Теперь Але снилось, что она в пустыне. Она лежала на песке обнаженной; теплые лучи ласкали кожу, лучи не палящие, нежные; да и пустыня была освещена будто и не солнцем вовсе, а загадочной звездой Гемма из созвездия Северной Короны, той самой звездой, что в соединении с Солнцем предвещает счастливую любовь и покровительствует успеху в искусствах. Аля даже заулыбалась от ощущения чего-то радостного. Правда, в горле першило чуть-чуть, словно от мельчайших крупинок соли, попавших на небо… Наверное, перекупалась.

Где-то невдалеке послышался хруст песка. Девушка повернулась и увидела варана. Спокойный, мощный, он неторопливо карабкался вверх по песчаному кургану, но девушка знала, что этот громадный ящер ей совершенно не опасен; по крайней мере, он не опасен ей так, как опасен для своих собратьев, выживших каким-то чудом, попавших в наш мир из страшного и мистического мира рептилий, продолжающих бесконечную смертельную схватку… Схватку за что? Ведь этим жутким хищникам уже никогда не стать господами в мире под новым солнцем, но они продолжают сражаться с истовостью и упорством потому, что это даже не смысл, а способ их существования.

А варан оказался вдруг рядом, повернул массивную башку, и девушке на миг стало страшно: ящер смотрел на нее совершенно по-человечески; в его взгляде были и мольба о понимании, и скорбь… "Так, значит, они были мыслящие? А мы самодовольно считаем их мир примитивным просто для собственного оправдания?

Оправдания духовной нищеты и жестокости?"

Ящер снова мотнул лобастой головой и ткнулся девушке в плечо. Аля открыла глаза. Рядом стоял Маэстро. Тяжелая сумка покоилась у его ног. Присев на одно колено, он наклонился к девушке и спросил:

— Сладко спалось?

— Это ты?..

— Плохо себя чувствуешь? — Маэстро пристально посмотрел на Алю.

— Угу. Как побитая. Надувным ленинским бревном.

— Чем?

— Бревном. Ленинским. Надувным. Тем, что вождь пролетариата на субботнике таскал.

— Хм… Сейчас твои ровесники и не знают, кто такой Ленин.

— Я — из продвинутой молодежи.

— Замерзла, продвинутая?

— Чуть-чуть. — Аля взглянула на море: солнце уже готовилось купаться в его волнах, значит, уже вечер, и не ранний, а она проспала в общей сложности несколько часов. Сейчас ее бил озноб. — А во сне было много солнца… Наверное, перегрелась, — вздохнула девушка. — И сны эти…

— О снах ты расскажешь по пути, ладно?

— А по пути — куда?..

— Помнишь анекдот? «Ша, уже никто никуда не идет».

— Не поняла. Поясни.

— Мы будем просто гулять. Вдоль берега.

— А-а-а…

— Я суеверен.. А дорогу «закудыкивать» — дело неважное. Уразумела?

— Поняла, не дура. Гулять — так гулять. Прямо как в песне. Вот только…

Влад, нам что, снова нужно убегать?

— Да.

— Значит, «разведка боем» не удалась?

— Как раз наоборот. Ведь я жив. Они собрались быстро. Маэстро привычно проверил оружие, забросил за плечо обе сумки и быстро и пружинисто пошел вперед вдоль берега, в сторону от пляжа. Аля заспешила за ним.

Идти было трудно. Голые окатыши то и дело выскальзывали из-под ног, постоянно попадались участки с мокрым и зыбким песком, и вскоре обувь у девушки и ее спутника промокла, пропиталась песчаной взвесью и стала ощутимо натирать ноги… А тут еще и трава… В некоторых местах с обрыва сползли мощные многотонные пласты, перекрыв побережье жутким нагромождением бурых и серых камней; завалы стояли плотно, а вода и ветер сделали их подобием сказочных лабиринтов. Такие приходилось обходить, забирая далеко к берегу, ползти по каким-то «овечьим» тропкам, продираться через довольно высокие и плотные заросли неведомой травы, растущие где попало… У Али тогда просто замирало сердце: она жутко боялась змей, и опасение наступить на злобную пресмыкающуюся гадину превращало ее путешествие, так опрометчиво названное Маэстро прогулкой, в сущую муку.

— И долго нам так брести? — спросила Аля совсем поникшим голосом, не выдержав молчаливого похода. — Хоть это-то можно узнать?

— Это — пожалуйста. Пока не выберемся к пансионату «Водник».

— И зачем?

— Займем автомобиль.

— Но почему мы туда премся? Как говаривала бабушка Вера, «я чаю, не ближний свет». А автомобиль ты можешь «занять» где угодно. С твоей-то общительностью. Слушай, Маэстро, когда ты ходил в эту свою разведку боем… Мы что, не могли уйти тем же путем?

— Нет. Я оплошал малость. Или не малость. Было слишком много шума. И теперь с нами совсем перестанут церемониться. То есть будут стрелять из всех стволов. — Маэстро улыбнулся:

— Так что тем же путем — слишком рискованно.

— А до этого как было? Пытались шампанским угостить, да догнать не смогли?

— Аля…

— Что — Аля? Нормальные герои всегда идут в обход, так? — выпалила девушка, пожав плечами. — Тогда — в обход чего?

— Иронизируешь? Или злишься?

— Да ничуть. Я просто боюсь. Жутко боюсь! Зачем ты вообще ходил в эту свою «разведку боем»?

— Узнавать.

— И что ты узнал? Что на нас облава? Вот так новость и эка невидаль! «На вас погоня, четыре коня…»

— Аля…

— На автомобиле нас быстрее всего и сцапают. Даже я, дура дурой, а соображаю: те, по чьему приказу убили Ландерса, люди влиятельные. И когда им надоест разыгрывать товарищей и придет пора отстреливать дичь, нас то есть, они это сделают без лишних хлопот. Дороги для них перекрыть — раз плюнуть. И мы в угнанном авто будем как кильки в банке. В стеклянной. Выцеливай и валяй на выбор.

— Резон в твоих словах есть, но… Разъезжать беззаботными туристами мы как раз и не станем. А сразу по получении колес покатим в пансионат «Мирный».

— Что «Водник», что «Мирный»…

— Не скажи. Именно оттуда руководят охотой. На нас.

— И — что?

— Останется поинтересоваться только, кто все это затеял и почему. И где скрывается Лир. И кто он такой.

— Влад, время и события сделали меня совсем не любопытной, ты хоть это понимаешь? Больше всего мне хочется сейчас прикинуться ветошью, мирной рыбачкой Соней и свалить отсюда куда угодно, хоть на Каймановы острова, и можно до конца дней и по гроб жизни! Я уже сыта по горло чужими играми, я жить хочу счастливо, я хочу, чтобы что-то происходило в моей жизни, ты понимаешь, происходило, а не случалось! Да, мне еще дорога страна, но больше уже дорога как кладбище: здесь где-то погибли мои родители… Но я пренебрегу заботой о могилах, тем более что и бугорков от них никаких не осталось, и, может быть, для тебя, бойца насквозь невидимого фронта, это в порядке вещей, то мне…

Аля присела на корточки, закрыла лицо руками.

— Тебе плохо? — встревоженно наклонился над ней Маэстро.

— Нет. Извини. Погоди немного. Я сейчас соберусь. Извини.

Девушка вздохнула несколько раз, подняла потемневшее лицо, но слез на глазах не было.

— Ты умница.

— Нет, Влад. Просто… я такая же, как ты. Мне некуда идти. Поэтому нам по пути. Веди.

— Тогда — пансионат «Мирный». Там нас не ждут.

— Нас нигде не ждут, — произнесла Аля потерянно.

— Не расстраивайся, девочка. Не мы одни такие.

— Ты думаешь?..

— «Когда я пришел на эту землю, никто меня не ожидал… Я пошел по дороге со всеми, и сам себя я отпевал…»

— Что это за песня?

— Стихи Николаев Гильена, а вот автора музыки не вспомню.

— Красивая. Но не очень веселая.

— А я хотел тебя утешить.

— Песней?

— Ну да.

— Хм…

— Поэты знают истину.

— Думаешь?

— Истина в том, что никого не ждут на этой земле, и каждому приходится воевать за место и под солнцем, и под звездами, но… Человек не только не находит то, что хотел, но и теряет то, что имел. А когда оглянется… Жизнь уже спешит к закату, и ему нечего вспомнить, кроме войны и огня. И — не о чем жалеть.

— Это банально, Маэстро.

— Может быть, если огонь для тебя — лишь метафора, а война — понятие истории и философии.

— Ты загрустил?

— Вряд ли.

— Не грусти. Ведь гореть куда лучше, чем гнить.

— Да?

Аля только пожала плечами. Потом вздохнула горько:

— А вообще-то… Все это пустое мудрствование, а по жизни… по жизни я точно знаю: у тех, у кого есть папа и мама… или были хотя бы в детстве… им жить куда проще. А уж воевать и подавно.

— Наверное, ты права.

— Я не «наверное» права, я права во всем. И ты это знаешь! Ой!

Аля ступила неловко, нога заскользила по камню, и девушка упала. Маэстро мигом оказался рядом, на лице его читались озабоченность и страх.

— Ничего… — произнесла Аля, кусая губы.

— Не ври! Тебе больно? Напряги ногу… Умница… А теперь попробуй встать.

— Ага. — Девушка глянула на Маэстро, глаза его были совсем рядом. — Влад, а если у меня перелом, ты меня пристрелишь, да? Чтобы не мешала выполнять «боевую задачу»?

Если Маэстро и хотел пошутить, то, увидев в глазах девушки затаенный страх, передумал, ответил искренне и просто:

— Нет.

И в этом ответе Аля услышала такую смертельную усталость… И ничего не нужно было объяснять, ни о чем не стоило говорить… Девушка просто уткнулась ему в куртку и заплакала.

Маэстро прижал ее к себе, гладил по голове, пока девушка не перестала всхлипывать…

— Влад… Ты не обижайся на меня… Ты добрый, хороший… Я правда совсем не понимаю, как ты стал тем, кем стал… Но все-таки… все-таки я тебя боюсь… иногда…

— Не переживай, девочка. Иногда я и сам себя боюсь.

— Я больше не буду поскальзываться. Просто я устала. И еще… еще мне жутко страшно скакать по этим камням и через эти кусты куцые продираться… Так и кажется, где-то там гадюка затаилась и стоит мне наступить, как она… 0й!

Видишь, только упомянула, а у меня — душа в пятки и мороз по коже… Даже не мороз — судорога. Я никогда не думала, что такая трусиха, а тут… Кажется, мне никогда не было так страшно. — Аля помолчала, выдохнула, скривившись:

— Меня трясет, ты чувствуешь?! Ползти по этим жутким камням, а особенно через кусты!

Бр-р-р!

— На деле боимся мы не змей, а нашего представления о них. Может быть, того, канувшего в небытие, мира рептилий, враждебного всякому теплокровному… А может, того, что во всяком ползующем на брюхе гаде — что-то от сатаны, а сатана и есть смерть… Для человека образ врага, и извечного, и наиболее нежелательного, подсознательно ассоциируется именно со змеей.

— Какой ты у-у-умный… Влад, если так ты хотел меня успокоить, это тебе снова не удалось.

— Погоди, Аля. — Маэстро задумался на секунду, произнес:

— Нас гораздо больше пугают сформированные нашим же воображением страхи, чем их реальный источник. Змеи, которых ты боишься, не живые.

— Как это — не живые? А какие же? Дохлые?

— Ты страшишься того, что нарисовало твое усталое воображение, твои растрепанные переживаниями нервы уже загодя, заранее, боятся этой красочной чепухи, посылая сигнал о близкой опасности в мозг, требуя от него команд на соответствующее действие… А их, этих команд, нет! И нарастает напряжение, появляется скрытая истерия. Ты просто устала, девочка.

— От жизни?

— Скорее, от ее отсутствия.

— Тогда, может быть, отдохнем немного?

— Нельзя. Солнце уже садится. Нужно идти, а то в темноте ноги побьем.

— А вот темноты я уже не боюсь. Пошли.