Глава 37
– «Утро туманное, утро седое, нивы печальные, снегом покрытые, нехотя вспомнишь и время былое, вспомнишь и лица, давно позабытые….» – Буров напевал себе под нос романс на стихи упомянутого всуе Ивана Тургенева, медленно пробираясь на «лендровере» проселками и малохожеными лесными тропами к поместью академика Волина. Хотя снега и не было – лето все-таки, но песня была в тему: утро действительно выдалось туманным настолько, что на расстоянии протянутой руки было уже и мизинца не разглядеть, да еще и смог с торфяников с севера столицы вносил свою лепту.
– По прямой-то чего не двинули? – спросил сразу Бурый, когда Корсар скомандовал ему съезжать на проселок.
– Прямо – только вороны летают. А «нормальные герои – всегда идут в обход».
– Оно вестимо, барин. А все ж таки?
– Хулиганы на «прямой» за мной увязались прошлой ночью… – пояснил Дима.
– Да ты что? Злые? Деньги, поди, вымогали?
– Да кабы так, – в тон ему отвечал Корсар, – договорились бы. А то – лютые. Сразу валить меня вглухую наметились. Да – не повезло им. Сгорели. В речке.
– Там же – вода!
– Прикинь, Бурый, как бывает? Вода, а они – сгорели. Оранжевым таким пламенем.
– Чудеса. Если уж так, то прав на все сто: колесить «через» – бессмысленно. Там, поди, уфологи сгрудились толпой, рассуждают: «Как вода горит?! Отчего… Почему… И где пришельцы в виде трупов…»
– Да ладно, уфологи… Там сейчас – и полиция, и федералы – все как в дурном кино. И трупы обгорелые до полной несознанки – тоже имеются. Так что ехать сейчас через них с твоим арсеналом в багажнике – это, знаешь…
– Но арсенал-то добрый?
– Солидный.
– «Солидный». И вся на том похвала? Пулемет, три автомата, гранатомет, СВД, боезапас – не неделю экономного боя! «Солидный». Да с таким и ко дворцу какого-нибудь Мабуты было бы не стыдно подкатиться! Не, Корсар, ты признай очевидное, скажи доброе слово товарищу!
– Скажу. Мобуту Сесе Секо Куку Нгбенду Ва За Банга его звали.
– Сам-то понял, что сказал?
– Нет. А – зачем?
– А затем. Говорил я тебе, Корсар, и еще раз повторю: никчемная ученость тебя погубит. Для всех служивых спецов, десантуры, «мабута» – это мотострелки, короче – лабуда, хрень безлошадная! Ну я, убогий, знаю, что был в Заире, оно же Конго, такой дядько, который президент, генерал и диктатор в одном лице, как у них принято, и Мобуту звался… А полное имя тебе его помнить – зачем?
– Голова – предмет темный, наукой малоразумеемый. Запоминает всё что ни попадя, – и что с этим делать?
– Это – да. Это ты твердо сказал. Иной раз как вспомнишь чего – лучше бы и не знать никогда, и не ведать об таком. И водка тут не помощник. Разве что – напиться до полной безнадеги. А потом – все одно выкарабкиваться надо…
– Кабы знать, куда приедем, так не ездили б вообще… – процедил сквозь зубы Корсар.
– Ты поговорками не сыпь, я дело говорю. Кстати, откуда у тебя такой прикид матерый – в стиле ретро? Реглан кожаный – загляденье. И – словно прямо на тебя сшит! Сидит как влитой!
– Выдали. Согласно служебному положению. Со склада.
– Чё, правда?
– Кривда. – Корсар даже повернулся к Бурову, глядя в глаза: – Честно? Не знаю я, Саша! Не зна-ю!
– Ну и пес с ней… Ты только не нервничай раньше времён, Корсар. Мы, я чаю, уже подъезжаем. Дальше – железки в руки, патроны – в подсумки и – по коням, а?
– По коням, по граблям, короче – по всему, что движется!
– Тебе бы, Корсар, выспаться, на мир медленно взглянуть, спокойно, меланхолично…
Машина въехала в подлесок и замерла, укрытая плотно ветвями ольхи, окруженная зарослями орешника и волчьей ягоды. Буров беззвучно открыл дверцу; свет в салоне не зажегся.
– Как? – наморщил лоб Корсар.
– Ну, с меланхолией я, наверное, погорячился, а вот флегмы бы добавить – стоит. Палить по всему, что движется, – не велика наука.
Буров легко, словно игрушечный, вынул из крытого кузова ручной пулемет Калашникова. Прищелкнул магазин, передернул затвор, огляделся, констатировал:
– Туман – это хорошо. Звуки в двух шагах скрадывает – не расслышать. – Вздохнул: – Ты мне, Корсар, диспозицию все же растолкуй заново, а? А то ты очень уж при встрече накоротке все выложил; хотелось бы подробнее: кого огорчать станем, и – насколько конкретно? Пуля, сам понимаешь, дура, залепишь не туда, дырку уже не запломбируешь…
– «Хочешь, я тебе спою – слушай…»
– Помню. Эдита Пьеха пела. Когда тебя еще не было.
– А ты был, Бурый?
– Вестимо. Только маленький шибко. В пеленки писал. Я же старше тебя, Корсар. Забыл?
– Выветрилось. Ну, слушай: на хуторе, оно же поместье, двое. Женщина лет около тридцати, Ольга Белова…
– Не продолжай, я ее помню – корреспондентка какого-то журнала. Ее трудно забыть – такая вся из себя… Кто второй?
– Мужчина, с виду – лет семидесяти с небольшим, но крепкий, здоровый, бодрый. Может, ему и не семьдесят, а семьсот…
– Столько даже черепахи не живут!
– У нас – не живут, морозы, а в Индонезии – очень даже может быть.
– Ага. Значится, Кощей Бессмертный у нас тут нарисовался. «В заповедных и дремучих страшных Муромских лесах всяка нечисть бродит тучей…» Его убить вообще-то можно?
– Неверно ставишь вопрос. Верный вопрос: нужно ли?
– Ты сначала на первый ответь!
– Как показывает практика, да. Ты и сам знаешь. Пуля, выпущенная из автомата Калашникова, даже специального и усовершенствованного, с укороченным стволом, пламегасителем и прочей дребеденью…
– …Пробивает с трехсот метров рельс. Убедил. А вот теперь скажи: нужно ли?
– Давай, Бурый, я тебе вкратце все же диспозицию обрисую, как ты просил сначала, а? Все просто, как тульский пряник: они, девушка и старик, или – цель, тогда…
– «Шел я лесом, видел беса, бес картошечку варил…» О, вспомнил! Смерть Кощеева – в яйце! Только не помню, в левом или в правом! Ну – это ничего. Очередью – срублю оба! А конец – делу венец! Правильно мыслю?
– Помолчи, рубака! Они – цель, если я дам тебе отмашку. Щелкну дважды по переговорнику. Но… скорее всего, они – наживка. Какие-то люди выйдут на них – поговорить, может быть, и жестко, спросить «нечто о нечто»…
– Корсар, ты опять заговариваешься. Что значит – «нечто о нечто?»
– То, что я сказал. Сам не знаю.
– И что за люди придут по их души?
– Я что, гуру? Шаман? Откуда мне знать?
– Погоди, Корсар, ты третьи сутки в этой карусели крутишься, так? Кем они тебе показались? «Чисто спортсмены», «кровавая гэбня», «профи без страха и упрека» – кто они? Согласись, вопрос не праздный.
– Соглашусь. Похожи на выпускников одной школы боевых искусств, которые получили прививку… «от жизни».
– Как это?
– Помнишь пословицу «ничто человеческое мне не чуждо»?
– Ну. И – что?
– Вот здесь – наоборот. Все человеческое им чуждо.
– Даже смерть?
– Даже. Они если и знают, что это, то в расчет не берут. Совсем. Словно есть они на этой земле или нет их – не важно.
– Так чего мудрить? Обычные «торпеды».
– Безжалостные, беспощадные и… бесхвостые.
– Какие?!
– Бесхвостые. Понимаешь, у них в глазах вместо зрачков – штрихи, словно у змей или ящериц… А хвостов – нет.
– Напугал ты меня, командарм. А вообще… Нет – и хорошо. Обрубать не надо.
– Бурый, ты, пожалуйста, навыки вспомни бесшумного передвижения, а балагурство – забудь.
– Чья бы корова…
– Боец Буров! Пойдем по одному, с разных сторон; дом, возможно, уже под наблюдением, так что очень тихо, с носка на пятку…
– Может, вдвоем? Спина к спине? Так отбиваться легче… если помнишь.
– Помню. Но сейчас мы идем не отбиваться. А – побеждать. Другого способа выжить теперь – просто нет.
– Даже если свалить в Парагвай?
– Не хочу я в Парагвай, Бурый. Это – моя страна. Живу я здесь. И дальше хочу жить. Долго и счастливо.
– Хорошо бы еще и – красиво. Помнишь поговорку – «красиво жить не запретишь»?
– Но и не прикажешь. Я пойду первым. Просачиваться будем тихо, как тени. По одному. Врозь. По продвижению все понял, боец?
– Так точно, – спокойно, веско, без тени ёрничества ответил на этот раз Сашка.
– Вот и славно. Чует мой загривок, что именно теперь и настанет «момент истины».
– «И познаете истину, и истина сделает вас свободными…»
– «Если пребудете в слове Моем…» В Евангелии от Иоанна – так.
Буров, казалось весь уже нацеленный на будущую смертельную схватку, чуть повернулся, смерил Корсара странным, отсутствующим взглядом, словно уже находился в другом измерении, в другом течении мысли. В другой галактике…
– Да-да… Ты всегда был умный. И правильный. Я – пошел. – На губах его мелькнула улыбка. – Не прощаюсь.
Колыхнулись ветви орешника, и Буров исчез – словно и не было. Ни звука шагов, ни шелеста листьев или веток – ничего. Будто боец и впрямь растворился в густом, как молоко, да еще и сером от непрошедших утренних сумерек тумане.
Корсар выждал, как пишут в Книге, «время, и полвремени, и четверть времени», так, по меньшей мере, ему казалось, и – тоже шагнул вперед, в непрозрачную кисею тумана, словно – в стылую темень омута.