Вперед и вверх! Этот немудреный девиз пришел на память Гончарову мгновенно: в горах «вперед и вверх» часто означало единственную возможность выжить.

Закрепиться на высотке, чтобы тебя уже не могли обойти, и ждать, когда подойдут «вертушки»… Они могли и не подойти. Тогда… «Мертвые сраму не имут». Попадать к «духам» живым для спецназовца означало лишь обречь себя на бесконечно долгие муки. Поэтому дрались насмерть. И — выживали.

В темноте Олег крепко схватил девчонку за запястье и рванулся ко входу на второй этаж. Там была такая же паника и неразбериха, как и внизу. Свет… Он так много значил в жизни людей, что его перестали замечать. Вернее, замечают, когда он исчезает.

В здании Гончаров ориентировался неплохо: все эти старые дома однотипны. Черная лестница, с нее можно выбраться вниз, на улицу, позади здания. Но вниз как раз нельзя: перехватят. Вверх. Вперед и вверх!

Замок на чердак был крепким, зато запор — хлипким: от первого же рывка гнилая древесина хрупнула, скоба вывернулась. Олег и Аля поднялись по скрипучей и местами такой же ненадежной деревянной .лестнице на чердак, выбрались через слуховое оконце на крышу.

— А на воле-то как хорошо, — улыбнулся Олег, пародируя хрестоматийного Вовочку, вернувшегося из швейцарской ссылки.

Девушка посмотрела на него; на лице ее застыла странная улыбка, словно она способна была сейчас или рассмеяться, или расплакаться. Но ей казалось, что слез уже нет. Как и выхода. Выхода нет. Только один. Аля встала и, словно слепая, побрела к краю крыши. Один шаг — и все кончится. Все. Она двинулась быстрее…

— А вот этого не надо. — Гончаров перехватил девушку, развернул к себе лицом.

— Пусти меня. Я устала. Наверное, меня не ждали в этом мире. Никто. Если я уйду, всем будет легче.

В ее взгляде усталость и безразличие… И еще — страх.

— Прекрати бояться, слышишь, перестань, — тряхнул ее Гончаров.

Она смотрела на него слишком спокойно:

— Я не боюсь. Ничего.

— Не лги. Ты очень боишься. А от страха умирают. Этого нельзя. Нужно выжить.

— Зачем?

— Назло!

— Я не хочу выживать назло…

— Аленка… Сейчас не время и не место читать нотации. Но ты должна понять!

Радость тех, кто желает тебе зла, смерти, есть еще большее зло! Понимаешь! Нельзя погибать! Нужно выжить!

— Я устала, — произнесла девочка совсем жалобно, — губы ее дернулись. — Я устала!

— На этот раз она почтив выкрикнула фразу, тело ее напряглось…

Не раздумывая ни о чем, Гончаров с маху влепил ей пощечину. На мгновение Аля застыла, вдруг разом обмякла в его руках; Олег ее не удерживал, и девушка опустилась на настил крыши. Слезы хлынули разом, девушка раскачивалась из стороны в сторону, причитая:

— Почему… Почему вы меня бьете… Почему… — Она хлюпала носом и всхлипывала, переводя дыхание, словно маленький ребенок; эффектная девушка исчезла, осталась обиженная, растерянная девчонка, глядевшая на мужчину с недоверием и… надеждой.

Олег облегченно вздохнул: истерики теперь не будет. Спросил буднично:

— У тебя платок есть?

— Что?

— Платок. Носовой. Лучше — чистый.

Девушка огляделась, возвращаясь в реальный мир.

— Платок? Должен быть. Почему мы на крыше?

— Залезли.

Алена щелкнула замком сумочки.

— Ого! — только и произнес Олег, извлекая оттуда пистолет. — Откуда такое богатство?

— От верблюда.

— Тоже хорошо. — Понюхал ствол, хмыкнул, отщелкнул обойму, вставил на место.

Заглянул еще раз в сумочку, вынул глушитель, еще раз осмотрел ствол пистолета, произнес едва слышно:

— Резьба стандартная. Фабричная. — Привернул металлическую трубку к стволу. — И где же такие верблюды водятся?

— Где-где…

— А вот продолжать не надо. Оставим вопросы до лучших времен. Как и ответы на них. — Помолчал, глядя на небо в сиреневых проблесках маяков служебных машин. — Если ответы, конечно, будут.

— А если нет?

— На нэт и суда нэт, — развел руками Гончаров. Прислушался к суете внизу. — Однако засиделись мы здесь, милая барышня. Пора отчаливать.

— Далеко?

— Жизнь покажет.

— И когда она это покажет?

Олег не ответил. Тихонько подобрался к краю крыши и осторожно заглянул за парапет.

— Ну что там? — еле слышно спросила девочка.

— Как в песне. «Вывели болезного, руки ему за спину и с размаху кинули в черный „воронок“…» — с чувством пропел Гончаров.

— Идем?

— Рано. Пока вяжут пехоту, пока строят посетителей… Генералов понаехало…

Он двинулся к яме люка. Остановился, опустился на крышу.

— Присаживайся. Отдыхать будем.

— Так, может, в самый раз — проскочим?

— Или не проскочим. Запомни, милая барышня: ожидание — просто другая сторона стремительности, натиска, напора. И неизвестно, что требует большей воли.

Куришь?

— Иногда.

— Тебе прикурить?

— Ага, Если можно.

— Еще как можно. Даже нужно. Только огонек прикрывай, ладно?

— Да.

Олег накрылся полой пиджака, чиркнул кремнем. Вынул изо рта сигарету, подал девушке, другой с удовольствием затянулся сам:

— Нигде так не курится, как ночью, на свежем воздухе, в компании хорошенькой девочки и на крыше!

— Я хорошенькая?

— Алена, ты просто красавица. У меня не было времени сказать это раньше. — Олег затянулся, выдохнул, щурясь от дыма; — Слушай, а может, тебе сдаться?

— Как это — сдаться? Ты же сам сказал…

— Нет, я в прямом смысле: пойти и сдаться ментам. Хотя… из пистолета ты стреляла, и, судя по всему, метко… Аля только свела губы.

— Ладно. Это была самооборона. Ведь так? — Олег в упор смотрел на девчонку.

— Да. Так. Но от этого не легче. Я… Я потом чуть не застрелилась в парке.

— И что помешало? Или кто?

— Мама и папа…

— Ну… Я вспомнила их… руки. И голоса. Я ведь совсем не помню своих маму и папу… Только это очень долгая история.

— Потом расскажешь, — согласился Олег. Добавил:

— Если захочешь. Стрелять умеешь, как я понимаю?

— Да.

— Тогда держи. — Он протянул ей оружие. — Кстати, откуда у тебя такой шедевр?

Последняя разработка, этого года выпуска. О ней и вспециальных журналах если что и было, то и то мельком.

— Трофей, — коротко пояснила Аля. Гончаров посмотрел на нее очень внимательно:

Слушай, а ты актерскому мастерству не обучалась?

— Не-а. Но каждая настоящая девчонка от природы артистка. Вам, сильному полу, не понять. Вы порой тупые, как бронепоезда: всего два хода, вперед и назад.

— Пожалуй. Но может, это и хорошо?

— Почему это?

— В бронепоезде что ценно?

— Уж точно не маневренность.

— Угу. Огневая мощь. И — надежность. Абсолютная надежность.

— Хм… — Улыбка девушки сложилась в горькую складку. — Знавала я одного… Тот не то что на броник, на дрезину ржавую не потянет.

— Ну и как звали того колесного?

— Какая тебе разница? Человек без имени.

— Понятно. Порожняк.

— Как ты сказал?

— Порожняк.

— Надо же… В самую точку.

— Ты не расстраивайся сильно, Аленка. Значит, время еще не пришло.

Когда-нибудь…

— Гончаров… — оборвала его девочка. — Мне то же самое говорила одна подруга…

Вот интересно, это у вас от воспитания?

— У кого это — у нас?

— У старшего поколения. Или возрастное?

— Благоприобретенное, — досадливо хмыкнул Олег.

— А вот и нет. Просто… Просто вы романтики. Да. Романтики и идеалисты.

— Не все.

— У вас такого нет. Вообще нет. И боюсь, никогда уже не будет. Наверное, просто жизнь как-то переломилась, и вы остались с той стороны перелома, мы с этой. И всем нам не хватает чего-то… Вам — нас, нашей молодости и понимания мира как данности, нам — вас, вашей убежденности в правоте, вашей романтики… Но такого не будет. Никогда. А жаль.

— Сколько тебе лет? — удивленно спросил Олег.

— Ну вот. Подруга задавала тот же вопрос. Ты знаешь, — с искренним удивлением произнесла Аля, — а мне вдруг стало не страшно. Совсем не страшно. Ведь когда-нибудь это закончится?

— Обязательно.

— Вот. Я потом тебе расскажу все. Просто… Когда сидела в квартире и ждала, мне было жутко. До какого-то дикого отчаяния… Так жутко не было еще никогда Потом… Потом все будто сон какой-то… Ты знаешь, моя жизнь вся — как сон, словно я живу не свою жизнь, чужую…

— А может, ты — зомби? — хмыкнул Олег.

— Да не верю я во всю эту галиматью!

— И правильно делаешь. Психика человека — вещ умозрительно тонкая. И хотя все мы процентов на девяносто одержимы стереотипами или, говоря точнее, архетипами, сочетание архетипов и индивидуальности даст такой причудливый узор, что вмешаться в него любому психиатру не под силу.

— Да? А как же тогда кодирование? От алкоголизма там, еще от чего?

— Эта хитрая и с виду мудреная штучка базируется на одном: на желании клиента, на его собственной воле. Кто хочет пить, продолжают, хоть ты их завнушай!

— Погоди, Олег! Я же читала про психотропное оружие. Если человека накачать, скажем, наркотиками… А в одной книжке тоже читала: там человеку стерли его собственные воспоминания и заменили другими, чужими… Выдуманными. Может, и у меня так?

— Человек не машина. Его нельзя программировать так, как вздумается какому-нибудь ученому гуманоиду. Душа непостижима и бесконечна… Знаешь, начало средних веков было временем мистики. О душе тогда знали куда больше, чем сейчас… Святой Августин тогда же и сказал: «Проникнуть в душу может лишь Тот, Кто ее создал».

— Все это утешительно, но… Олег… Ты такой умный. Может быть… Может быть, ты скажешь, почему я ничего не помню?

— Совсем ничего?

— О своем детстве. До десяти лет, до того, как попа в детский дом.

— Наверное, знаю.

— Да?

— Когда-то в твоем детстве произошло событие, скорее всего трагичное или страшное настолько, что вызвало тяжелейший, глубокий шок… Настолько страшное, что могло бы стать причиной полного разрушения твоей психики, твоего сознания, твоей личности. И тогда память просто-напросто заблокировала все воспоминания об этом событии или цепи событий, а воля, твоя воля, действуя в режиме защиты твоей психики, твоей души от этого разрушения, загнала их глубоко в подсознание…

— Но сейчас я же хочу вспомнить хотя бы своих родителей и не могу! Совсем не могу!

— Значит, время не пришло.

— Опять «время»… А когда оно придет, это время?

— Время есть категория изменения всего сущего. Мира вокруг, людей, их мыслей, стремлений, состояний… Когда ты будешь готова вспомнить, ты вспомнишь. Все.

— Ты знаешь… Я должна вспомнить. Потому что… Потому что у меня такое ощущение, что без этого я и не живу вовсе… Просто переживаю собственную жизнь.

А ведь другой не будет…

А вот это он хорошо знал. Два года… Два года он пережидал собственное одиночество. Или больше? И одиночество началось давно, когда семья превратилась в имитацию семьи?.. Переждать… Пережить… Перейти из этой жизни в другую.

Добрую, счастливую. Выбери себе жизнь и живи.

— Ты вспомнишь, — произнес он.

— Думаешь?

— Уверен.

— Когда буду готова… До этого… До этого дожить нужно.

— Кто бы спорил.

Олег легонько подошел к карнизу, снова осторожно посмотрел вниз. Вернулся, тихо сказал: «Пошли!» — и первым спустился в черный провал люка.