8
Борнмут, 1938 год
Долли заметила его не сразу. Поначалу она не видела ничего сквозь пелену обжигающих слез. Горячий песок, чайки и отвратительные ухмыляющиеся лица слились в дрожащее марево. Конечно, смеялись не над ней, но это не имело ровно никакого значения. Долли не место на фабрике, неужели они не понимают? Что ее ждет впереди? Выйдет замуж за отцовского двойника, только моложе, мало-помалу станет копией матери? Родители не роптали на судьбу, однако Долли хотелось большего… Просто она еще не знала, чего именно.
Она резко остановилась. Резкий порыв ветра, словно дождавшись Долли, сорвал атласное платье с перил и швырнул на песок к ее ногам. Но почему – Долли задохнулась от возмущения, – почему симпатичная блондинка с ямочками на щеках не позаботилась приколоть платье к перилам? Как можно не ценить такую роскошную вещь? Долли покачала головой: эта растяпа недостойна владеть шедевром портновского искусства! Подобные платья носят принцессы, кинозвезды, манекенщицы и богатые наследницы, проживающие на Французской Ривьере. И если Долли не поторопится, платье будет непоправимо испорчено.
Новый порыв ветра – и платье заскользило по песку, исчезнув за стеной купальни. Долли бросилась за ним: пусть та девушка сглупила, Долли не собирается повторять ее ошибку и не даст шикарному платью пропасть.
Только вообразите, как обрадуется девушка с ямочками, когда Долли вернет ей ее собственность! Долли объяснит, что случилось – осторожно, щадя ее чувства, – а потом они примутся увлеченно беседовать, и девушка предложит гостье стакан холодного лимонада, настоящего, не того водянистого пойла, которое подает миссис Дженингс. Они сразу поймут, сколько у них общего, а когда солнце сядет, новая подруга не захочет отпускать Долли и скажет, положив руку ей на локоть: «Приходите завтра утром. Мы собираемся поиграть в теннис на пляже. Будет весело!»
Преследуя серебристую добычу, Долли обогнула угол купальни, но было поздно: ветер швырнул платье к ногам незнакомца в шляпе. Тот наклонился, его пальцы коснулись ткани, и песчинки скользнули с атласа вместе с Доллиными надеждами.
В первое мгновение Долли была готова разорвать незнакомца на части! Сердце стучало как бешеное. Она обернулась: отец с каменным выражением на лице направлялся к бедняге Катберту, мать застыла в виноватой позе, а приятели девушки с ямочками на щеках согнулись от смеха, стуча ладонями по коленкам.
Происходящее на пляже – ослику все-таки удалось сбросить юного шалопая – так захватило Долли, что, не сознавая, к кому обращается, она крикнула:
– Эй ты…
Незнакомец явно собирался похитить платье, и теперь только Долли могла ему помешать.
– Что ты задумал?
Мужчина поднял лицо, и от неожиданности Долли задохнулась.
– Я спрашиваю, – взволнованно повторила она, – что ты задумал? Это платье не твое.
Мужчина в шляпе открыл было рот, и тут перед ними вырос констебль Саклинг, который совершал обход пляжа.
Констебль Бэзил Саклинг патрулировал пляж все утро. Темноволосая девушка сразу привлекла его внимание, и с тех пор констебль не сводил с нее глаз, отвлекшись только на ослика и его незадачливого седока, а когда снова взглянул в сторону девушки, ее и след простыл. Несколько тревожных минут констебль искал ее глазами, прежде чем обнаружил за углом купальни. Девушка подозрительно горячо беседовала с каким-то оборванцем, который все утро торчал за эстрадой, надвинув на лоб шляпу.
Сжав дубинку на поясе, констебль устремился через пляж. Ноги вязли в песке, выходило не слишком изящно, но он старался, как мог. «Это платье не твое», – услышал констебль, оказавшись рядом с купальней.
– Все в порядке? – спросил Бэзил Саклинг, втягивая живот.
Вблизи девушка была еще краше, чем издали. Губки бантиком, кожа нежная, словно персик, гладкие пряди обрамляют лицо в форме сердечка.
– Этот малый к вам пристает, мисс? – добавил констебль.
– Ах нет, сэр, ничего подобного! – воскликнула красотка, и ее щечки очаровательно вспыхнули. Еще бы, не каждый день встретишь бравого мужчину в форме. А девушка и впрямь очень мила. – Этот джентльмен хотел вернуть мне одну вещь.
– В самом деле? – нахмурился констебль, изучая высокие скулы и дерзкие черные глаза оборванца. Эти глаза придавали наглецу вид чужака, определенно ирландский вид, и констебль сузил зрачки. Молодой человек развязно переступил с ноги на ногу, издав тихий печальный вздох, который окончательно вывел констебля из себя.
– Так и было? – повторил он тверже.
Ответа вновь не последовало. Рука констебля вцепилась в верную дубинку на поясе, пальцы покалывало от приятных воспоминаний, и он почти расстроился, когда нахал, вероятно, смекнув, что шутки кончились, кивнул.
– Хорошо, – сказал констебль. – Так не тяни, верни леди ее вещь.
– Спасибо, констебль, вы очень добры, – улыбнулась девушка, и от ее улыбки констебль ощутил в брюках приятное шевеление. – Видите ли, платье унес ветер.
Констебль прочистил горло и, придав лицу самое важное выражение, произнес:
– В таком случае, мисс, не позволите ли проводить вас до дому? Подальше от ветра и прочих напастей.
У дверей «Бельвью» Долли не без труда избавилась от назойливых любезностей констебля Саклинга. Вышло не слишком гладко – слуга закона рвался войти внутрь и успокоить нервы чашкой чаю, – однако Долли удалось убедить констебля, что без его неусыпного надзора жителей Борнмута ждут неисчислимые беды.
– Не забывайте, констебль, сколько граждан нуждается в вашей защите!
Сердечно простившись с констеблем, Долли нарочито громко хлопнула дверью, но осталась у порога, наблюдая в щелочку, как он важно удаляется в сторону променада. И только когда констебль почти скрылся из виду, Долли бросилась к себе, сунула серебристое платье под подушку и выскочила за порог.
Молодой человек ждал ее, подпирая спиной колонну живописного пансиона. Не моргнув глазом, Долли важно прошествовала мимо. Он следовал за ней по дороге – Долли спиной ощущала его присутствие, – затем свернул в узкую аллею, уходившую в сторону от пляжа. Долли ускорила шаг. Парусиновые туфельки шелестели по бетону, дыхание сбилось, но Долли упрямо шла вперед. Она узнала это место – темный переулок, где однажды заблудилась маленькой.
На перекрестке Долли остановилась, но так и не оглянулась. Она молча стояла, слушая, как он приближается, и вот он уже рядом, его дыхание на ее шее, а его близость опаляет кожу жаром.
Мужчина коснулся ее руки, и Долли судорожно вдохнула. Она позволила ему осторожно развернуть себя, и когда он взял ее ладонь и потерся губами о нежную кожу, ее пронзила радостная дрожь.
– Что ты здесь делаешь? – шепотом спросила Долли.
Он не отнимал губ от ее запястья.
– Я скучал по тебе.
– Меня не было всего три дня.
Он пожал плечами, и непослушная прядь черных волос упала на лоб.
– Ты приехал на поезде?
Он медленно кивнул.
– На один день?
Еще один кивок, слабая улыбка.
– Джимми, в такую-то даль!
– Я должен был тебя увидеть.
– А если бы я проторчала на пляже весь день? Если бы вернулась вечером вместе с родителями?
– Я все равно бы тебя увидел.
Польщенная, но не желающая в этом признаваться, Долли покачала головой.
– Отец убьет тебя, если узнает.
– Придется его очаровать.
Долли расхохоталась. Джимми всегда удавалось ее рассмешить.
– Ты сошел с ума.
– Из-за тебя.
Он без ума от нее. Внутри у Долли все перевернулось.
– Пошли, – сказала она. – Здесь тропинка, в поле нас никто не увидит.
– Надеюсь, ты понимаешь, что мой арест был бы на твоей совести.
– Не глупи, Джимми!
– Судя по физиономии того полицейского, ему не терпелось засадить меня под замок, а ключ выбросить в море. Я уже не говорю о том, как он на тебя смотрел.
Они лежали в мягкой высокой траве. Долли уставилась в небо, бубня танцевальную песенку и складывая фигуры из пальцев. Джимми обвел взглядом ее профиль: мягкую выпуклость лба, ложбинку, ведущую к точеному носу, пухлую верхнюю губу. Господи, как она хороша. Тело ломило от желания, и Джимми стоило больших усилий не поддаться порыву. Больше всего на свете ему хотелось отвести руки Долли за голову и впиться в губы жарким поцелуем.
Он сдержался, он всегда сдерживался. Даже когда желание переполняло его, Джимми помнил, что Долли еще школьница, а он взрослый мужчина, ей всего семнадцать, а ему уже девятнадцать. Хотя два года – не очень много, они принадлежали к разным мирам. Она жила в славном милом домике вместе со своей славной милой семьей, а ему пришлось бросить школу в тринадцать и после браться за любую грязную работу, лишь бы свести концы с концами.
Джимми намыливал головы у парикмахера за пять шиллингов в неделю, служил мальчиком на побегушках у пекаря за семь шиллингов шесть пенсов, таскал тяжести на стройке – за сколько заплатят, а вечером, разжившись обрезками у мясника, спешил домой к отцу. А потом – Джимми не понимал, за что ему выпало такое счастье, и больше всего на свете боялся его спугнуть – в его жизни возникла Долли, и мир уже не казался таким безнадежным.
С первого мгновения, когда он увидел Долли с друзьями за столиком кафе, Джимми потерял голову. Он поднял глаза от мешка, который тащил в бакалейную лавку, и она улыбнулась ему, словно старому другу. А потом рассмеялась и смущенно опустила глаза, и Джимми решил, что, проживи он хоть сотню лет, ничего прекраснее уже не встретит.
Это была любовь с первого взгляда. Ее смех, который заставлял его снова ощущать себя ребенком, исходивший от нее запах леденцов и детского масла, холмики грудей под легкой тканью… Джимми помотал головой, пытаясь сосредоточиться на шумных чайках.
Небо сияло безоблачной синевой, дул легкий ветерок, пахло летом. Джимми выдохнул, выбрасывая из головы события сегодняшнего утра: серебристое платье, нахального полицейского – заподозрить его в том, что он способен причинить вред Долли!.. Теперь все это не имело значения. В такой прекрасный день обидно ссориться. Его смущали игры Долли, он не понимал ее желания постоянно воображать себя кем-то другим, но раз это нравилось ей, значит, понравится и ему.
Чтобы доказать Долли, что больше не сердится, Джимми вытащил из рюкзака верный фотоаппарат «Брауни».
– Не желаете ли сняться, мисс Смитэм? Маленькое воспоминание о свидании у моря?
Долли, обожавшая позировать, оживилась – на что Джимми и рассчитывал. Он посмотрел на солнце и отошел к дальнему краю лужайки.
Долли привстала на руках и по-кошачьи потянулась.
– Так подойдет?
Ее щеки горели от солнца, пухлые губы покраснели от земляники, которую Джимми купил в придорожном магазинчике.
– Отлично, – ответил он, не кривя душой. – Очень удачное освещение.
– И что мне прикажешь делать в твоем удачном освещении?
Джимми потер щеку, притворяясь, будто размышляет.
– Что я должна делать? Подумай хорошенько, Джимми, не упусти свой шанс. Думай, черт подери, думай…
Долли рассмеялась, Джимми вслед за ней.
– Будь сама собой, – сказал он, почесав голову. – Я хочу запомнить этот день. И если я не увижу тебя еще целых десять дней, буду хотя бы носить тебя в кармане.
Она улыбнулась и загадочно скривила губы.
– Значит, хочешь меня запомнить…
– Вот именно. А теперь подожди, я настрою аппарат.
Солнце заливало лужайку, поэтому Джимми выставил диафрагму поменьше. Лучше перестраховаться. Из тех же соображений Джимми вытащил из кармана салфетку и тщательно протер объектив.
– Готово, – сказал он, закрывая один глаз, а другим глядя вниз, в видоискатель.
Джимми вертел аппарат, не осмеливаясь посмотреть вверх.
Долли глядела на него из центра видоискателя, волосы, растрепавшиеся на ветру, прильнули к шее. Она расстегнула пуговицы на платье, спустила его с плеч, и, глядя прямо на фотографа, принялась стаскивать бретели купальника.
Черт. Джимми сглотнул. Надо что-то сказать. Пошутить, съязвить, рассмешить ее. Но перед ней, сидящей на траве, с дерзко поднятым подбородком и обнаженной грудью… все слова вылетели у Джимми из головы. И тогда, раз уж мозги ему не повиновались, он сделал единственное, что никогда его не подводило, – нажал на спуск.
– Только прояви сам, – сказала Долли, трясущимися пальцами застегивая пуговицы. Сердце колотилось как бешеное. Никогда еще Долли не ощущала себя такой живой и привлекательной, такой сильной и властной. Ее милый, выражение его лица, когда он поднял глаза, и то, что он до сих пор избегал смотреть на нее, – от всего этого голова у Долли шла кругом. Но главное, теперь она знала точно. Она, Дороти Смитэм, особенная. Как и сказал доктор Руфус. Велосипедная фабрика не для нее, ее ждет иная, необыкновенная жизнь.
– Неужели ты думаешь, я позволю другому мужчине это увидеть? – спросил Джимми, не сводя глаз с аппарата.
– Мало ли бывает случайностей.
– Тогда мне придется его убить, – тихо промолвил чуть дрогнувшим голосом Джимми.
Долли похолодела. Неужели и вправду убьет? Там, откуда Долли родом, в бездушных пригородах, в новехоньких домах, имитирующих тюдоровскую старину, такого отродясь не водилось. Ей было трудно представить Артура Смитэма, который закатывает рукава, намереваясь постоять за честь жены. Но Джимми не такой, как ее отец. У него сильные руки и честное лицо, а от его улыбки в животе у Долли все переворачивается. Она притворилась, что не расслышала ответа, отняла у Джимми фотоаппарат и, держа его на вытянутой руке, промолвила:
– Опасная вещица, мистер Меткаф. Только подумайте, сколько лишнего она знает! Того, что люди предпочли бы сохранить в тайне.
– Например?
– Ну, – Долли игриво повела плечиком, – люди часто делают то, чего не следует. Взрослый мужчина обольщает невинную девушку – интересно, что скажет ее отец?
Закусив губу, испуганная, но храбрящаяся Долли подвинулась ближе, почти коснувшись его крепкой загорелой руки.
– Если не хочешь нажить неприятностей, лучше держаться подальше от тебя и твоего фотоаппарата.
– Еще неизвестно, кто из нас опаснее, – улыбнулся Джимми исподлобья. Его улыбка погасла так же быстро, как вспыхнула.
Он не сводил с нее глаз, и у Долли перехватило дыхание. Внезапно все изменилось. Его пристальный взгляд… преграды рухнули, и Долли утратила самообладание. Что-то надвигалось на нее, она сама запустила это движение и теперь была бессильна его остановить.
Не разжимая губ, Джимми тихо вздохнул, поднял руку, заправил ей за ухо выбившийся локон, затем рука напряглась и сжала ее затылок. Долли чувствовала, как дрожат его пальцы. Внезапно Долли ощутила себя маленькой девочкой, хотела было что-то сказать (сама не зная что), но Джимми резко мотнул головой – и Долли послушно закрыла рот. Его подбородок дернулся, Джимми глубоко вдохнул и притянул Долли к себе.
Тысячи раз Долли представляла свой первый поцелуй, однако реальность превзошла ожидания. На экране, когда Кэтрин Хэпбёрн целовалась с Фредом Макмюрреем, это выглядело мило. После сеанса они с Кейтлин практиковались на сгибе локтя, но она и представить себе не могла, что ее ждет! Жар, сила, натиск. Долли ощущала вкус солнца, земляники, солоноватой мужской кожи. А слаще всего было сознавать, как сильно Джимми ее хочет, чувствовать его прерывистое дыхание, его сильное мускулистое тело, выше, крупнее, чем ее – тело, сражающееся с собственным желанием.
Долли отстранилась и открыла глаза. Джимми с облегчением рассмеялся, хрипловато и удивленно.
– Я люблю тебя, Дороти Смитэм, – промолвил он, прижавшись лбом к ее лбу, и осторожно оттянул пуговку на платье. – Я люблю тебя, и когда-нибудь мы поженимся.
Они молча спускались с поросшего травой холма, но внутри у Долли все пело. Джимми собирался просить ее руки: его приезд, поцелуй, сила его желания… что еще это могло означать, как не предложение руки и сердца? Больше всего на свете Долли хотелось, чтобы Джимми произнес эти слова вслух. Даже пальчики на ногах ломило от предвкушения.
Это было грандиозно. Именно то, о чем спрашивала мать. Тогда она не нашлась с ответом, теперь она знала: больше всего на свете ей хотелось стать женой Джимми.
Долли скосила глаза, отмечая блаженное выражение на лице Джимми, его непривычную сдержанность, сознавая, что они думают об одном и что даже сейчас он ищет нужные слова. Долли была на седьмом небе от счастья, тянуло прыгать, кружиться, танцевать.
Они не впервые заговаривали о свадьбе, им уже случалось полушутя обсуждать свою будущую семейную жизнь. Этот предмет всегда невероятно волновал Долли, хотя, игриво описывая фермерский дом, где они будут жить, она ни разу она не упомянула о закрытых дверях и общей постели, о том обещании свободы – физической и моральной, – что неудержимо влекло школьницу, мать которой до сих пор утюжила и крахмалила ее форменные юбки.
Долли хихикнула и сжала руку Джимми. Они миновали луг и теперь шли по тенистой аллее. Почувствовав ее прикосновение, Джимми остановился, потянул Долли за собой и прислонил спиной к стене дома. Его улыбка показалась Долли немного нервной.
– Долли.
– Да.
Сейчас или никогда. Долли едва дышала.
– Я хочу сказать тебе кое-что очень важное.
Долли улыбалась, и ее улыбка, такая открытая и зовущая, переполнила сердце Джимми. Ему не верилось, что наконец-то он отважился поцеловать ее, поцеловать так, как ему давно хотелось. Самое удивительное, что она ответила на его поцелуй. И пусть они родом из разных миров, теперь это не имело значения. Ее нежная рука лежала в его руке, и Джимми решился произнести вслух то, что весь день вертелось в голове:
– Вчера мне позвонили из Лондона, один человек, его фамилия Лорант.
Долли кивнула.
– Он хочет издавать журнал, где будут печатать фотографии, за которыми стоит какая-то история. Этот Лорант увидел мой снимок в «Телеграф» и предложил мне работу.
Джимми ожидал, что Долли радостно взвизгнет и крепко сожмет его руку. Мечта, не покидавшая Джимми с тех пор, как он нашел на чердаке старый отцовский фотоаппарат и штатив, была близка к осуществлению. Однако Долли молчала. Улыбка сползла с ее лица.
– В Лондоне? – спросила она.
– Да.
– Ты поедешь в Лондон?
– Да. Туда, где много домов, часов и тумана.
Джимми пытался шутить, но Долли не рассмеялась. Недоуменно моргнув, она тихо спросила:
– Когда?
– В сентябре.
– Будешь там жить?
– И работать.
Джимми запнулся, что-то явно шло не так.
– Фотографический журнал, – произнес он неуверенно и нахмурился. – Долл?
Ее верхняя губа задрожала, и Джимми испугался, что сейчас она разревется.
– Долл? Что случилось?
Она не плакала, нет. Джимми отпустил руки Долли и сжал в ладонях ее лицо.
– Мы собирались пожениться, – пробормотала Долли.
– Что?
– Ты сам сказал, и я подумала…
К удивлению Джимми, Долли была в ярости. Бешено жестикулируя обеими руками, с горящими щеками, она бормотала что-то бессвязное, Джимми уловил лишь «ферма», «отец» и, как ни странно, «велосипедная фабрика».
Джимми пытался что-то сказать, она не слушала, и ему осталось лишь стоять и молча смотреть на нее. Завершив свой взволнованный и сбивчивый монолог, Долли глубоко вздохнула и возмущенно уставилась на него. Недолго думая, Джимми заключил ее в объятия и принялся гладить по волосам, словно расшалившегося ребенка. Это возымело действие, и Джимми улыбнулся про себя. Сдержанного и уравновешенного Джимми порой заставали врасплох бурные эскапады Долли, но ему нравилась ее горячность: она никогда не бывала просто довольной, а прыгала от радости, никогда не дулась, а сразу вскипала.
– Я-то думала, ты хочешь на мне жениться, а вместо этого ты уезжаешь в Лондон!
Джимми расхохотался.
– Не вместо, Долли!.. Я буду откладывать деньги. Больше всего на свете я хочу на тебе жениться, просто я должен знать, что все делаю правильно.
– Все и так правильно, Джимми! Мы любим друг друга, мы хотим быть вместе. Наша ферма, толстые куры, гамак, и мы танцуем босиком на веранде…
Джимми улыбнулся. Он рассказывал Долли о детстве своего отца, проведенном на ферме, незамысловатые истории, которые сам слышал когда-то, а Долли, как всегда, присвоила их себе, сильно приукрасив. Джимми изумляла способность Долли расцвечивать любую заурядную историю блестками своей фантазии.
Джимми сжал ее лицо в ладонях.
– У меня нет денег, чтобы купить ферму, Долл.
– Тогда давай купим цыганскую кибитку. С занавеской в маргаритках. И одну курицу… или двух, чтобы не скучали.
Не выдержав, Джимми прижался губами к ее губам. Долли так молода, так романтична… Долли, его девушка.
– Подожди, Долл, когда-нибудь мы сможем позволить себе все, о чем мечтаем. Я обещаю работать как вол, ты только потерпи.
Чайки чертили небо над ними. Джимми нашел ее руку, крепко сжал и повел Долли обратно к морю. Он любил ее фантазии, восхищался ее мятежным духом. Никогда он не чувствовал себя таким живым, как рядом с Долли. Однако Джимми приходилось думать об их совместном будущем. Они не могут позволить себе предаваться мечтам, ничего хорошего из этого не выйдет. Джимми был умен, об этом твердили все учителя до того, как из-за болезни отца ему пришлось оставить школу. Он схватывал на лету, прочел почти все книги из публичной библиотеки. Единственное, чего ему не хватало, это везения, но, кажется, теперь все налаживалось.
Остаток пути они проделали молча. Когда вдали показался променад, кишащий отпускниками, которые дожевывали бутерброды с креветочной пастой, Джимми остановился.
– Пора.
– Пора.
– Увидимся через десять дней.
– Если я не примчусь раньше.
Джимми потянулся к губам Долли, но какой-то малыш, преследующий мячик, неожиданно подскочил сбоку. Момент был упущен, и Джимми неловко отстранился.
Долли махнула рукой в сторону променада.
– Мне нужно возвращаться.
– Держись подальше от всяких подозрительных типов.
Долли рассмеялась и неожиданно чмокнула Джимми прямо в губы. С улыбкой, от которой у Джимми заныло все тело, она шагнула навстречу заходящему солнцу, подол ее летнего платья бился по голым ногам.
– Долл! – крикнул он ей вслед. Она обернулась, солнце позолотило ее темные волосы. – Тебе ни к чему модное платье, Долл, ты в тысячу раз прекраснее той девушки.
Она улыбнулась (по крайней мере, Джимми так показалось, потому что лицо Долли было в тени), махнула рукой и убежала.
Солнце ли, земляника или то, что ему пришлось нестись сломя голову к поезду, были тому виной, но Джимми проспал почти всю обратную дорогу. Ему приснилась мать – старый привычный сон, повторявшийся годами. Они были на ярмарке, смотрели выступление иллюзиониста. Иллюзионист захлопнул за своей хорошенькой помощницей крышку ящика (ящик сильно смахивал на гробы, которые отец мастерил в подвале «У. Г. Меткаф и сыновья. Гробовщики и игрушечных дел мастера»), а мать наклонилась к нему и сказала:
– Он пытается отвлечь твое внимание, Джим. Ни в коем случае не смотри в сторону.
Восьмилетний Джимми кивнул, расширил глаза и честно не мигал, хотя совсем скоро в глазах появилась нестерпимая резь. И все-таки он проморгал: крышка ящика распахнулась – опля! – женщины там не было. Мать расхохоталась, и Джимми стало не по себе, однако когда он поднял глаза, мать сидела внутри ящика, уговаривая Джимми не спать на ходу, а ее духи благоухали так сильно, что…
– Ваш билет, пожалуйста.
Джимми встрепенулся и первым делом нащупал кофр на сиденье рядом с собой. Слава богу. Глупо так отключаться, особенно если берешь фотоаппарат, твой пропуск в будущее. А если бы его украли?
– Ваш билет, сэр.
Глаза кондуктора стали как щелочки.
– Да-да, извините. Минутку.
Джимми начал рыться в карманах.
– Едете в Ковентри?
– Да, сэр.
Явно досадуя, что не удалось поймать нарушителя, кондуктор вернул Джимми билет и приложил руку к козырьку.
Джимми вытащил из рюкзака книгу, но чтение не шло. Воспоминания о Долли, мысли о предстоящей поездке в Лондон мешали сосредоточиться на повести «О мышах и людях». Из головы не выходил сегодняшний разговор с Долли. Он хотел обрадовать ее новостями и вовсе не собирался обижать – настоящее кощунство расстраивать такую страстную и светлую натуру. Однако Джимми знал, что все сделал правильно.
Она не захочет связать свою жизнь с мужчиной, у которого нет ничего за душой. Долли любит безделушки и красивые вещи. Он наблюдал, как она глазела на ту компанию и на девушку в серебристом платье. И пусть Долли мечтает о ферме, ей не чужды обольщения богатой жизни. Ничего удивительного. Долли умна и очаровательна, и ей всего лишь семнадцать! Она не привыкла ни в чем себе отказывать, да и незачем ей привыкать. Долли нужен муж, который даст ей самое лучшее, а не мясные обрезки и каплю сгущенки в чае, когда нет денег на сахар. Джимми готов работать не покладая рук, и тогда, бог свидетель, он женится на Долли.
Джимми не понаслышке знал, что бывает с бедняками, женившимися по любви. Его мать оставила богатых родителей ради отца Джимми, и первое время они были на седьмом небе от счастья. Но долго это не продлилось. Джимми до сих пор помнил тот день, когда, проснувшись утром, обнаружил, что мать ушла.
Вышла из дома и была такова, шептались соседи, а Джимми вспоминал волшебную сказку, которую они с матерью неделей раньше смотрели в театре. Он воображал, как мать растворяется в воздухе. Если кто и способен на такое волшебство, так только она, решил Джимми.
Как случается со всеми великими детскими тайнами, глаза ему раскрыли сверстники, задолго до того, как этим озаботились взрослые доброхоты. «Мама у Джимми сбежала с богачом, маленький Джимми остался ни при чем; сидит Джимми без гроша, не получит ни шиша».
Джимми принес дразнилку со двора, но особого толка от отца не добился. С каждым днем тот грустнел, худел и почти не отходил от окна, притворяясь, будто ждет почтальона с важным письмом. Отец похлопал сына по руке, сказав, что все образуется, что вдвоем они не пропадут. Маленькому Джимми не понравился его тон: отец словно сам себя пытался убедить.
Джимми прижался лбом к стеклу, глядя на пролетающие мимо рельсы. Отец. Единственное слабое звено в его лондонских планах. Отца нельзя оставлять в Ковентри, но он так привязан к дому… Разум отца по-прежнему блуждал в потемках, и Джимми не раз заставал его за приготовлением ужина для жены или, того хуже, у окна, в ожидании ее прихода.
Поезд втащился на вокзал Ватерлоо, и Джимми закинул рюкзак за плечи. Ничего, он что-нибудь придумает. Его ждет великое будущее, и Джимми не подкачает. Крепко сжимая кофр с фотоаппаратом, он выпрыгнул из вагона и поспешил к метро.
Долли стояла перед зеркалом в своей комнате, облаченная в сверкающий серебристый атлас. Она непременно вернет платье хозяйке, но разве это преступление – примерить его хотя бы раз? Приосанившись, Долли разглядывала себя в зеркале. От дыхания холмики грудей то поднимались, то опускались, атлас нежно льнул к коже. Долли никогда не доводилось носить таких великолепных вещей. Платья, подобного этому, не было ни в скучном гардеробе ее матери, ни даже у матери Кейтлин.
Платье совершенно преобразило Долли.
Если бы сейчас ее видел Джимми!.. Долли провела пальцами по губам, и при воспоминании о поцелуе, о том, как он смотрел на нее, когда щелкал затвором, соски напряглись. Это был ее первый настоящий поцелуй, отныне она уже не та, что была утром. Интересно, заметят ли родители то, что буквально бросается в глаза? Взрослый мужчина с руками, загрубевшими от тяжелой работы, мужчина, который скоро уедет в Лондон, где ему предложили настоящую работу, смотрел на нее с такой жаждой во взоре, целовал ее с такой страстью!
Долли пригладила платье на бедрах, кивнула невидимому собеседнику, рассмеялась воображаемой шутке и, широко раскинув руки, рухнула поперек узкой девичьей кровати.
– Лондон, – сказала она лепнине на потолке.
Долли приняла решение. Она поедет в Лондон. Признается родителям перед отъездом в Ковентри. Они будут вне себя, но это ее жизнь, и она не намерена подчиняться глупым условностям. Ей нет дела до велосипедной фабрики, она будет заниматься тем, к чему лежит душа. В большом мире ее ждут увлекательные приключения, надо лишь шагнуть им навстречу.
