Двое мужчин и девушка вошли стремительно. Тот, что покряжистей, устроился за явно насиженный столик, другой, бритый наголо, массивный, долгорукий, в длинном кожаном реглане, враскачку пошел к стойке; его гладкий затылок только что не пускал зайчиков, а в чуть тронутом алкоголем Алином мозгу сама собою завертелась песенка из любимого старого мультика: «Мы бандитто, гангстеритто, мы кастетто-пистолетто… ага…» Детский сад — трусы на лямках! Аля успела заметить, как в резиновых улыбках растянулись губы бармена и официанта, как почтительно подсеменил к вошедшему Ванюша Казанова и зашептал что-то на ухо прибывшему боссу… Аля подумала, что убираться следует пошустрее, не хватало ей еще больших разборок в Малом Урюпьевске, и тут обратила внимание на девушку, что пришла с парнями… Сердце часто заколотилось.

Сначала Аля даже не поняла почему. Ну да, походка: так двигаются только на подиуме. Что еще? Стильная стрижка, мальчишеская угловатость… Девушка присела к столику, почувствовав на себе Алин взгляд, обернулась… Да! Это была Ирка Бетлицкая. Собственной персоной. Несколько секунд обе девушки застыли, будто сцепившись взглядами, Ирка побледнела, потом залилась краской, потом уставилась в стол, и Аля почти физически ощутила ее смятение! Пришли за ней? Вычислили?

Даже присутствие двух крепких и явно не склонных к излишнему анализированию парней не придавало ей бодрости: страх некрасиво испятнал лицо и шею, Бетлицкая жадно схватила выставленную кряжистым початую фляжку коньяку, отвернула пробку, щедро плеснула в фужер и выпила махом.

Аля не думала ни о чем. Встала, подошла к столику, присела, мельком улыбнулась малому, произнесла, глядя не на него, а на Ирку:

— Познакомишь с мальчиками, Ирунчик? — Помолчала, испытывающе глядя в лицо девушки, добавила, вроде смешливо, но голос ее ощутимо дрожал — от обиды или гнева? — этого она и сама не знала:

— Господин гангстер, угостите даму сигареткой?

Пацан собрал невысокий лоб морщинками, осмысливая непривычную мизансцену.

Аля же, не дожидаясь разрешения, выщелкнула из пачки сигарету, уронив еще несколько на стол, прикурила от чужой зажигалки, затянулась, пропела чуть слышно, выдыхая дым и едва сдерживая себя:

— «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы, пускай поет о нас страна…» Ну что ты так растерялась, Ирунчик? Разве не видишь, я сама как на иголках? Встретить дорогую подругу, да в таких палестинах… — Аля почувствовала, что почти задыхается, что еще немного — и она залепит этой шмаре по голове чем-то тяжелым.

— Ты хоть понимаешь, сука, что ты мне жизнь поломала?

Ирка, видимо, уже разобралась, что их встреча действительно случайна и никого из людей покойного Ландерса здесь нет. Вздернула подбородок, посмотрела на Алю зло:

— А почему я должна тебя жалеть? У тебя и муж крутой, и жилье в столице, и… ничего, не сахарная, выцарапалась. Я так всю жизнь живу.

— Тебя пожалеть?

— Обойдусь. — Ирка тоже взяла сигарету, затянулась, успокаиваясь. — Тебе просто не повезло.

— Тогда? Или — сейчас?

— Слушай, Егорова, ты тут не ерепенься! Ты здесь никто, поняла?

— А ты — крутая бикса, да? А если сообщить пра-а-аль-нм пацанам подробности твоего летнего отдыха на крымском взморье? Поймут, ежели по понятиям?

Глаза Бетлицкой сузились, она прошипела, почти не раскрывая губ:

— До вечера не доживешь.

— Была бы дурой — и до сегодня не дожила бы. Ты ведь меня в покойницах числила, а?

— О, у нас гости, и без охраны! — Бритый вернулся. уронил массивное тело на никелированный стул, и Але даже показалось, что тот ощутимо прогнулся. — Тоже с Дачи?

— С какой дачи? — быстро переспросила Аля.

— Ни с какой. — Бритый глянул на Бетлицкую. — Вопрос снят.

— Ирунчик, ты бы меня представила, а? И не бойсь, я — не ты.

— Разгордилась, да? — зло огрызнулась Ирка. — Да будь у тебя такая жизнь, как моя, тебя бы выучили дерьмо хлебать столовой ложкой! И не сидела бы ты такой гордой! Ведь такая же шлюха, как и все, а выкобениваешься, что целка майская!

Ненавижу таких!

Бритоголовый попытался обратить перепалку в шутку: собрал лоб гармошкой, изображая картинку «задумчивый супермен», растянул губы в «американской» улыбке, спросил глухо, голосом гнусавого переводчика боевиков:

— Что это было?

— Тут это, Глобус, дуркуют соски, — приняв шутку за вопрос, с натугой выдавил из себя коренастый. — Не пойми с чего.

— Чего не поделили, красавицы? — оскалил Глобус крепкие зубы. — Таких ног в этом захолустье всего две пары, и обе — ваши. А я юноша не жадный. — Слово «юноша» Глобус произнес с продуманной иронией, и Але показалось даже, пусть на мгновение, что все его одеяние вкупе с нарочитой бритоголовостью — чистой воды маскарад, не сильно и скрываемый: дескать, вообще-то, я горный инженер, ну да у нас в войсках форма такая. — Подтверди, Мямлик?

— Ну, — угрюмо кивнул коренастый.

— Так чего не жить, девчоночки? С такими данными можно жить или хорошо, или очень хорошо. — Задумался, сказал совсем уж назидательно:

— А вы — собачиться… То было, это было… Быльем все поросло, списано, забыто. А мы-то — живы! Ну? Как говаривал незабвенный Василий Макарыч Шукшин, тезка мой, кстати, — Глобус степенно кивнул голым черепом вроде как в полупоклоне, — а не соорудить ли нам, лапочки, хорошенький бордельеро? Или, как в песне поется, «танго втроем»? Не, вы на Мямлю не глядите, я не извращенец, да и делиться не привык.

Ну как, деточка? — посмотрел он на Алю. — В постельке и помиритесь.

Бетлицкая смотрела на Алю с ощутимым злорадством. А Аля… Неожиданно для себя самой она покраснела до самых кончиков ушей, почувствовав себя девочкой-подростком, словно незнакомые гормоны только-только начали будоражить кровь, а тут еще ей сказали стыдную, но такую желанную непристойность… Ну надо же! Ей казалось, что в своих полуобморочных ночных метаниях она совсем забыла, что такое чувственность, а тут вдруг… Нет, естество играет с ней идиотские шутки: сначала с красавчиком Ванюшей, теперь вот — с этим бритым переростком с головой похожей на… Аля даже закрыла лицо руками, а краска полилась на шею.

— Ну вот, я вижу, мое предложение попало на благодатную почву… — заулыбался во весь рот тезка Шукшина. — Мы поладим. Помолчал, предложил:

— Коньяк? Шампанское?

— Водку, — выдохнула Аля.

— У тебя чувствуется школа. — Лысый глянул в сторону бара, хлыщеватый официант, ловивший цепким собачьим взглядом каждое его движение, лопнувшей резинкой сорвался с места, замер у столика в почтительном полупоклоне.

— Водочки… — процедил, почти не разжимая губ с зажатой в них сигаретой, Глобус. Официант почтительно чиркнул спичкой, дождался, пока бос прикурит, затушил фигурным круговым движением. — И сам сообрази чего закусить, соответственно.

— Слушаюсь, — прошелестел халдей одними губами.

— А я буду коньяк, — Бетлицкая смерила Алю ревнивым взглядом, закончила:

— французский.

Халдей не двинулся с места. Глобус выдержал намеренную паузу и только потом кивнул:

— Выполняй.

— Слушаюсь, — снова выдохнул официант и испарился, оставив после себя душок приторного дезодоранта.

— Ну что, деточка, лошадок гнать не будем?

— А чего их гнать по зимней поре? — в тон ему ответила Аля, уже вполне справившись с собой. — Вот только…

— Что — только?

— Нам бы с Ирунчиком отлучиться, припудрить носики. — Аля с вызовом глянула на Бетлицкую. Взгляд у той словно застыл, зрачки сузились.

— Это — дело… — благосклонно кивнул Глобус. — Как там в песне поется?

«Эх, снег-снежок, белая метелица…» Только вы не особо там… Не перестарайтесь с марафетом. Меня полудохлые послушные рыбки давно не заводят.

— Не беспокойся, зайчик, эта краля для тебя веревкой совьется, если нужно, — с придыханием заверила Глобуса Ирка, добавила:

— И не гони… «Снежок» гонки не любит. Мы пошли?

Глобус только кивнул. В это время уже подскочил халдей, наполнил рюмку босса водкой из запотевшего, подернутого слезой хрустального графинчика; следом полная официантка уже несла широкое блюдо, на котором дымились исходящие сытным ароматом горячие мясные закуски. Аля уже направлялась вслед за Иркой, когда услышала сзади смачное разламывание горячей курицы, хруст нежных хрящиков под крепкими зубами, и ей вдруг стало противно до омерзения: животные.

Туалет сиял новехоньким кафелем, умывальная комната была неожиданно чистой, и пахло здесь каким-то цитрусовым освежителем-дезодорантом. Але подумалось вдруг, что смывать кровь с белого должно быть удобно… Бетлицкая шла впереди, запнулась на миг… Подчиняясь даже не интуиции — инстинкту, Аля резко отпрянула в сторону, и вовремя: Иркина рука с зажатым между пальцами бритвенным лезвием скользнула быстрым махом в каком-то сантиметре от ее лица! Не думая ни о чем, Аля ударила девку ногой по голени и тут же добавила крепко сжатым кулачком по голове, так, что рука зашлась от боли. Удар пришелся в висок; Бетлицкую повело, и она неловко, боком, ткнулась в кафельную стену и сползла по ней.

Выпавшее из ее руки лезвие серым бликом осталось лежать на безукоризненно чистом полу.