Глава 96
— Кто вы? — спросил он тихо.
— Меня зовут Олег Гринев. А вы... Господин Корсаков сказал, что вас называют Папа Роджер.
— К сожалению, меня так давно никто не называет. Время... Время сжирает все. И наши былые победы, и наши успехи, и — нас самих. Когда нам двадцать, мы готовы тратить время, нервы, здоровье на развлечения, когда тридцать — мы гробим все ради карьеры, признания, самореализации... Когда за сорок — приходит срок заботиться о семье... А теперь... Душа оказывается в никому не нужной и никому не важной изношенной оболочке, и сама она — больше никому не нужна.
Глаза Роджера Джонса словно подернулись поволокой, старик склонил голову набок и замер. Олегу показалось, что он уснул — с открытыми глазами: со стариками такое случается.
Но он поднял голову, спросил:
— У вас есть семья, мистер Гринев? Постойте... Серж Корсаков... Теодор Гринев... вам родственник?
— Я его сын.
— Кажется, вашу маму звали Мэри.
— Да. Мария Федоровна Гринева. Урожденная Елагина.
Старик снова задумался, остановившись взглядом на какой-то ведомой ему точке на стене. Произнес вслух:
— Тогда — понятно... Понятно... Как поживают ваши родители?
— Они умерли.
— Мне кажется, они были совсем молодые люди...
— Вы просто знали их молодыми. Отец погиб совсем недавно. Мама скончалась в тот же день.
— Погиб?
— Да. В автокатастрофе. Но это была не катастрофа.
— А что?
— Убийство.
Старик вскинул голову:
— Убийство?
— Да.
Джонс кивнул:
— Что-то я слышал об этом... Кажется, в России большая преступность.
Брежнев совсем плохо контролирует ситуацию в вашей стране.
— Это точно.
— Вашего отца убили ганстеры?
— Нет. Это было заказное убийство.
— Разве он был мафиози?
— Нет. В России заказное убийство стало одним из видов конкурентной борьбы.
— Скажите, а в чем ваша проблема, Олег Гринев? Серж Корсаков объяснил мне все уж очень в общих чертах.
— Я неудачно сыграл на фондовой бирже.
— В Нью-Йорке?
— Нет. В Москве.
— Разве у коммунистов есть фондовая биржа?
— Есть.
— Не может быть. Коммунисты всегда были против частной собственности.
— Теперь они ее обрели. И стали — «за».
— Почему я об этом ничего не знаю?
Олег пожал плечами. На мгновение ему стало грустно. Зачем Корсаков послал его сюда? Чтобы запереть в дурдоме? А — смысл? Или — это единственный способ сохранить ему жизнь? Но Сергей Кириллович Корсаков явно не альтруист. Стереть Гринева ему было куда проще, чем посылать сюда. Или он не ведал, что сэр Джонс — сдвинулся не «как все», а много серьезнее?..
— Не надо печалиться, молодой человек. Память порой мне изменяет, но ум ясен, уверяю вас. Не хотите что-нибудь выпить? За компанию? Мне, признаться, врачи строго не рекомендуют и позволяют только в уик-энд. Но мы их обманем, не так ли? Тем более, у меня так давно не было гостей...
Взгляд сэра Джонса вдруг сделался столь спокойно печален, что Олегу стало жалко его — до тоски! Кто его здесь запер и зачем?.. И есть ли у него родные?
— Что вы предпочитаете? Коньяк, бренди, виски, бурбон?
По правде сказать, спиртного Олегу не хотелось совсем. Но — зачем обижать старика? Тем более в этой милой стране все пьют с содовой и со льдом... Так что — не пьянства ради, а из вежливости... Вернее даже... Какая уж вежливость:
Олегу было искренне его жалко.
— Шерри.
Лицо Джонса осветилось улыбкой. Старичок нажал какую-то кнопочку на подлокотнике кресла-каталки. Через секунду вошла женщина лет тридцати в униформе горничной.
— Приготовьте шерри и двойной бурбон. Кофе? — спросил он Олега.
— Пожалуй.
— Вот кофе я люблю готовить сам. По-турецки. В песке. Не возражаете?
— Очень люблю.
— У меня отменный кофе. Пить мне его давно запретили, но аромат — чудный.
Просто чудный.
Пропиликал крохотный телефончик на подлокотнике кресла. Сэр Джонс поднес трубку к уху. Что он услышал такого — было неведомо. Но щеки его порозовели, взгляд засветился.
Вошла горничная с подносом. Джонс взял свой бурбон. Теперь он просто сиял:
— Ну что, господин Гринев? За удачу?
Олег вздохнул. Джонс посмотрел на него, улыбнулся:
— И не переживайте, Олег. Дела от нас не уйдут. От меня они никогда не уходили!
Свой бокал старик довольно стремительно осушил до дна, и — они передвинулись на обширный балкон, затененный со всех сторон растущими в кадках зелеными растениями. Здесь стоял ящик с песком, джезва, кофемолка, гриль, барбекю. Старик на своей каталке перемещался быстро: по-видимому, привык.
Кофе Джонс готовил умело, с видимым удовольствием. Словно священнодействовал. Сначала долго молол отборные зерна в кофемолке.
— Весь секрет приготовления кофе — в хорошем помоле. Нужно помолоть как можно мельче, в пыль. Моя кофемолка сделана на заказ. А потом — вода. Чистая, родниковая, без примесей. И — в песочек, вот так. И нужно поворачивать джезву и не допускать, чтобы кофе остывал или, не дай бог, быстро закипал: чтобы весь вкус и аромат зерен перешел в напиток, нужен равномерный, медленный и постоянно усиливающийся нагрев. Как при хорошем подъеме на бирже, а? В двадцать шестом я работал в маленьком придорожном кафе. Тогда не было грилей: мы готовили для проезжающих водителей отменные отбивные и жарили на решетке на углях. И еще — великолепных цыплят. Все это было до Великой депрессии. Впрочем, отец вам, верно, рассказывал.
— Нет.
— Нет?! О, некогда он даже дрался на ринге! За деньги, разумеется! И сумел побить Макса Кампентьера! Того самого Кампентьера, что через шесть лет стал чемпионом! Разве он никогда не рассказывал вам этого? В каком же году это было?
Ну да, в двадцать седьмом!
— Мой отец не мог драться с Кампентьером в двадцать седьмом.
— Я же помню!
— Он родился в двадцать пятом.
— Джексон Грин — в двадцать пятом?
— Меня зовут Олег Гринев. Моего отца звали Федором. Теодором. Он — русский.
— Так вы — из России?
— Да.
Олегу стало горько. Старичок, конечно, милый и обаятельный. Но... Вот именно — но. Зачем все-таки Корсаков прислал его сюда? Чтобы изолировать?
Хотя... Он же сам сказал. Ему хотелось сделать Папе Роджеру услугу. Вот он и сделал. Прислал собеседника. Миллиардеру скучно. Весь персонал переслушал его истории, наверное, сотни раз.
— Так вы из Москвы?
— Да.
— Вы там живете, мистер Гринев?
— Уже нет.
— Ну да: вы сбрендили и вас прислали сюда. Очень мило. Это — в их стиле.
— В чьем?
— В людском. Люди стремятся отгородиться ото всего, чего не понимают. Мир стал убог духом.
— Мир всегда был таким.
— Москва. Я был в Москве. Совсем недавно.
— И как вам показалось?
— Утомительно. Слишком много заседаний. Впрочем, ваш Брежнев очень радушный человек. И — отличный спортсмен. Он катал меня на «мерседесе». Как его здоровье? — Никак.
— При его жизнерадостности он будет править еще достаточно долго.
— О да. И умрет в восемьдесят втором. Мне тогда исполнится двенадцать лет.
Старик посмотрел на Гринева внимательно:
— Мне кажется, вы раздражены чем-то. И говорите, как малый ребенок. Кто может знать будущее?
— Тот, для кого это будущее уже в прошлом.