Глава 38

Поспать Гриневу удалось лишь пару часов. В семь он уже был на ногах.

Выгулял на крохотном балкончике щенка, покормил, себе сварил невероятной крепости кофе и засел за телефоны и компьютер.

К десяти приехал Борзов со свитой и готовым новым договором. Его спецы тщательно обследовали кабинет и все телефоны конторы на предмет возможной прослушки.

— Чисто. Даже странно, — резюмировал Борзов.

— Нормально, — пожал плечами Гринев. — Размах и уровень мероприятия таков, что любая информация может стать опасной для того, кто ее получит первым.

Договор Олег прочел внимательно, подписал, приложил печать и убрал свой экземпляр в сейф. Борзов уехал. Еще через полчаса в офис начали прибывать новые сотрудники. У подъезда остался дежурить блестящий, с иголочки «лексус» с водителем; позади него застыл тонированный «хаммер». За пару часов под его охраной Олег съездил в один из банков, привез очень крупную сумму наличными и снова сел за телефоны.

Новые сотрудники осваивались. Впрочем, никаких указаний им и не поступало — это был антураж: «Икар консалтинг» работает и процветает.

Присланная Борзовым секретарша Аня была молода, строга, очень красива, одета стильно и дорого. Два клиента, взбаламученные общим переполохом на бирже, были ею совершенно очарованы и после разговора с ней и краткой беседы с Олегом решили повременить с расторжением договоров.

Гринев проработал до позднего вечера. Сотрудники дисциплинированно разошлись в шесть, осталась лишь Аня. Олег вышел в холл, улыбнулся удивленно:

— Вы еще здесь?

— Конечно. Вы же меня не, отпускали.

Олег покачал головой:

— Извините. Вы можете идти, Аня.

— Спасибо, Олег Федорович. А вы?

— Я останусь здесь.

— До завтра, Олег Федорович.

— До завтра, Аня.

Олег прошел в подсобку, взял бутылку коньяка, выпил рюмку, захватил полотенце и прошел в крохотную душевую. Душевая была устроена по настоянию Чернова: порой его встречи с клиентами где-нибудь в «нейтральных» местах заканчивались совсем поздней ночью, следующие были назначены на утро, и Борис Михайлович добирал предутренний сон на работе, потом — под душ, потом — крепкий чай с коньяком, и к девяти он выглядел свежо, бодро и респектабельно.

Олег стоял под теплыми струями и никакой бодрости не ощущал. Накопленное напряжение бродило в крови волнами щемящего непокоя, и оттого, что тревога эта была мнимой, легче не становилось. И еще — была грусть: и потому, что не дано ему жить, как многим, заботами повседневными и простыми... А что, если мир виртуальных финасовых потоков уже захлестнул его, и он им покорен и покорен ему, и мир истинный остался где-то далеко, там, где шумит лес и блистает река?..

Гринев встряхнул головой и сделал воду ледяной. Потом горячей, потом снова ледяной... Он повторил так несколько раз, пока кожа не запульсировала упругой силой и печальные размышления и образы не ушли куда-то далеко-далеко... Одно его тревожило: разум продолжает крутить варианты сегодняшних и вчерашних встреч, разговоров, лиц, событий, а это грозит тем, что заснуть ему просто не удастся. Страх перед бессонной ночью, как перед предтечей небытия... Ты и работать не в силах, и сон нейдет... И ты будешь метаться по кабинету, время от времени укладываясь на диванчик скрученной пружиной, чтобы через четверть часа вскочить с него утомленным ожиданием предсонных грез... Это было скверно. Да еще и мысль о том, что завтра он будет болезненным, вымученным, усталым, и может оттого упустить счастливую случайность или вовсе совершить какую-то оплошность, ошибку, какая перечеркнет все усилия последних месяцев, лет, да и этих нескольких сумасшедших дней — такая мысль была невыносимой и напрочь прогоняла сон.

Девушку он не увидел — почувствовал. Она подошла сзади, обняла, прильнула, зашетала:

— Только, пожалуйста, не прогоняйте меня.

Олег повернулся и увидел перед собой ее лицо и глаза — глубокие, влажные, цвета темного янтаря... Ее руки ласкали его плечи, потом скользнули вниз, но взгляда она не отводила... Олег почувствовал, как горячей волной разом затопило голову, и ее полураскрытые губы казались единственным источником для утоления его жажды...

...Мир исчез. Исчезли люди, машины, леса, города, страны... Остались только гибкие нагие тела, наполненные страстью и силой и жаждущие поделиться этим друг с другом... Девушка была раскованна и искренна в своей неутолимой нежности, мужчина был раскован и силен в своей неутомимой жажде... И только когда глубокая ночь опустилась на громадный, никогда не засыпающий город, они тоже замерли в неге покоя и умиротворения...

— ...Только не говори ничего, пожалуйста... Никаких слов... Молчи. — На глазах девушки показались слезы, она шептала едва слышно и не могла остановиться... — Молчи... Слова могут лишь все испортить. Потому что... я не знаю, какое твое слово вдруг отзовется болью в моем прошлом... Ведь ушедшее мы носим с собой всегда. И за словом мгновенно побежит другое, третье, и все они станут ложью... И ты будешь уже не ты... Слова не важны. Не говори ничего.

Молчи. Музыка тоже способна говорить, она будит ушедшее и несбывшееся и оттого — еще более дорогое... А я хочу иметь сейчас, хочу иметь на совести что-то, нет, не то, за что будет стыдно или горько... Хочу, чтобы было красиво... Красота — это ведь только миг, и мы не умеем сберечь даже его... Успеется...

Потом... А вот ничего не успеется, и может не быть никакого «потом», а люди живут так, словно будут всегда... А всем ведь нужно так немного и так много — чтобы было красиво... Это и есть гармония... Гармония любви и красоты — самая редкая редкость на этой земле, и она мимолетна... Мир не терпит отличия от себя, строгого и серого... И потому — страшно. Сейчас мы с тобой словно в вагоне поезда, застывшего на крохотной станции; там, за окном, мечутся какие-то тени... И любой пустяк может разрушить наш хрупкий мир... И еще... Когда становится вот так хорошо, и ты понимаешь, что это счастье, и очень боишься это потерять и потому... спешишь избавиться от него. — На глазах у девушки показались слезы.

— Такая невыносимая легкость бытия... Мы ведь не забудем ничего, даже если пройдет тысяча лет? Правда?

— Правда.

А потом они долго лежали на разложенном диване, накрытом простыней; летняя ночь выдалась душной; Олег курил; залетающий ветерок едва-едва перебирал пласты табачного дыма, закручивая их причудливой спиралью, словно свивая плащи невидимым теням...

— Ты только не думай ничего такого... — нарушила молчание Аня. — Я наговорила какой-то ерунды... Забудь... Я была не в себе.

— А может быть, наоборот?

— Может. И — что это меняет? Так уж получилось, что я попала в твой офис как бы от Борзова... вместе с остальной «мебелью». Но я не от Борзова. Я из агентства. Мне позвонили оттуда и сказали, что нужна секретарь-референт. И я приехала.

— Ты где-то работала раньше?

— Конечно.

— Тебя уволили?

— Нет. Конторка, где я служила, разорилась. Вернее, она изначально была «поплавком». Но работать я умею. И ваши «мадридские тайны» мне ни к чему, ты не беспокойся. Как и о том, что... придет рассвет, и все станет по-прежнему. Ты — босс, я — твой секретарь. И мы перейдем на «вы».

— С каждым рассветом все становится иным.

— Как и с каждой ночью. Просто — ты мне понравился. И еще — мне вдруг стало жалко тебя.

— Я вызываю жалость? — спросил Олег.

— Скорее — восхищение. Я провела рядом с тобой всего один день и почти влюбилась.

— Почти?

— Почти. — Аня помолчала, попросила:

— Прикури мне сигарету, пожалуйста.

Олег чиркнул колесиком зажигалки, передал ей сигарету.

— А если совсем правду, то мне стало жалко себя. Подумалось: «Надо же, такой мужчина, и опять не для меня...» Вот я и пришла. Мне было очень хорошо с тобой. — Она помолчала, добавила:

— Значит, я в тебе не ошиблась.

— Уверена?

— Нет. Ночью все другое. Просто... я услышала шум душа... и поняла... Даже не знаю, как объяснить... Когда люди нагие — они никого и ничто не представляют, они такие, какие есть, И мне захотелось естественности и простоты... Ну да: мне стало жалко и тебя, и себя, и весь наш несуразный мир.

— Мир несуразен?

— Мир людей? Абсолютно. Да ты и сам это знаешь. Ты... ты не походишь на бесчувственную куклу, интересующуюся только деньгами.

— Меня интересует мое дело.

— Это другое. — Девушка вздохнула. — Моя беда в том, что уже пять лет я работаю мебелью. Даже когда меня домогались не в меру ретивые боссы, то тоже как до мебели: унять разыгравшееся после спиртного вожделение. Это было противно.

— Ты разочарована жизнью?

— Нет. Я разочарована той жизнью, что у меня есть. Ты вот ушел в душ, а я вдруг подумала: хватит комплексовать! И разделась, и пришла к тебе... А теперь... То, что с нами было, было замечательно, и никто никогда у нас этого не отнимет. Ни у тебя, ни у меня.

Девушка встала. Ее тело в полутьме словно светилось — тепло, янтарно...

— А сейчас я уйду. Устроюсь до утра в холле. Тебе нужно выспаться.

— Подожди...

— Зачем? Не нужно утренних неловкостей. Я должна тебе готовить кофе, а не ты мне его подавать в постель. Завтра я приготовлю тебе кофе. Горячий и очень крепкий.

Он помедлила у двери, крутнулась, став на носочки:

— Я красивая?

— Да. Очень.

Она улыбнулась:

— Спи. Тем более... Какой бы бесконечной ни казалась ночь, солнце обязательно взойдет. На востоке. И утро может оказаться совсем не таким, каким мы его ждем.