Глава 60

— Гринев, где ты нашел себе такую шалаву в секретутки, а? Признайся, ты с ней спишь? Ну конечно спишь, вы иначе не можете, да и они не могут — это их способ сравняться с боссом, тайно руководить им. «Строю посетителей, потому что имею на это право!» И — чертики в глазах! И — высокомерие это холуйское!

Не-на-ви-жу!

Эвелина упала в кресло, достала сигарету, покрутила в пальцах, огня не дождалась, прикурила сама от какой-то пластмассовой зажигалки, затянулась дважды, нервно бросила зажигалку на стол:

— Прикажи своей рабе хоть кофе принести!

— Мне некогда рассиживаться. Работы много.

— «Работы много». Сидение в кресле ты называешь работой?

— Угу. Зато ты вообще не знаешь, что это такое.

— Я? Не знаю? Ты, пока мы были женаты, слышал хоть что-нибудь из того, что я тебе рассказывала?

— Угу. Ты дергала репку в каком-то колхозе. Когда в сельхозтехникуме училась. Это было до колледжа культуры.

— Во-первых, там тоже был не техникум, а колледж. Не у всех папы были московскими партфинансистами! А называлось это — сельскохозяйственная практика.

Так что я знаю, что такое труд! Настоящий труд!

— По-моему, ты проучилась там с месяц, нет?

— Это не мало.

— Понимаю...

— Что ты понимаешь, белоручка?! Нет, сидит тут, кивает, а я... Думаешь, я не знаю?! Да про тебя уже по трем новостям с утра поведали! Скупаешь акции на десятки миллионов долларов — и прибедняешься! Хотя — выглядишь ты неважно: мешки под глазами, цвет лица какой-то землистый... Это — от скаредности, понял, Гринев! В «москвичонке» он ездит! Ишь, прикинулся овцой!

Усталость, с утра навалившаяся на Олега ватным комом, внезапно переросла в гнев.

— Все сказала?! Теперь — проваливай! Мне нужно работать! — Последние три слова он произнес раздельно и отчетливо.

Эвелина испуганно взмахнула ресницами, губы ее затрепетали, и она — повалилась лицом на стол, заплакала, зарыдала, размазывая по лицу тушь...

— Что ты орешь... Ну что ты на меня орешь?.. Разве я виновата, что такая?

Ну не умею я жить, да, глупая, людей не понимаю совсем, но я же всегда хочу как лучше... Ты даже не представляешь себе, как я всего боюсь... Москвы вашей боюсь, мира этого скотского... И делать я ничего не умею, ну ничегошеньки, что ж мне теперь — помирать? Не хочу я, жалко, да и красивая я... Не хочу...

«Как тебя вообще угораздило на ней жениться?» — такой вопрос Гриневу задавал не только водитель. Сейчас он вспомнил. Ну да: Эвелину он встретил на бульваре, тогда она немного стеснялась своего несколько вычурного имени и звалась просто Линой. Как все. И приехала поступать во ВГИК, как водится. А дальше — все по накатанной: у нее кончились деньги — девчонка расставалась с ними беззаботно, как с чужими, очарованная летней Москвой и новыми друзьями — сплошь людьми «творческими, артистическими».

Эти друзья кончились, как только кончились деньги. И она сидела на скамеечке, несчастная и никому не нужная — на каком-то из бульваров Садового...

И люди торопились мимо, и автомобили мчались по своим делам... А он — остановился. Ее заплаканное лицо было действительно красивым, и она нуждалась в помощи, в его помощи, и казалась хрупкой, доброй и беззащитной... А что до ее глупости... Пожалуй, она не глупее других и не умнее, вот только беззащитнее — это точно. Всю жизнь ищет неземных очарований и — попадается. «Неземные очарования» — это почти как бесплатный сыр. Олег предвидел ее будущее: еще с десяток лет она будет метаться в поисках принца на белом коне, словно не ведая, что со временем все меняется — и принцы лысеют, и кони чахнут. Но — уж такова ее планида, и изменить здесь ничего нельзя.

— Кто тебе фингал нарисовал, Лина?

Женщина всхлипнула:

— А что, так заметно?

— Нет. Тебе даже идет.

— Медведь, я попала в беду.

— Когда было иначе?

— Не юродствуй! Я попала в настоящую беду! Помнишь Гарольда?

— Кого?

— Гарольда! Ты не мог его не заметить — он сидел у меня за рулем.

— Белозубый мачо, вылитый Бандерас!

— Откуда ты знаешь?

— Что?

— Что он выдавал себя за аргентинца?

— Да понятия не имею!

— А я, дура, ему верила! Он пел на настоящем аргентинском языке!

— Да иди ты!

— Да! Сама слышала!

— Хорошо пел?

— Да так себе. Но я была в него влюблена. А потом...

— Поробую угадать... У тебя кончились деньги.

— Гринев, ты пошлый и неделикатный. И мысли твои — узки.

— Есть немного.

— Я вообще не знаю, как ты здесь работаешь... Ты совершенно равнодушен к деньгам!

— Вот именно.

— Что — именно?

— Деньги меня не волнуют. Меня волнуют финансы.

— Вот это самое грустное. Знаешь, почему я ушла?

— За прошедшие три года я слышал от тебя с десяток версий.

— Чушь. Версия только одна: ты был ко мне невнимателен. И все.

— Да?

— Да. И я не оригинальна. Все женщины одинаковы. Им нужно внимание. Только лишь.

— Теперь буду знать. Все женщины — одинаковы.

— Разница лишь в том, что каждая из нас вкладывает в это понятие.

— А ты — что? — Тебе не понять.

— Логично.

— Даже очень логично. Твоя новая фифа принесет нам кофе или нет?!

— Нет.

— Вот, значит, как? Эта шлюха секретарша тебе уже дороже собственной жены?! Пусть даже бывшей?

— Что у тебя стряслось? И — быстро! У меня дел невпроворот.

— Ничего. Раз ты такой — ничего. Обойдусь. Дай мне денег, а свои проблемы я решу сама.