Глава 61
Кассета крутилась в магнитофоне, отмеряя мгновения времени, как колеса — километры шоссе.
Автомобиль мчался на огромной скорости. Снежинки плясали в свете фар, будто облетающий тополиный пух. Вокруг была степь; ее очертания терялись в ночи. Как и очертания времени, страны и мира.
Аля открыла глаза. Посмотрела на светящийся циферблат часов: почти четыре. Утра.
Она тряхнула головой, поудобнее устроилась на сиденье.
— Я что, уснула?
— Как сурок. «Из края в край вперед иду — и мой сурок со мною…» — напел Маэстро.
— Дурацкая песня.
— Сочинение господина Моцарта.
— Да? Я не знала.
— Из края в край… «Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю я коней своих нагайкою стегаю, погоняю… Что-то воздуху мне мало, ветер пью, туман глотаю, чую с гибельным восторгом — пропадаю, пропадаю!..» Гениальные строки…
А как у Пушкина? «Все то, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья…» Люди обожают играть со смертью, но очень не любят проигрывать… А приходится… Гораздо чаще, чем они могут себе представить.
Всегда, Но пока ты выигрываешь — это и есть настоящая жизнь. Все остальное — ничто.
Маэстро смотрел сквозь лобовое стекло на дорогу, но девушке показалось, что он не видит ничего: ни снега, ни мглы… Господи, а может быть, он сумасшедший, этот Маэстро?.. Куда более опасный, чем тот, Сиплый…
Аля вытянула из пачки сигарету, прикурила. Выдохнула дым.
— Я так больше не могу…
— Что?
— Я не могу так больше! Кто вы? Откуда вы взялись?
— Ты боишься? — скосил на нее глаза Маэстро. Аля хотела соврать, но неожиданно для себя выкрикнула:
— Да! Я боюсь! Я — смертельно боюсь!
— Со мной тебе нечего бояться. И некого.
— Но я боюсь вас! Что вам от меня нужно?! Куда мы едем? И зачем… Зачем вы принесли мне плюшевого медвежонка?
— Ну вот и славно.
— Что — славно?
— Сейчас разговор у нас сложится. А чуть раньше мог и не сложиться. Кофе хочешь?
— Что?
— Кофе.
— А может, еще чай с плюшками?
— Может быть.
— У вас что, самовар в багажнике?
— Отнюдь. Через полтора километра будет придорожная забегаловка.
* * *
Действительно, через пять минут совершенно темное шоссе вроде расширилось, засветилось огнями. Небольшой ломик, крытый пластиковой «черепицей», стоял чуть поодаль и смотрелся для этих пустынных мест вполне экзотически.
— Это и есть забегаловка? — удивилась Аля.
— Похоже, местечко облюбовала здешняя хулиганствующая братва. А без комфорта им уже туго. К хорошему легко привыкают.
Аля нахмурилась:
— Сволочное время.
— Не хуже любого другого. Но и не лучше. «Кровью сограждан себе состояние копят и жадно множат богатств свои, громоздя на убийство убийство…» — продекламировал Маэстро.
— Это что, стихи?
— Да.
— А чьи?
— Древнеримского поэта Лукреция. Так что, барышня время все то же. И люди те же.
А вот погода — меняется.
— Мы уже в Крыму?
— На подъезде. Городок Крамогорск. Райцентрик. Маэстро загнал автомобиль на маленькую стоянку. Больше не было ни одной машины.
— Может быть, мы выпьем кофе еще где-нибудь? — робко спросила Аля.
— Барышня, для девушки, порешившей за полторы минуты семь отборных боевиков Автархана, ты слишком застенчива.
— Кто такой Автархан?
— Один из авторитетнейших людей Княжинска. Ныне покойный.
— Я… Я была не в себе…
— А может быть, наоборот?
Аля пожала плечами. Произнесла нерешительно, покосившись на заведение:
— И все же…
— Девушка, мы будем пить кофе там, где сочтем нужным. Не хватало еще считаться с бычками. Повторится так раз, другой, и эти животные решат, что они не мяса, а право имеют. Место забойного скота — в стаде. Наше — там, где мы решим.
Маэстро галантно открыл Дверь:
— Прошу.
Зал был пуст. Все столики свободны. Полусонный бармен вяло сидел за стойкой и пялился в телевизор, по которому показывали шумный боевик. Единственная официантка тоже припухала, из последних сил борясь со сном.
— Ну вот, все условия. У быков, надо полагать, пересменка. Час волка.
— Какой?
— Четыре утра — час волка. Именно в это время происходят все леденящие душу преступления, государственные перевороты и прочие человечьи шалости. К тому же к четырем человек невольно устает и, какой бы крепкий ни был, хочет покоя и неги.
— Вы тоже?
— Ничто человеческое мне не чуждо. Тем более, как сказал поэт: в мире счастья нет, а есть покой и воля. Воля присутствует, а вот покой — только снится. И — вечный бой…
Маэстро выбрал столик, отодвинул девушке стул.
— Располагайся.
— Я в туалет хочу.
— Пошли.
— Да я дорогу уж как-нибудь найду…
— Тебе не надоели еще приключения?
— До смерти.
— Ну тогда помолчи.
Маэстро прошел вперед, быстро осмотрел дамский туалет. Сказал:
— Заходи. Только ненадолго.
— Это уж как получится.
Оказавшись в туалете, Аля первым делом подошла к окну: фигушки. Полуподвал, оконце махонькое, кошке пролезть впору, но и то — заделано крепкой решеткой и уж потом рифленым стеклом. Как бы она сейчас отвязалась от всех и всяких провожатых!.. Не получится. А жаль. Остается использовать сие местечко по назначению.
Аля уже плескалась под умывальником, когда дверь снова открылась.
* * *
— Ну? Пошли? Нечего тут…
— Неистребимая тяга мыть руки перед едой. Очень микробов боюсь. Особенно вирусов.
Они пошли к столу. Маэстро следовал впереди. Аля даже подумала, не следовал, а шествовал: он шел прямо, и затылок будто упирался в невидимый высокий жесткий воротник. Словно он проходил не по пустому и полутемному придорожному шалману, а ступал по Георгиевскому залу Кремля. Или по меньшей мере по ковровой дорожке приемной Белого дома.
Маэстро дождался, пока девушка уселась, устроился сам, посмотрел на бармена и официантку. Те встрепенулись разом. Что-то в облике вошедшего было неумолимо жесткое, жестокое, властное, то, что нельзя было проигнорировать или не заметить.
Официантка как-то даже подобралась, танцующей походкой подошла к столику.
— Чем порадуете, красавица?
Заспанная, с отекшими веками «красавица» тем не менее улыбнулась:
— К сожалению, только холодные закуски. У нас всего один повар, и кухня давно закрыта. Но можем разогреть в микроволновке гамбургеры.
— Лучше меньше, чем ничего. Из холодных закусок — балык, сыр, ветчина. И чай, очень крепкий. У вас есть большой заварной чайник?
— Да. Узбекский. И пиалы к нему.
— Вот и славно.
— Спиртное?
— Будешь? — быстро спросил он Алю.
— Нет.
— Не нужно. Как вас зовут, красавица?
— Зинаида.
— Заварки не жалейте, Зинаида. Мужчина я не скупой.
— Да я навидалась. Сделаем все путем.
Зинаида прошла в кухню. Следом за ней вошел бармен.
— Ну? — спросил он.
— Что — ну? Заказ приняла, готовлю.
— Что это за фраер?
— А мне что за дело?
— Денежный?
— А ты не видишь?
— Тачка у него хорошая.
— Нормальная.
— Ты чего как вареная? Какого хрена ему к нам заезжать?
— А чего и не заехать в такую ночь?
— Пацаны только разошлись. Звякну-ка я Бурнашу, пусть приедет.
— Это еще зачем?
— Присмотрит.
— А чего за ним присматривать? Мужик красивый, не один и не с командой, с девчонкой…
— Дура! Да у нас на кассе денег немерено! Кащей забрать не заехал, видать, заблудил с телками или еще что… , если чего, кому отвечать? Мне! И тебе тоже.
Вот и… , этот… черный…
— Да какой он черный? Морда нашенская.
— Не о том я, Зинуля… Взгляд у него… Такой, что до костей пробирает. Звякну.
— Дурак ты, Костик. Знаешь поговорку: «Не буди лихо, ока оно тихо».
— Вот я и хочу, чтобы тихо было. Пусть Бурнаш суетится, мое дело телячье.
— Ну как знаешь, Константин.
— Из спиртного чего заказал?
— А ничего.
— Во-о-от.
— Что — вот? За баранкой он, и все объяснения. Это когда это крутые в выпивке за рулем себе отказывали? Он чего, гаишников каких здесь, в степи, углядел?
— Дурак ты, Константин, и толковать с тобой нечего. Ночь, темень, дорога ледяная… Он же не самоубивец…
— А я все же звякну. Случись чего — нам вовек с Кащеем не расплатиться. Говорю же, денег — вагон, все палаточники как с вечера свезли, так и… А и этот козел стриженый, Соня, и тот свалил… «По делам…» Какие у него дела, у отморозка бритого? Поди, Светку из палаточки во все щели дерет, вот и все дела…
— А тебя завидки взяли?
— Дура!
— Вот и кликни Соню, а Бурнашу нечего…
— Я сказал…
— Сказал, показал… Просто подлая у тебя душа, Константин. Бурнаш приедет — и Соне по мусалам надает, что развлекается, а не работает. А тебе чего надо? Чтобы он от Светки отлез. Только смотри, как бы самому не схлопотать — за ложный вызов… Очень Бурнашу понравится.
— А мне чего? Бабки оставили, а я должен…
— Во-во. Ты еще страху на него нагони, дескать, грабят тебя, убогого… — Зинаида стрельнула глазами в зал. — Эй, смотри, Константин. Этот мужчина, сдается мне, и уркаша-то в бумажку закрутит, а уж тебя, убогого, так просто на вилку подденет… Как закусь.
— Ты еще поговори! Твое дело — жрать нести!
— Вот я и понесу. Я в официантках двадцать лет ишачу и дело свое знаю. А только вот раздолбаев вроде тебя сколько ни учи — все не в науку.
— Ладно, поговорили. Иди обслуживай. Да, и табличку навесь: «Санитарный час».
Надо было и этого отвадить, да уж чего теперь… Пошла…
— А ты не погоняй, не запряг.
Зинаида залила кипятком чайник и начала раскладывать нарезанные кушанья по тарелке. Ей хотелось сделать все хорошо, как в старые времена. И мужчина этот…
Он, верно, привык не по таким забегаловкам закусывать… Да и… Ее так давно никто не называл красавицей… Совсем давно. Теперь уже и не вспомнить.
Бармен закрылся за дверцей директорского кабинета, и она услышала, как он накручивает диск.
— Коз-з-зел! — в сердцах произнесла она и пошла в зал. Зинаида расстаралась.
Нарезанные тонкими ломтями балык, семгу, осетрину, ветчину украсила зеленью и лимоном. Аккуратно, «по-наркомовски», нарезала хлеб. К сыру подала сливочное масло; чайник аккуратно обернула полотенцем, расставила пиалы.
Маэстро плеснул чаю в пиалу, открыл чайник, вылил обратно.
— Спасибо, красавица. Получи сразу; не люблю ждать счет. — Он подал женщине крупную купюру, по крайней мере впятеро превышающую стоимость заказанного.
— Ой, у меня и сдачи…
— Купи детям что-нибудь. Сколько у тебя, красавица?
— Двое. Спасибо.
Зинаида вернулась на кухню. Налила себе рюмку водки, опрокинула единым духом.
Рассмотрела портрет президента на зеленой бумажке. Мордатый. Повернула к свету, краска бликовала: настоящая. Как же, станет этот, что неразменными сотенными расплачивается, на дерьмовую кассу зариться… Дел у него больше нет.
Зинаида подумала-подумала и налила еще рюмку. Выпила, не переводя дыхания, захрумкала ядреным, бочкового засола, огурчиком… Глянула в зал. Константин вернулся к стойке и с гордым видом протирал бокалы. А темноволосый, чуть наклонившись, что-то говорил девушке. Официантка вздохнула: везет же некоторым..
И красивая, и молодая, и кавалер — нестриженый бычок, и при деньгах… Жаль, ее молодость прошла, как пропала. Ну да годы — они никого не минуют.
С этой мыслью Зинаида наплескала водки в фужер… А чего, смена кончилась, первый автобус придет в шесть. Дверь она закрыла. И спать хочется несусветно как. Вот только что-то слезливо на сердце, до оторопи… А сегодняшний навар у нее хороший. Если бы всегда так — давно бы старшему. Мишке, дубленку справила…
А то братва здешняя — только по названию братва: жмотные — хуже иноземцев…
Когда она еще в Днепропетровске в «Интуристе» работала — все на своих машинках сдачу да чаевые подсчитывали. Э-эх, жизнь… Пока сама молодая да красивая — дым коромыслом, а как годы подопрут… И детки повыросли… Наташка уже девица совсем, год-другой, и мальчонки-мужчинки начнутся… А у девки еще и голова дурная, вся в маму… Это сейчас она нахлебалась по самое некуда, а по молодости… И ведь свою голову поумневшую детям не приставишь… Как и свою жизнь дурную по новой не проживешь… Э-эх…
Зинаида смачно, в два глотка, выпила водку, зажевала кусочком балыка с хлебцем.
Передохнула; ну да, пойти прилечь. Часиков до восьми. Там и автобусов поболее, чтобы до города. А Мишку Катька покормит, да и сам он пожрать не дурак, было бы что… Мишка и вообще умный, в Никиту. Вот только бы не пил. Он обещал. Он не будет.
Глаза у Зинаиды слипались. Кое-как она добрела в подсобку, завалилась на низенькую кушетку и через минуту уже спала крепким сном.