Глава 27
Сначала мне снились какие-то переходы, лестничные пролеты, замкнутые двери... И подъезды были гулкими и странными, а город – знакомый, но чужой, с какими-то башнями, шпилями, вроде даже веселый разноцветностью построек, но это мнимое веселье скрадывалось бесконечным сеющим дождем и масляно отливающей брусчаткой... И я понимал, что где-то в этом чужом и неприветливом городе я купил большую-большую квартиру в старом доме, но где – не помню и не хочу вспоминать, да и страшно мне от ее чужого неуюта и оттого, что я отчего-то знаю, что сама квартира проходная и через нее снуют чужие, незнакомые люди и – настигает тоска... Где я, что мне здесь нужно?.. И я хочу домой... домой... домой...
А потом вдруг оказался на галечном пляже, и солнце было теплым и нежарким, и чуть зеленоватая волна едва плескала, убаюкивая... И откуда-то звучал саксофон, и щемящая мелодия Гершвина о лете сплеталась сама собою с шелестом волн, с размеренностью дней, прошлых и будущих, и их предстояло прожить еще много, и я уже стремился к ним душою, и почувствовал, что и дом у меня есть, и ждет меня милая приветливая жена...
А потом – словно тень занавесила небо на мгновение и – унеслась. И я видел ее уплывающей, словно облако, пока она не превратилась в дальнюю мутную дымку.
И я вдруг понял, что и странный город, и дождь, и черная тень – все это соткано усталым моим воображением, что все угрозы, горести, потери мы выдумываем себе сами, чтобы оправдать собственную неустроенность и страх жизни... Ведь всего-то нужно – сделать шаг, и море будет ласкать тебя нежно и невесомо, и все, кого ты любишь, останутся рядом навсегда, потому что им нужна твоя любовь и твоя забота...
Проснулся я улыбаясь. Ветер раздувал занавески, а я пытался вспомнить сон и не мог. Но понимание того, почему и зачем я оказался на Саратоне, не проходило. Все потери, недуги и поражения мы выдумываем себе сами. Значит, нужно выдумать победу.
И я снова уснул. Без сновидений. Пока не почувствовал, что в комнате моей кто-то есть. И ощутил аромат свежесваренного кофе.
– Славно спалось? – услышал я голос Вернера. – Я тут кофе угощаюсь и смиренно жду, пока ты проклюнешься.
– Уже, – сказал я, поднимаясь с обширного лежака. Простыня была всклокоченной донельзя.
– Кошмары снились?
– Разное. Ты пришел поговорить?
– Да. И тоже о разном.
– После душа, ладно?
Я постоял под горячими струями, потом сделал душ ледяным, вытерся, оделся и через десять минут был свеж и бодр, как голодный дельфин.
– Держи. – Он подвинул мне чашку крепчайшего кофе.
Я отхлебнул, закурил сигарету, посмотрел на Вернера. Он выглядел измученным.
– Ты не покемарил? – спросил я.
– Пытался. Но – что-то с нервами. Не смог. Стоило закрыть глаза и задремать, как я словно начинал захлебываться. Вскидывался в холодном поту, курил, делал глоток-другой рома, снова пытался заснуть... Ничего не получилось.
– Слушай, Вернер, а ты... травкой никогда не баловался?
– А кто ею не баловался? Хуже другое: одно время я стал большим любителем шнапса... Вру, шнапс я не любил, пил скорее водку, бренди или ром, но дело не в этом... Я полюбил состояние, вызываемое спиртным.
– Горькое лечит.
– Мне тоже так казалось. А потом встретил Гретту. Девчонка была – закачаешься. И даже – упадешь. Знаешь, в отставку я вышел давно, играть в войнушку мне надоело, и больше года я прозябал под Франкфуртом на какой-то съемной квартирке, типа частной гостиницы... А когда живешь на пособие, да еще в чужом жилье, все вокруг кажется каким-то необязательным, мнимым...
– Как сейчас?
– Может быть. И твоя собственная жизнь – тоже. По утрам я спускался в кафе, брал рюмочку рома или бренди и зависал с такими же любителями выпить поутряни, как и я. Умом понимал – неправильная эта жизнь, не моя, а отрешиться от нее не мог.
Вот тогда и встретил Гретту. В тот день я ездил во Франкфурт выправлять какие-то бумаги, потом засел в пабе и вернулся автобусом: сильно был набравшись. Сошел, побрел в свою гостиничку... Вдруг вижу: какие-то косоглазые девчонку полукольцом окружили... Я рявкнул на них, они даже головы в плечи втянули, а как рассмотрели – сложения я не богатырского, да еще и под хмельком, заулыбались, обступили...
– Корейцы? Китайцы?
– Да я и не рассмотрел. Нет, скорее из Южной Азии ребята – бенгальцы, пуштуны – не понять. Что-то заклекотали на своем наречии, потом один на ломаном немецком произнес сакраментальную фразу: «Бумажник, часы и – уходи, немец». Вот это завело меня больше всего: какие-то выродки пытаются ограбить девчонку, да и меня, и – где? У меня дома! Ну я и развеселился.
