Глава 74
...Сначала ему снилось, что он летит. Все тело было невесомым, а воздушные потоки окутывали мягким, влажным теплом. Вокруг стелились облака, лишь иногда внизу проглядывало прозрачное небо, но его снова заволакивало дымкой. А потом он стал падать. Падение было почти отвесным, стало холодно, тело мгновенно сделалось влажным и липким, а его влекло в жуткую бездну...
Потом был запах орхидей – удушливо-влажный, дурманящий... А он шел сквозь этот запах и сквозь причудливо переплетенные ветви, внимательно оглядывая кусты, чтобы вовремя заметить маленьких, грязно-зеленого цвета змеек, затаившихся в ветвях в ожидании мелкой добычи. Так и шел, раздвигая податливо-гуттаперчевую массу кустов, туда, к свежему дыханию бриза.
Океан открылся сразу. Он был величествен и покоен, как уставший путник.
Валы, казалось, едва-едва набегают на хрусткий крупный песок, но было слышно, как океан дышал, медленно, монотонно, словно отдыхая в полуденном сне.
Ровная широкая полоска песка была вылизана ветрами и абсолютно пустынна.
Только у самой воды шустрые крабы, выброшенные шальной волной, неловко перебирали лапками, стараясь побыстрее вернуться в родную стихию. Чуть поодаль берег вздымался крутым охрово-коричневым обрывом, кое-где поросшим приземистыми кустами и неприхотливой жесткой травкой, ухитрившейся даже расцвести мелкими бледными цветиками.
Девчонка брела по самой кромке прибоя обнаженной, ее худенькая загорелая фигурка казалась частью этого берега, этих древних утесов, скал, выглядывающих из моря, будто окаменевшие останки доисторических чудовищ. Она что-то напевала, играла с каждой набегавшей волной, смеялась сама с собою и с океаном, и гармония счастья казалась полной.
А в дальнем мареве возникло белое облачко. Оно было похоже на батистовый платок, сотканный из прозрачных фламандских кружев, невесомое и легкое, как дуновение... Но марево густело, становилось плотным и непрозрачным, затягивая уже полнеба грязно-белым пологом; оно на глазах меняло цвета, словно наливаясь изнутри серым и фиолетовым... И океан стал сердитым и неласковым, на гребешках волн закипела желтоватая пена, и сами волны сделались непрозрачными и отливали бурым. И только зубья скал ожили в набегающем шторме; вода бесновалась, словно слюна в пасти исполинского хищника... Но солнце еще заливало сиянием берег, и девушка, занятая игрой, не замечала ничего вокруг.
Солнце скрылось в одно мгновение, исчезло, словно кто-то задернул тяжелую портьеру. Девушка оглядела разом ставший чужим и неприветливым берег, метнулась к обрыву; там, над обрывом, полыхнуло бело, земля содрогнулась, и обрыв стал оседать, дробиться пластами... Один замер в шатком равновесии, качнулся и с утробным хрустом и грохотом рухнул на песок, подминая под себя побережье и окутав все окружающее тонным смогом серо-желтой сухой пыли. Девушка заметалась в этом мороке, взвесь песка и пыли набивалась в ее легкие, душила...
А потом пласт рухнул и их накрыло тяжкой коричневой массой. Дышать стало трудно, почти нестерпимо, он оглушенно тыкался вокруг и с удивлением отметил, что толща породы проницаема, она похожа на плотную взвесь. Девушки нигде не было, она исчезла. И он остался один в этой душащей пустоте, из которой не было выхода...
...Данилов вскочил на постели, тревожно озираясь. Элли не спала. Она сидела и смотрела на него; ее темно-карие глаза в полутьме казались почти черными.
– Тебе снилось что-то страшное? – спросила Элли.
– Да. Одиночество.
– Я видела, как ты мечешься во сне. Но не хотела тебя будить. Мне думалось, ты сам выберешься из морока, в который попал. – Элли вздохнула. – Мне тоже было страшно и одиноко. Мне снилось, что я превращаюсь в камень. Тело мое цепенело: сначала ноги, потом руки... Я была в большой белой пустыне, все было там словно из гипса и молочно-белым, как простыни в операционной. А я замерла и не могла пошевелиться. Словно меня укусила гадюка вот сюда. – Девушка показала на грудь напротив сердца.
На глазах Элли заблестели слезы. Олег обнял девушку, провел ладонью по волосам:
– Не печалься. Это был просто дурной сон.
– Нет, я знаю...
– Что знаешь?
– Это не просто сон. На этом острове все не просто. Наверное, я загостилась...
– Загостилась – где?
– Здесь. – Элли помолчала, добавила:
– На земле. Я совсем не должна была жить. И я бы не выжила, если бы мама не умерла.
– Ты что, коришь себя за то, что...
– Да нет. Ни за что я себя не корю. Просто очень грустно жить на свете без мамы. А папа... Наверное, когда-то он был другой. И его интересовало что-то, кроме блестящих камней. Я всю жизнь росла по чужим домам и с гувернантками. Или – в частных пансионах. И нигде-нигде не было дома. Вот только здесь, с тобой.
Но мы живем совсем не правильно.
– Разве?
– Любовь – как костер. Он – сжигает. А мы не желаем замечать ничего вокруг. Мир, настоящий, а не тот, что мы с тобой придумали, не терпит гармонии любви. – Элли обняла себя руками, попросила:
– Приготовь мне, пожалуйста, грог.
Я мерзну.
Олег разжег спиртовку, смешал вино, плеснул немного коньяку, бросил трав, протянул девушке глиняную кружку. Ее Действительно бил озноб. Олег потрогал лоб:
– У тебя температура! И немаленькая. Сейчас поедем в поселок. Тебе нужно полежать день-другой в постели.
– Ага, – рассеянно кивнула Элли.
От ее равнодушия Данилов забеспокоился еще больше. Элли свернулась под теплым пледом, но продолжала дрожать. Ее огромные глаза, казалось, стали еще больше: щеки запали, у переносья залегли темные круги...
– Мой сон... Он был очень жуткий.
– Не верь ему. Это просто жар.
– Ага. И немного бреда.
Погода менялась. Наверное, где-то далеко, в океане, разразилась буря.
Ветра почти не было, а океан словно начал дышать: волны катились сами по себе, откуда-то из самого его сердца, у берега поднимались трехметровыми гребнями и разламывались о камни, рассыпая веера брызг.
Олег отнес Элли на катер, завел мотор; причалил к пирсу на материке, не без труда проскользнув между волноломами, и скоро, промчавшись на машине, уже укладывал девушку на покрывало в спальне.
Вернера в поселке не было. Олег попытался прозвониться на мобильный – тот не отвечал.
Охранник Жак привел поселкового доктора, тот осмотрел Элли, развел руками:
– Похоже на малярию, но не малярия. Одна из здешних лихорадок. Попробуйте давать вот это... – Доктор пододвинул коробочку с облатками, старательно пряча глаза.
– Это опасно? – спросил Данилов.
– Про здешние болезни никто ничего толком не знает. Разве что Веллингтон.
Он лечит местных, якшается с шаманами и травниками... Но он не врач.
– Это – опасно?! – повторил Данилов грозно, готовый сорваться на крик.
– Да, – кивнул доктор. – Для европейцев лихорадки в здешнем климате непривычны... Вы, по-видимому, знаете, что может сотворить с белым болотная малярия, какая для черных – так, легкое недомогание.
Данилов помнил. Люди пропадали в бреду, нередко лишаясь рассудка. Если выживали.
– Ей делали все прививки?
– Само собой. Только скажу вам одно, молодой человек: Современная медицина с грехом пополам умеет распознавать что-то около сорока тысяч болезней, кое-как лечить – пять тысяч, а сколько их всего – не знает никто.
– Телефон!
– Что, простите?
– У этого доктора Веллингтона есть телефон?
– Не могу знать. Он живет особняком и ни с кем из врачебного сословия не общается, – произнес доктор, надменно поджав тонкие губы.
– Так что делать?
– Я оставлю медсестру, она сделает все, что нужно: если вдруг сердце или еще что... Кстати, вы знаете, что у Элеоноры врожденный порок сердца?
– У какой Элеоноры?
– У вашей невесты. Нужно было делать операцию давно, но господин Вернер не дозволял. Он ждал, девочка перерастет... А с таким сердцем любая лихорадка...
– Замолчите! Где сестра?
– За дверью. Вы не беспокойтесь, она проинструктирована.
– Зовите!
– Я не закончил. Кроме того, у девочки не совсем здоровый рассудок.
– Вы так считаете?
– Это всем очевидно. К тому же около семи месяцев она провела в клинике для душевнобольных. Нынешнее состояние можно связать и с перевозбуждением. Я дам ей снотворного...
– ...и слабительного, – резко бросил Олег.
– Слабительного? Вы считаете? Зачем?
– Для полного счастья и душевного здоровья. Где живет доктор Веллингтон, вы знаете?
– Это можно выяснить в полиции. Режим проживания вне специально отведенных территорий и регистрация соблюдаются в Кидрасе неукоснительно. Но должен предупредить: господин Веллингтон давно не практикует в принятом смысле этого слова, и ни одна медицинская коллегия не взялась бы сейчас подтвердить его диплом. Вы очень рискуете.
– Это профессия.
– Но, пригласив Веллингтона, вы рискуете здоровьем девушки.
– Не пригласив его, мы рискуем ее жизнью, нет?
Доктор покраснел, поклонился:
– Как угодно, – пригласил патронажную сестру, женщину лет сорока пяти, представил:
– Мисс Лэри Брайтон. Она будет ухаживать за девушкой. Свое мнение я высказал, но оно, похоже, никого не интересует. Лекарство на столе. – Доктор откланялся и вышел.
– Вы не думайте, доктор Кентон хороший врач, но иногда его захлестывают амбиции. Он из очень простой семьи, всего Добился сам, а когда вспоминает аристократа Веллингтона...
– Людей он лечит?
– Кентон?
– Веллингтон.
– Только аборигенов. Врачебное сословие создало ему дурную репутацию... По их мнению, он слишком злоупотребляет спиртным и... Ему требуется психоаналитик.
По меньшей мере. Все так считают.
– А как считаете вы, мисс Брайтон? Вы можете ответить честно?
– Кажется, я не давала вам повода говорить со мной в таком тоне.
– Извините, мисс Брайтон. Я очень беспокоюсь. Сестра кивнула, принимая извинения.
– Будет лучше, если вы все же найдете доктора Веллингтона. Да, он странный и вздорный, но он живет здесь уже тридцать лет и о лихорадках знает все.
– Мисс Брайтон, вы сможете?.. Сестра поняла, о чем он спрашивал.
– Сделаю все возможное. Нужно просто поддержать ее сердце. У меня есть все необходимое. Но вы поторопитесь.
Олег бросил взгляд на девушку. Тени под глазами стали совсем черными, щеки горели ярким алым румянцем, губы произносили какие-то слова, а Данилов чувствовал тяжелую, унизительную беспомощность.
Адрес Роджера Веллингтона Данилов узнал через пару минут. А еще через пять уже мчал на джипе в Кидрасу.