Я обогнул утес, тропа пошла под уклон. Расслабился, подошвы кроссовок ритмично хрустят по мелкой гальке. Постепенно я чувствую какой-то новый ритм — кто-то догоняет. Судя по всему, тоже бегун, только дистанцию тот выбрал явно короче, или — просто менее опытен. Сейчас будет подъем, и с запалом на четырехсотметровку его одолеть может только чемпион.

Шаги приблизились, поворачиваю голову:

— Лыжню?

Бегуном оказалась высокая, худенькая русоволосая девчонка, похожая на подростка. Поравнялась со мной, спросила, чуть запыхавшись:

— «Динамо» бежит?..

— Все бегут…

— В горку рванем? А то одной тяжело.

— Рвануть? Не получится.

— А на спор?

— На что?

— Ни на что… Кто быстрее.

— Быстрее буду я.

— Хм… Вот за что люблю сильный пол, так это за крутую самонадеянность!

— Вот за что люблю слабый, так это за суетное желание стать «сильным»…

Играть, милая барышня, нужно на «своей территории»…

— Да? Кастрюли, пеленки, постель?

— Нет. Очарование, обаяние, доброта.

— Так рванули или слабо? — прищурилась девушка.

— Рванули!

— Ал!

Девчонка метнулась вперед, как спущенная с тетивы стрела. Я поймал себя на том, что просто любуюсь ее худенькой стремительной фигуркой… Бегать наперегонки явно не хочется, но… Десять метров… Пятнадцать… Двадцать пять… Прикидываю. Так… Подъем — почти два километра… Если оторвется намного — не обогнать… Пора. Работай. Вдох-выдох не на три шага, а на два…

Вот так… Теперь — метров триста привыкнуть к новому ритму, превратить в «крейсерскую» скорость… Девушка впереди уже метров на сто… Так… «Сдохнет» на втором километре… А сейчас — и это забыть. Работай!

Теперь я уже не соревновался ни с кем. Просто вышел на скорость и начал ее «отрабатывать».

Расстояние сокращается… Желтая курточка мелькает все ближе… Обхожу девушку уверенно, спокойно, неторопливо. Только оказавшись на вершине холма, выдыхаю резко, поворачиваюсь и бегу вниз, ей навстречу. Через пару минут мы бежим рядом, переваливаем холм, и — под горку, к шоссе.

— Ну что, доказали? — спрашивает девушка, едва переводя дыхание.

— Что?

— Превосходство. Можете не отвечать: довольство просто написано на вашем лице.

— Угу. Золотыми церковнославянскими буквами.

— Что и требовалось доказать. Все мужчины — самодовольные эгоисты.

— Разве мы что-то доказывали?

— А как же! Тоже мне, джентльмен!

— Слава Богу, не в Туманном Альбионе живем.

— Ну это-то я давно заметила. С детства.

— Полагаете, там краше?

— Там — надежнее.

— Сейчас — может, и да…

— А все же… Не могли сделать даме приятное?.. И — проиграть?..

— Это унизительно. Для вас.

— Ничего. Я бы перетерпела. Тем более джентльмен должен проиграть даме легко, чтобы она этого даже не заметила.

— Как в кино?

— А что в этом плохого?

— Милая барышня… Знаете, в чем проблема нынешних девчонок? Даже таких очаровательных и решительных, как вы?

— Угу. Дури много, а счастья все равно нет.

— Вы пытаетесь сочетать в себе капризного маленького ребенка и взрослого мужчину, когда вам это выгодно.

— Хм… Все женщины делают это. Ха… Фильм есть с таким названием…

— Фильм?

— Ага. Тинто Брасса. Смотрели?

— Не помню.

— Не обращайте внимания. Это я о своем, о женском… А что до парней — так вы не то что ребенка, вы беременную старушку изобразите, если вам это нужно.

— Может, и так… Только… Нормальный мужик — это, как теперь принято говорить, отморозок.

— Да? — Девушка удивленно приподняла брови дугой, будто всматриваясь: а с тем ли она решила побегать?..

— Обязательно. Но только в одном смысле. Когда перед ним стоит цель, все остальное по большому счету перестает существовать…

— Тогда это точно отморозок. Полный. Или — другое слово… Покрепче.

— Милая девушка, я не договорил… Кстати, меня, мне кажется, зовут Сергей…

— А меня, по-моему, Лена.

— Тогда уж давай на «ты»: вести философическую дискуссию и скакать рысью…

— А пить на брудершафт? Нет, Сережа, с на «ты» мы повременим.

— Как долго?

— До окончания умствований. Познакомимся, узнаем друг друга, — сымитировала девчонка интонацию какой-то грымзы из какого-то фильма. — Тогда можно и на «ты». Но только после официального представления! Вы, кстати, не шахтер?

— Вот это вряд ли… А что?

— Да так. У одной подруги — сильное предубеждение против шахтеров.

— А у вас?

— У меня — против богатых самоуверенных кретинов. Так что там отморозки?

Дорожка спустилась к шоссе, мы бежим рядом, стараясь держаться у обочины.

— Я не точно выразился. Для нормального мужика цель имеет почти абсолютное значение. То есть он должен достичь ее во что бы то ни стало!

— «Пройти по трупам»?

— Нет. Никакая цель не оправдывает убийства. Но без воинов — нельзя. Очень многие не могут себя защитить. Если война.

— Хм… А война всегда.

— Сколько вам лет?

— Задавать такой вопрос девушке…

— Я все же старше. Потому помню, что была и невойна.

— Нет, Сережа. Война и тогда была, только не для вас. Для вас было детство. И вы помните его, как состояние невойны. А я помню себя девчонкой в пионерском лагере — пионерию я застала — и для меня было детство… А война тогда была — ребята погибали в Афганистане, я про это даже слышала, но для меня-то ее не было! Не так?

— Так.

Я помню… Помню, как вжимался щекой в землю, а сверху шелестел снаряд, и я с замиранием ждал грохота взрыва… Но земля была чужая… Афган?.. Нет.

Никаких ассоциаций. Совершенно.

— Тогда как же с абсолютной целью? Молчите?

— Собираюсь с мыслями…

— А есть, что собирать?

— Надеюсь.

— Ну и?..

— Цель должна быть достойной.

— Переведите.

— Благородной.

— Старушку через улицу перевести? Или — девчонку на подъемчике «сделать»?

— Считайте, я тренировался.

— В чем?

— Подбежать. К тому же… Нельзя проигрывать из жалости. Это не честно.

— Сережа, вы точно не волокита.

— Волокита? — хмыкаю я удивленно. Старинное слово в устах юной девушки звучит, как иностранное. Странно, что она его вообще знает. Еще страннее, что употребляет, причем естественно.

— Ну да. Другой на вашем месте наверняка постарался бы воспользоваться случаем, чтобы понравиться привлекательной девушке. А вы рассуждаете о понятиях, ставших теперь полным анахронизмом.

— Вы это серьезно?

— Что именно?

— Про анахронизм?

— Нет. Это я кокетничаю. Скажете, нашла время и место…

— Да нет…

— Просто я взбалмошная… И мне жутко одиноко. Кстати, я привлекательная?

— Очень.

— Хоть это хорошо. А вы не «тормоз»?

— Просто красивая…

— Что — красивая?..

— Нет. Я не «тормоз».

Девушка останавливается и начинает хохотать.

— Из-ви-ни. Ты меня снова «сделал». Два-ноль. Но ничего, я отыграюсь.

Потом. Кстати, «выкая» чуть язык не сломала. А вообще… Как я тебе, на первый взгляд?

— Тебя что-то беспокоит?

— Ага. Разучилась общаться с людьми.

— Совсем?

— Порядком. Кроме тех, кого давно знаю. То ли боюсь уже новых людей, то ли… Не знаю.

— Мудрено.

— То-то. Это потому, что я — умная.

— А счастья — нет?..

— Не-а…

— А дурой прикинуться?

— А толку? У них тоже счастья нет, даром что дуры. Вообще, у нас все поколение такое выросло… Или сильно умные, что самим от себя тошно, или — полные кретины. И — кретинки. Во время такое попали. Судьбоносное. Только не грузи, что время, как и родителей, не выбирают… Просто…

— Собой недовольна?..

— Собой довольны только недоумки. Вот ты, бежишь по бережку, а не пузо пивком наливаешь — значит, тоже недоволен. Ой!.. — Девушка запнулась, наступив на развязавшийся шнурок, и в одно мгновение растянулась на гальке.

Я наклонился, подал руку…

— Ободрала?.. — Девушка потерла нос, увидела на пальце кровь. — У тебя зеркальца нет? — спросила она, подняв глаза… Улыбнулась, закрыла лицо руками и начала хохотать… Оперлась на мою руку, встала, мотнула головой:

— Вот дошла девка, а?.. А все же чего у меня там с носом?

— Нос на месте. Чуточку приложилась, но до свадьбы заживет.

Девушка стерла кровь платочком:

— Чумазая?

— Чуть-чуть.

— Так мне и надо. За выпендреж: Ты отдыхающий?

— Наверное, да.

— Почему «наверное»? Как все трудоголики, отдыхать не умеешь и думаешь о работе всегда?

— Нет, у меня случай поглупее…

— Да?

— Я не помню, чем занят.

— Подумаешь… У меня того хуже: я все время занята, но не могу уразуметь, чем именно. И зачем мне это нужно. Наверное, это и есть депрессия. Или — идиосинкразия. Или — фрустрация. Красиво излагаю, а?

— Стильно.

— Вроде ничего не упустила.

— Кроме амнезии.

— Потеря памяти? Да нет, с памятью у меня все нормально. Кажется, помню даже то, чего не было…

— Как это?

— Знаешь, песня такая была? «Все, что было не со мной, помню…»

— Ага.

— Вот так и я. Порой фантазии реальнее, чем окружающее. Не бытие определяет сознание, а наоборот. Вернее, некое бессознательное определяет другое бессознательное, что мы принимаем за бытие. Загрузила?

— По самые уши.

— То-то!

Бежим по краешку шоссе. Нас обгоняет здоровенный джип, похожий на катафалк. Движение его неожиданно замедлилось, джип вильнул к обочине и замер, перегородив нам дорогу. Передняя дверца распахнулась, оттуда вывалился крепко поддавший раскормленный детина; из салона — грохочет музыка. Там, за густо тонированными стеклами, вполне может разместиться полдюжины таких кабанов, и тесно им не будет. М-да… Похоже, на ближайшие пять минут наше и бытие, и сознание будет определяться уже не нами.

— Ну вот, накаркали… — севшим голосом произносит девушка.

— В смысле? — «не понимаю» я.

— Отморозков не надо было поминать всуе. Как ты с ними, ладишь?

— Сейчас узнаем.

Детина улыбается широким ртом. Кроме рта на заплывшем, налитом лице можно было различить только крохотные бусинки глаза, а голова кажется напрочь лишенной шеи и прикрепленной прямо на туловище.

— Ну этот динамовец-разрядник и сам дойдет, а вот девчонку мы подбросим, — сказал он, полуобернувшись, кому-то в салоне. — На мордашку она еще симпатичнее, чем со спины. Ну а пониже спины — просто эта, как ее… Ну по «ящику» ее показывали, в натуре…

Парниша склонил голову, оценивающе оглядывая девушку с головы до пят. Меня он, похоже, просто не заметил. Главная ошибка выбравшего пепси поколения — не замечать старших. Или — не принимать их в расчет. Ну а если он, кроме пепси, выбрал еще и «Сникерс»… И особое удовольствие получает от претворения в жизнь рекламного слогана: «Они никогда не платят». Хм… Кажется, я раньше имел дело с деньгами… Потому как знаю точно: тому, кто не платит вовремя, приходится расплачиваться… И не только по своим счетам.

— Меня зовут Миша, — чуть шепелявя, выдавил детина сквозь плотный ряд зубов, глядя на девушку. Удостоил вниманием и меня, но не большим, чем бульник на дороге:

— Что застыл, труси себе дальше от инфаркта, худощавый. Пока мы добрые и хлебло не раскололи. Ну? Мелкой рысью — арш!

— Да не аршуется что-то…

— Че-го? — Глазки амбала выкатились из-за щек, уставились на меня не столько с любопытством, сколько с оторопью — надо же, его отпустили, а он?.. Ни благодарности, ни хрена… Ну и ладно, допросился…

На лице увальня мелькнуло какое-то даже удовлетворение, и прежде всего оттого, что думать уже больше не нужно… Губы остались растянутыми в улыбку, без того маленькие глазки сузились и стали похожи на жала сапожных заточек…

Он, словно нехотя, двинулся ко мне. Из бибики высунулась любопытствующая рожа второго: худая, костистая; желваки, на сведенных скулах похожи на конские, и смотрит он на этот мир широко раскрытыми глазами, предвкушая развлечение.

Увалень уверен в собственном превосходстве. Он даже не разогревает себя словами, как и не тратит сил на «психическую атаку» — дескать, фраер, давно тебе хребет не ломали?.. Я для него досадное недоразумение, задерживающее основное «лакомое блюдо»: кувыркание с «лялькой» в пахнущем дорогой кожей салоне под грохотание квадродинамиков.

Нет! Я был не прав! Погорячился! Отказать себе в удовольствии «пописать мутного фраера» мальчонка не может. В его короткопалой лапе появляется «бабочка». С ласкающим слух обладателя лязгом она «шелестит крылышками»; лезвие блестит ярко, по-киношному… Так же, в суперменовском стиле, он отставляет руку чуть в сторону… Вот только в глазах: ни киношного благородства, ни злодейской ненависти… Пустота. Как говорят на Руси — нежить. А потому человека порежет он этим клинком легко, словно кусок целлулоида…

Самое противное, что я тоже ничего не ощущаю. Ни прошлого, ни будущего, ни бытия, ни сознания… «В теле — такая приятная гибкость образовалась…» Амбал делает шаг, еще… Если подойдет вплотную — мне не справиться: уж очень туша велика. Он делает еще шаг. Дергает рукой с зажатой «бабочкой». Губы ощерены, от улыбки остался только оскал. Зубы неровные, в желтоватом налете… Ап!

Дальнейшее произошло мгновенно. Провожу короткий ложный выпад правой, молниеносный крюк левой снизу в подбородок… Внутри словно разжалась разом сдерживаемая пружина… Легко, словно на тренировке, полоскаю голову противника боковыми, ни разу не провалившись… А он чего-то медлит… падать. Видно, при таком весе — сила инерции велика… Ну, наконец-то… Ножки подкосились, громила оседает на землю, словно мешок трухи. Пока он логически завершит движение — ждать некогда. С места — шаг, удар ногой по дверце этого сарая.

Лошадиная морда напарника убраться успела не полностью: дверца приложила его в лоб. Теперь дергаю ее на себя; худой — старается удержать, рука его тянется к бардачку. Ну уж нет… Как говаривала одна подруга: «Иди сюда, мой сладкий сахар… Тебя я в чае растолку!»

Худой понял бесперспективность упираний, отпустил дверь, маханул рукой с зажатым ножом. По груди — словно бичом стеганули… Второго маха он сделать не успел — моя левая уже пошла… Попал! Больно жутко! Самое противное, что ему — нет: удар пришелся в голову, а чему там болеть, там же кость! Тем более он вырубился сразу: голова мотнулась, словно у «синей птицы», извлеченной из сломанного рефрижератора, и упала на щуплую грудь. Больше в этом катафалке — ничего. Ну на нет — и суда нет.

— И… И — что теперь?.. — спрашивает Лена. Хотел бы я сам это знать. Хотя — картина битвы мне ясна. Шестерки, причем ни одной — козырной, судя по тощим «голдам» на шеях. Перегоняли машину какому-то крутому; номера — транзит. А катание на такой тачке не только расслабляет, но и обязывает. К тому же юга, даже по зимнему времени, место небезбабное, да и девчушки, что болтаются при дорогах, не самые недотроги… Как известно, халява быстро приедается. Да и крутость показать некому. А «кар» обязывает, ох как обязывает!..

Со-о-тветствовать! А тут на свою беду — отдыхающие… Возможность получить свою малеху кайфа — кто ж упускает?!

«Любопытство губит кота», — констатируют наши друзья-англичане. И они правы. Но, во-первых, я не кот, а во-вторых, не будем путать нездоровое любопытство и здоровую любознательность. За чем это так рьяно устремлялся худенький?.. А потому с легким сердцем забираюсь в бардачок авто, благо надписи «Не влезай, убьет!» не вижу. Ну, конечно, «пушка». Причем — слишком крутоватая, как и бибика, для таких сугубых дебилов.

— Сережа… — отвлекает меня от размышлений голос девушки. Оборачиваюсь к ней.

— Да? — И вижу, что увлекся: Лена смотрит на меня широко раскрытыми глазами малыша, увидевшего Карлсона, только в каске и бронежилете, на груди у него мерцает золотистая эмблема, а вдоль спины бежит немудреная надпись:

«Военно-воздушные силы».

— У тебя вся рука разбита… Давай замотаю… Шарф, он чистый…

Смотрю — действительно: руку раскроил основательно, а она мне не чужая.

Девушка осторожно, умело подхватывает ее снизу — и замирает: на безымянном пальце сияет чистой воды рубин цвета голубиной крови…

— Это что, настоящий?

— Говорят… — пожимаю я плечами. Хм… А Михеич уверял — на тысячу миль вокруг…

— Сережа, — тихо произносит девушка, мельком, оглядывая «поле битвы». — А ты — кто? Пожимаю плечами, чувствуя, что мой взгляд стал не менее беспомощным:

— Я не знаю.

— Что, совсем?

— Совсем.