Глава 30
Победа. Ее дано вкусить всем, но не все способны ее распознать и тем более – удержать. А слово – сладкое. Почти столь же сладкое, что и свобода. Все. Мне пора.
Пора. Пора – чего? Тоски, отчаяния, успеха, победы, подвига? Людям разумным знать этого не дано. А просто людям дано это предчувствовать. Предвидеть.
Я шел по набережной, и легкость в мыслях была необыкновенная! Не каждому выпадает вот так вот, передремав осень, зиму и весну, попасть прямо в жаркое марево лета… «Прекрасны осень, и зима, и лето, и я тебя благодарю за это…» Слова, конечно, бредовые, но как бодрит! Или – другая: «Вместо нежных фраз я тебе послал ноты… Там было – до-до-до-до…»
Я свернул в проулок. Хотелось вспомнить город или, скорее, его почувствовать. Мои впечатления почти пятнадцатилетней давности накладывались на время, на то время… А судить о прошлом с позиций сегодняшнего дня – занятие бесперспективное до умозрительности. Даже если некогда это было для тебя настоящим.
…И я – снова заблудился. И понял, что бреду по кругу. Маленькие дворы были абсолютно пустынны и густо занавешены листвой пыльных деревьев; колодцы переулков были залиты солнечным светом, но свет этот тонул в грязных выщербленных стенах, в серой штукатурке домов давно минувшего и ни для кого теперь не важного века… А потом увидел двоих, одетых в какое-то тряпье… Лица их были одутловатыми, отекшими, тусклые выцветшие взгляды были пусты… А в каком-то из проулков мелькнула – тень или призрак?.. Некто, одетый в черное и с черным же ликом… И вспомнилось вдруг: «Мне день и ночь покоя не дает мой черный человек. За мною всюду как тень он гонится…» И на душе моей стало тревожно и мнимо, будто я заблудился в неотвязном и смутном сне.
А за мною увязалась большая черная собака. Она шла молча, понуро, время от времени взглядывая на меня исподлобья, словно чего-то ожидая… И я – почувствовал страх. Тот тяжкий, почти панический страх, какой и бывает-то только в снах. Обернулся, пристально и прямо глянул псу в глаза и произнес:
– Уходи. Я – не твой.
Пес потупился, замер, развернулся и неторопливо потрусил назад, пока не скрылся в какой-то арке.
А неспокойствие не проходило. Я мотнул головой, пытаясь заставить себя мыслить рационально: ну да, собака, и ничего больше… Нагнулся, подобрал камень, накрепко зажал его в руке… А изморозь окатывала холодом спину, и я понял, что шагаю широко и размашисто, почти бегу…
Я вышел на пустырь. Он был залит ярким солнечным светом, столь белым, что казался неживым. Бетонная площадка, полузаваленный забор, пыльная смоковница, мусор, местами подожженный и заполняющий пустое пространство запахом гари… Те самые двое бродяг с отекшими и одутловатыми лицами, роющиеся в нечистотах, а прямо посередине пустыря…
Там стоял человек в черном. Глаза его были прикрыты темными линзами, длинные волосы ниспадали на плечи… А я шел прямо на него, как сомнамбула, словно продолжая смотреть навязчивый ночной кошмар, от которого не мог очнуться…
Движение его я даже не увидел – почувствовал, но ничего предпринять не успел: запнулся о какую-то выбоину и ничком полетел на растрескавшуюся бетонную твердь пустыря… Пуля шевельнула волосы и с глухим хрустом зарылась в штукатурку полуобвалившейся стены позади… Я крутнулся, успел заметить фонтанчик щебня и пыли, выбитый второй пулей, и с маху метнул камень.
Бросок был точен: одно из стекол очков рассыпалось, человек нелепо пошатнулся, а я с маху кинулся на него, смел наземь, перекатился, вскочил на ноги и тут же ударил мыском в висок. Человек откинулся на спину и замер в бездвижии. Пистолет с глушителем отлетел, я подхватил его, повернулся в сторону рывшихся в мусоре бомжей: они присели прямо у кучи и смотрели на меня во все глаза: теперь в них не было пустоты, а был страх, но не смерти, побоев: такой бывает в глазах у бесприютных дворняг…
День перестал быть сном, обрел цвета, звуки, краски, очертания. Глаза заливал пот, я смахнул его рукой, наклонился к противнику: аорта пульсировала; он был жив и без сознания. И он был действительно черным! Как определили бы в сводке, «лицо арабской национальности» с изрядной примесью негритянской крови!
Я быстро обыскал беспамятного молодого человека; как и следовало ожидать – никаких документов. И денег тоже. Хотя с такой внешностью его может остановить первый же милицейский патруль! Впрочем, если он вышел из машины где-то на набережной и, сделав дело, собирался в нее же вернуться…
«Сделав дело»… Мысль о том, что этот странный незнакомец хотел меня убить и едва не совершил это, пришла мне на ум с некоторым запозданием. А вслед за ней… Неужели моя первая и довольно бредовая версия пропажи Дэвида Дэниэлса – в связи с наследством в Нигерии – верна? И это – киллер по его австралийскую душу? Которую он уже успел отправить к «верхним людям» и теперь… Но я-то ему зачем?! Или он рассудил, что я охранник Анеты Дэвидсон, и решил сначала расправиться со мной, а потом с девушкой? Ведь она, как и вдова, тьфу, пока еще жена Дэвида, – прямая его наследница! А с чего он не убрал девушку раньше? Случая не представилось? Похоже: Аня, по ее словам, металась то к необитаемому дому, то в милицию, а потом неожиданно даже для самой себя поймала такси и махнула в аэропорт, оттуда – в Москву и вернулась со мной…
Почему они решили, что я ее охранник? Наблюдали за домом и за тем, как я отправил «отдыхать» Мориса? Или установили прослушку? Или этот темнокожий не имеет никакого отношения ни к Дэниэлсу, ни к Ане, а послан обиженным Морисом – поквитаться? Или…
Приложил я его со страху жестко. И в себя он может прийти и через пять минут, и через сутки. А мне бы его порасспросить… Нет, не удастся.
Из переулка на пустырь выкатилась целая ватага мальчишек с видавшим виды футбольным мячом. Что им за интерес гонять по пыльному пустырю мяч в такую жару – этим вопросом я даже не задавался: сам был такой.
– Эй, пацаны! Тут человеку плохо! Солнечный удар!
Ребята подошли гурьбой, остановились полукругом.
– Он же негр! У них солнце жарче! – усомнился один.
– Никакой он не негр. Просто темный. У негров волосы курчавые, у этого – прямые.
– Но и не русский.
– Ребят, давай его в тенечек оттащим, а? – сказал я. – Полежит и оклемается.
Один вытащил бутылку с водой, отвернул крышку, полил беспамятному незнакомцу на голову. Констатировал:
– Не шипит. Значит – жить будет.
– Тенечек здесь – только у помойки, – сказал другой.
Мне подумалось, что там ему самое место. Но вслух я произнес:
– Все лучше, чем на солнцепеке…
– А вы, дяденька, ему кто? – поинтересовался один из пареньков, тот, что постарше.
– Никто. Прохожий.
– А-а-а-а… – протянул парень. Скомандовал ватаге: – Ну что смотрите? Поможем турку? – Глянул на меня, поправился: – Типа туристу? Хватайте за руки, за ноги и – в тень.
А я развернулся и – пошел прочь. За участь стрелка опасаться не приходилось. Очнется он, ясное дело, без часов, ботинок, пиджака… И ребятишки, и бомжи молчать обо всем будут, как черноморская кефаль. И меня при встрече не признают. Вот такая у нас страна.
