29

В воскресенье утром я отправилась на мессу в церковь Святого Франциска Сальского. Пришла пораньше, скользнула на последний ряд, а после внимательно вглядывалась в лица прибывающих прихожан.

Само собой, никого не увидела, даже отдаленно похожего на Мака. Дядя Дев всегда читает хорошо продуманную проповедь, часто сдобренную ирландскими шутками. Сегодня я не услышала ни одной.

По окончании мессы я зашла к дяде домой выпить наскоро чашку кофе. Улыбаясь и провожая меня в свой кабинет, Девон сказал, что договорился встретиться с друзьями в Уэстчестере и сыграть партию в гольф, но друзья могут и подождать. Он разлил кофе в две толстые белые кружки, вручил мне одну, и мы присели.

Я до сих пор не рассказывала ему о своем разговоре с Крамерами, а когда рассказала, то с удивлением услышала, что он прекрасно их помнит.

— Когда стало известно, что Мак исчез, мы с твоим отцом побывали в той квартире в Уэст-Энде, — сказал он, — Помню, супруга смотрителя была очень расстроена мыслью, что с Маком случилась беда.

— А ты не помнишь, как реагировал Гас Крамер? — спросила я.

Когда дядя Дев задумчиво хмурится, его сходство с отцом становится поразительным. Иногда это приносит мне утешение. В других случаях — вызывает боль. Сегодня по какой-то причине был как раз такой случай.

— Знаешь, Каролин, — сказал он, — этот самый Крамер — странный тип. Мне показалось, он больше расстроен вниманием журналистов, чем исчезновением студента.

Прошло десять лет, а у меня сложилось о Крамере точно такое же впечатление. Однако, зная, что Девону нужно скоро уйти, я не стала тратить время на обсуждение с ним своих подозрений. Вместо этого я вынула диктофон, обнаруженный в чемодане Мака, и объяснила, откуда он взялся. Затем я проиграла запись. Дядя печально улыбнулся, услышав речь Мака, обращенную к преподавателю, а затем изумленно нахмурился, когда Мак начал декламировать:

Когда, в раздоре с миром и судьбой,

Припомнив годы, полные невзгод,

Тревожу я бесплодною мольбой

Глухой и равнодушный небосвод...

Я выключила диктофон, и дядя хрипло сказал:

— Хорошо, что твоей матери рядом не было, когда ты наткнулась на эту запись, Каролин. Я бы вообще не стал проигрывать ее при Оливии.

— Я и не хочу, чтобы она ее слышала. Но, Девон, я пытаюсь определить, насколько важна эта запись, если, конечно, она имеет какое-то значение.

— Мак когда-нибудь говорил с тобой о частных уроках актерского мастерства с преподавателем университета?

— Помнится, упомянул как-то вскользь. Знаешь, когда Маку было около тринадцати, и у него менялся голос, то был какой-то период, когда он все время давал петуха. В школе его за это немилосердно дразнили.

— Не помню, чтобы Мак срывался на высокие ноты, — запротестовала я, порывшись в памяти; когда Маку было тринадцать — мне исполнилось всего восемь.

— Естественно, его голос огрубел, но Мак был гораздо более чувствительным парнишкой, чем многие думали. Он ничем не выказывал своей обиды, но много лет спустя признался мне, как был несчастен тогда.— Дядя Дев постучал по краю кружки, вспоминая.— Возможно, остатки той боли и заставили его брать уроки декламации. А с другой стороны, Мак хотел стать судебным адвокатом, причем хорошим. Он говорил мне, что хороший судебный адвокат должен быть и хорошим актером. Может, это как-то объяснит и сами уроки, и отрывок, который он читает на этой пленке.

Мы явно не могли прийти ни к какому выводу. Оставалось только гадать, то ли Мак выбрал этот мрачный отрывок из-за своего настроения, то ли просто декламировал подготовленный текст. Мы также не знали, почему он неожиданно прервал декламацию или стер остальную часть урока с преподавателем.

В двенадцать тридцать дядя Девон тепло обнял меня и отправился играть в гольф. Я вернулась на Саттон-плейс, причем с удовольствием: я больше не чувствовала себя как дома в своей квартире в Уэст-Виллидж. Меня ужасно беспокоил тот факт, что я жила по соседству от Лизи Эндрюс. Если бы не это, детектив Барротт ни за что бы, не стал связывать дело Мака с ее исчезновением.

Мне хотелось поговорить с Эроном Клайном, сыном преподавательницы актерского мастерства, у которой занимался Мак. Навести с ним контакт, оказалось довольно просто. Эрон проработал в компании «Уоллас и Мэдисон» почти двадцать лет и теперь стал избранным преемником дяди Эллиотта. Я вспомнила, что через год после исчезновения Мака мать Эрона стала жертвой уличного ограбления и погибла. Родители вместе с дядей Эллиоттом навещали Эрона во время траура.

Проблема заключалась в том, что мне не хотелось подключать дядю Эллиотта к предстоящей встрече. Эллиотт верил, что мы с мамой готовы выполнить просьбу Мака «оставить его в покое». Если бы Эллиотт узнал, что я собираюсь поговорить с Эроном Клайном о Маке, он наверняка счел бы своим долгом обсудить это с мамой.

Мне предстояло договориться о встрече с Клайном вне офиса и попросить его сохранить наш разговор в тайне, после чего надеяться, что он не проболтается Эллиотту.

Я прошла в отцовский кабинет, включила свет и вновь просмотрела папку с делом Мака. Я знала, что Лукас Ривз, частный детектив, беседовал с преподавателем актерского мастерства, а также другими работниками факультета Колумбийского университета. Я только на днях ознакомилась с его комментариями и знала, что ничего интересного они не содержали, но сейчас я искала, что он написал об Эстер Клайн.

Запись оказалась очень короткой. «Мисс Клайн была огорчена и потрясена исчезновением Мака. Она не знала ни о каких проблемах, которые, возможно, у него были».

Бесцветное заявление, подумала я, вспомнив, какое определение слову «бесцветный» приводится в словаре: «бледный, скучный, невыразительный, неспособный вызвать интерес».

Те несколько слов, которыми она обменялась с Маком на пленке, позволяли предположить, что у них были теплые отношения. Не была ли Эстер Клайн намеренно уклончивой в разговоре с Ривзом? И если так, то почему?

Этот вопрос не давал мне заснуть, и я проворочалась всю ночь. Все никак не могла дождаться, когда же наступит утро. Я предполагала, что Эрон Клайн принадлежит к тому типу начальников, которые рано приходят на работу, и в двадцать минут десятого позвонила в компанию «Уоллас и Мэдисон».

Секретарь Клайна отреагировала предсказуемо: «По какому вопросу?» — и, видимо, обиделась, когда я ответила, что по личному, но стоило ей назвать Эрону Клайну мое имя, как он сразу велел соединить нас.

Я как можно короче объяснила ему, что мне не хочется расстраивать Эллиотта или собственную мать поисками брата, но недавно я наткнулась на пленку, где записаны голоса Мака и матери Эрона, и хотела бы дать ему послушать запись, но только не в офисе.

Он отнесся к моей просьбе с теплотой и пониманием.

— Эллиотт рассказывал, что ваш брат звонил на прошлой неделе в День матери и оставил записку, в которой велел вам больше его не искать.

— Все верно, — сказала я, — Именно поэтому я хочу, чтобы наша встреча осталась между нами. Но пленка, которую я нашла, дает основания полагать, что у Мака были какие-то затруднения. Не знаю, говорила ли ваша мама о моем брате.

— Она очень любила Мака, — тут же заверил меня Клайн.— Я могу понять, почему вы не хотите посвящать в расследование других родственников. Мне всегда было жаль вашего брата. Послушайте, сегодня я уйду с работы пораньше. Мои сыновья играют в школьной постановке, и я не намерен пропустить спектакль, застряв в какой-нибудь пробке. Записи, которые делала мама во время частных уроков со студентами, хранятся в коробке на чердаке. Уверен, что и пленки с голосом вашего брата там же. Вы не могли бы подъехать к моему дому около пяти часов? Я отдам вам все записи.

Разумеется, я сразу согласилась. Потом позвонила в гараж и сказала смотрителю, что возьму машину мамы. Я понимала, как тяжело мне будет вновь услышать голос Мака, но, по крайней мере, если я удостоверюсь, что пленка, найденная в чемодане, не единственная в своем роде, что таких много, это поможет мне избавиться от страха, что он исчез из-за какой-то серьезной проблемы, которой не мог поделиться с нами.

Убедив себя в правильности предпринятых шагов, я заварила свежий кофе и включила утренние новости, после чего выслушала с упавшим сердцем последний отчет о деле Лизи Эндрюс. Кто-то сообщил журналисту из «Пост», что она позвонила отцу в субботу и пообещала позвонить в следующий раз в День матери.

В ДЕНЬ МАТЕРИ!

Зазвонил мобильник. Интуиция подсказывала, что это детектив Барротт. Я не стала отвечать, а минутой позже проверила сообщения и услышала его голос. «Мисс Маккензи, я бы хотел увидеть вас как можно скорее. Мой номер...»

Я разъединила связь, сердце бешено колотилось. Я знала его номер и не собиралась ему перезванивать до тех пор, пока не повидаюсь с Эроном Клайном.

В пять часов вечера, когда я прибыла к дому Клайна в Дарьене, меня ждала буря. На мой звонок вышла миловидная женщина за тридцать, которая представилась женой Эрона, Дженни. Напряженное выражение ее лица подсказало мне, что случилось ужасное.

Она привела меня в кабинет. Эрон Клайн стоял на коленях на ковре, окруженный перевернутыми коробками. Пленки были разложены по отдельным стопкам. Их там насчитывалось не меньше трех сотен.

Эрон был бледен как смерть. При моем появлении он медленно поднялся и, глядя мимо меня на жену, сказал:

— Дженни, их здесь нет, ни одной.

— Не может быть, Эрон, — запротестовала она.— Зачем кому-то...

Он прервал ее и враждебно посмотрел на меня.

— Я никогда по-настоящему не верил, что моя мать стала жертвой случайного преступления, — сказал он бесстрастно, — В то время все решили, будто из ее квартиры ничего не пропало, но это оказалось не так. Здесь нет ни одной записи ее уроков с вашим братом, но я знаю, что пленок было, по меньшей мере, двадцать и они хранились вместе с остальными после его исчезновения. Единственный, кому они могли понадобиться, — ваш брат.

— Я не понимаю, — пробормотала я, опускаясь на ближайший стул.

— Теперь я верю, что моя мать была убита потому, что кому-то понадобилось взять кое-что в ее квартире. Убийца забрал себе ключи. В то время я не обнаружил никакой пропажи. Но одна вещь все-таки пропала — коробка, где лежали все пленки, записанные на уроках с вашим братом.

— Но на Эстер Клайн напали спустя год после исчезновения Мака, — сказала я.— Зачем эти пленки могли ему понадобиться? Какой от них толк? — Меня внезапно охватила ярость. — К чему вы клоните?

— Я ни к чему не клоню, — отрезал Клайн, — Я прямо заявляю, что уверен в одном: ваш пропавший брат повинен в смерти моей матери! А те пленки, возможно, содержали разоблачение.— Он указал за окно, — В Гринвиче уже целую неделю ищут какую-то девушку. Я ее не знаю, но если в новостях, что я услышал в машине по дороге домой, ничего не наврали, то она звонила своему отцу и пообещала позвонить снова в День матери. Разве не в этот день предпочитает звонить домой ваш брат? Неудивительно, что он предостерег вас от попыток отыскать его.

Я поднялась со стула.

— Мой брат не убийца. И не маньяк. Когда выяснится правда, вы поймете, что Мак не виноват в том, что случилось с вашей матерью и Лизи Эндрюс.

Я ушла, села в машину и поехала домой. Наверное, я находилась в состоянии шока, потому что не помню, как ехала, — видимо, на автопилоте. Очнулась я, только когда затормозила перед нашим до-мом на Саттон-плейс и увидела детектива Барротта, поджидавшего меня в вестибюле.