, присаживайтесь. Без сомнения, вы хотите побеседовать с мисс Лэттерли. Прошу вас, не стесняйтесь, я найду себе занятие.
– Нет-нет! Пожалуйста! – торопливо сказала Эдит. – Мне будет неловко, если вы нас покинете. Это не деловой разговор. Я… Я просто… – Теперь уже зарделась она сама. – Просто я не могу больше оставаться дома, с семьей…
– Конечно, – быстро ответил военный. – Вы хотели бы выговориться, не рискуя при этом оскорбить или расстроить своих близких.
– Вы удивительно проницательны, мистер Типлейди, – с облегчением сказала гостья.
Майор в свою очередь покраснел, решительно не зная, куда девать глаза.
– О, садитесь, прошу вас, – вмешалась Эстер, видя, что неловкость все возрастает. – Эдит!
– Спасибо. – Молодая женщина села. Насколько помнила Эстер, ее подруга никогда еще не усаживалась столь грациозно и с таким достоинством, как это подобает делать истинной леди. Мисс Лэттерли не смогла удержаться от улыбки.
Усевшись, гостья вздохнула.
– Эстер, что происходит? Я прежде не бывала в суде и теперь ничего не понимаю. Говорили, что мистер Рэтбоун – блестящий адвокат, а он сидит сложа руки. Я бы и то справилась лучше! Пока он только доказал, что Таддеуш не изменял жене ни с Луизой, ни с какой-либо другой женщиной. Да еще то, что Александра была в этом уверена. Но какой от этого прок? – Лицо Эдит страдальчески скривилось. – Положение Александры теперь даже хуже, чем в начале процесса. Исчезла единственная причина, которая хоть как-то все объясняла. Ведь она же сама во всем призналась! И мистер Рэтбоун этого даже не отрицает. Почему, Эстер? Что он делает?
Мисс Лэттерли ничего не говорила подруге о своих страшных открытиях и до сих пор сомневалась, имеет ли она на это право. Не подведет ли она Оливера, сломав какие-нибудь его планы, связанные с опросом свидетелей? Что, если преданность своему семейству возьмет верх в душе Эдит и она предупредит родственников о грозящей им опасности? Да и поверит ли она вообще в то, что услышит?
Нет, Эстер не имела права так рисковать. Не ее жизнь и не ее ребенок были поставлены сейчас на карту.
Она села в кресло напротив подруги.
– Я не знаю, – солгала она, глядя ей в глаза и ненавидя себя за эту ложь. – У меня есть лишь догадки, и было бы нечестно по отношению к тебе и к мистеру Рэтбоуну говорить о них сейчас. – Она видела, как вытянулось лицо Эдит, и поспешила добавить: – Но я уверена, что у него имеется какой-то план.
Типлейди растерянно смотрел то на одну, то на другую собеседницу.
– Правда? – спросила миссис Собелл. – Пожалуйста, не обнадеживай меня зря, Эстер! Это жестоко.
Майор набрал воздуха в грудь, собираясь что-то сказать, но встретился с ними обеими взглядом и раздумал.
– Надежда есть, – твердо сказала мисс Лэттерли. – Хотя насколько она велика – не знаю. Все зависит от того, удастся ли Оливеру убедить присяжных…
– В чем? – перебила ее Эдит. – В чем он может их убедить? Она это сделала! Даже сам Рэтбоун это признает! Чего еще ждать?
Эстер колебалась. Она была рада, что этот разговор зашел при майоре: общаться с подругой с глазу на глаз было бы еще хуже.
Печально улыбнувшись, миссис Собелл продолжала:
– Рэтбоун не сможет сделать так, чтобы ее оправдали. Таддеуш был ужасно добродетельным во всем. – Она внезапно нахмурилась. – Мы даже до сих пор не знаем, почему она это сделала. Не собирается же он доказывать, что Александра сошла с ума? По-моему, она не сумасшедшая… – Эдит взглянула на майора. – Меня вызывают в суд. Что мне делать?
– Давать показания, – ответила Эстер. – Больше ничего не остается. Просто отвечай на вопросы, и всё. Будь честна. Не гадай, чего от тебя хотят. Рэтбоун умеет спрашивать. Если присяжные заметят, что ты стараешься ему помочь, тебе могут не поверить. Главное, не лги – о чем бы он тебя ни спросил.
– Но о чем он может меня спросить? Я ничего не знаю.
– Понятия не имею, о чем он тебя спросит, – устало промолвила мисс Лэттерли. – Он не откроет мне этого, даже если я его попрошу. Но я не вправе допытываться. И так даже лучше. Однако я уверена: у Оливера есть план. И он должен сработать. Пожалуйста, поверь мне и не требуй от меня невозможного!
– Извини. – Эдит встала и подошла к окну, двигаясь куда менее грациозно, чем раньше. – Когда суд кончится, я все равно собираюсь искать работу. Знаю, мама будет в бешенстве, но я уже задыхаюсь под одной крышей с ней. Я трачу свою жизнь попусту. Плету никому не нужные кружева и малюю никуда не годные акварели, ужасно играю на фортепиано, и слушают меня исключительно из вежливости. – Внезапно ее голос дрогнул. – Мне тридцать три, а я чувствую себя старухой… Эстер, мне страшно, что однажды я проснусь и обнаружу, что состарилась, что жизнь прошла, а я так и не сделала ничего стоящего. – Она замолчала, продолжая стоять к ним спиной.
– Ты должна найти себе занятие, – твердо сказала мисс Лэттерли. – Пусть трудное, малооплачиваемое, даже неблагодарное – все лучше, чем просыпаться каждое утро, зная, что и этот день будет потерян. Кто-то сказал: чаще всего мы сожалеем не о том, что сделали, а о том, чего нам так и не удалось сделать. Как верно! Ты здорова. Так не лучше ли служить другим, чем никому?
– Поступить на службу? – У миссис Собелл вырвался нервный скептический смешок.
– Ну, я вовсе не так требовательна! Этого твоя мать все-таки не заслужила. Я имею в виду – помогать беднягам, тем, кто слишком стар или немощен, чтобы помочь себе… – Женщина запнулась. – Конечно, это не приносит никакого дохода и, вероятно, тебе не подойдет…
– Да, боюсь, не подойдет. Мама мне этого не простит, и придется искать пристанище, и тогда мне потребуются деньги, которых у меня нет.
Внезапно майор Типлейди кашлянул:
– Вы все еще интересуетесь Африкой, миссис Собелл?
Его гостья обернулась, широко раскрыв глаза.
– Вы предлагаете мне поехать в Африку? Но каким образом? И кому я там буду нужна? А как бы хотелось…
– Нет, не поехать. – Майор стал пунцовым. – Я… э… Я не уверен, конечно…
Эстер не пришла ему на выручку, хотя уже прекрасно поняла, к чему он клонит.
Военный бросил на нее отчаянный взгляд, и сиделка ободряюще улыбнулась ему в ответ.
Эдит ждала.
– Э… – Типлейди снова прокашлялся. – Я думал… Я полагал, что могу… Я имею в виду, что если вы говорили серьезно насчет интереса публики… Мне кажется, я мог бы написать мемуары об Африке и… э…
Его гостья все поняла и просияла от восторга:
– Вам нужен секретарь? О, это было бы великолепно! Я о таком и не мечтала! «Мои приключения в Африке» майора… майора Типлейди. Как ваше имя?
Подопечный Эстер покраснел до корней волос и отвел глаза.
Его сиделка знала лишь его инициал – «Г». Майор всегда подписывал конверты только так: инициал и фамилия.
– Имя автора обязательно, – настаивала Эдит. – Я так и вижу его в золотом тиснении… Как вас зовут, майор?
– Геркулес, – тихо сказал он, бросив на нее умоляющий взгляд.
– Великолепно! – воскликнула молодая женщина. – «Мои африканские приключения» майора Геркулеса Типлейди. Можем мы приступить к работе сразу, как только закончится весь этот судебный кошмар? Это самое радостное событие в моей жизни за последние годы!
– В моей – тоже, – признался будущий писатель, чье лицо приобрело совсем темно-багровый оттенок. Он был счастлив.
Эстер встала и вышла распорядиться насчет завтрака. Прикрыв за собой дверь, она тихо прыснула со смеху. Женщина смеялась от облегчения и внезапно вспыхнувшей надежды – по крайней мере, за свою подругу и за пациента, к которому успела привязаться.
Пусть одно, но все-таки светлое событие.
