Глава 31

Покинутый стол так и остался стоять под лампой-молнией, свечи догорали, а Ольга – повела Корсара в дом, где он, по сути, и не был еще… Внутри терем показался куда просторнее, чем снаружи; комнаты освещались только неверным сумеречным светом через открытые окна; луна едва взошла, и взгляд Корсара выхватывал вещи или предметы словно из тумана или из странной кисеи, на мгновение фокусируясь на них…

…Старый эбонитовый телефон с наборным диском, плакат с девушкой в косынке: «НЕ БОЛТАЙ!», старинная чаша, шандалы на высоких ножках, старорежимная табличка учреждения в рамке: «НКВД. ЛАБОРАТОРИЯ ПРОБЛЕМ ВЫСШЕЙ НЕРВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ»; на другой стене – табличка более позднего времени, тоже в резной ореховой рамке, как картина: «МИНЗДРАВ СССР. НПО «ГРАНАТ» – красовалась надпись сверху, а ниже – вывеска попроще, поменьше, поскромнее: «ЛАБОРАТОРИЯ СИНТЕЗА ЛЕКАРСТВЕННЫХ ВЕЩЕСТВ».

Ольга шла теперь впереди Корсара; он просто – следовал за ней… Очертания девушки в полумраке поменялись словно сами собой – и было ли это магией или просто игрою его расслабленного воображения, – он даже не задумывался. Очертания девушки поменялись совершенно; теперь она была похожа на гречанку, сквозь короткую прозрачную тунику янтарно просвечивало тепло ее тела; копну свободно рассыпанных пшенично-золотых волос венчал простой обруч-диадема…

…Она была грациозной, как гибкий тростник, и ее кожа в свете мечущегося пламени отливала охрой и золотом, и волосы волнами сбегали по плечам водопадом, и полураскрытые губы что-то шептали, и черные глаза сияли восторгом ночи… И он – забыл обо всем на свете и желал лишь одного: чтобы эта девушка остановилась рядом.

…Движение – и ее белоснежная туника кольцом упала у ног. Она отступила на шаг, подняла руки, разметала волосы, провела ладонями вдоль бедер, повернулась, давая рассмотреть себя, подняла взгляд, махнув длинными ресницами; румянец густо проступил на щеках, словно лак – на драгоценном античном сосуде… А потом – потянулась к нему, развязала несложный узел, что держал его одежду; он провел руками по ее упругой спине, девушка выгнулась, застонала, прильнула…

…Ночь длилась бесконечно. Теплые потоки остывающей земли уносили их в лунное сияние, и они поднимались все выше и выше, туда, где царствовали звезды и где не было никого, кроме них… Они вдыхали делавшийся ледяным воздух, их тела кололо тысячами иголочек, а потом вдруг низвергало горячей волной вниз, словно к прибрежью океана, и купало в струях неземного, волшебного света, и они парили невесомо – и над волнами, и над скалами, и над всею землею… А вскоре новый восходящий поток увлекал их вверх, и они снова падали и снова – замирали в сладком изнеможении среди ароматов трав, неведомых ночных цветов и океана, бескрайнего, как жизнь… И ночь, казалось, длилась бесконечно.

Когда Корсар открыл глаза – было темно так, что казалось, будто он провалился в тартарары… Масляный ночник угас; Ольга спокойно и безмятежно спала рядом. А Корсар встал, вышел, как был, абсолютно нагим, из дверцы терема через «черное», заднее и неприметное крылечко, прошел полоску леса и оказался у неширокой, глубокой и быстрой реки. Он нырнул без единого всплеска, вода оказалась ключевой, и, когда он вышел и сел на камень, словно тысячи изморозевых иголочек кололи тело… И на миг Корсару показалось, что он один во всей вселенной…

Во тьме реки ухнула хвостом щука, и – миг этот пропал. Как у Блока? «И опять ворожу над тобой, но неясен и смутен ответ…» И еще – тревожно.

…По правде, Корсару не очень-то хотелось возвращаться в мир. Но…

Мир, как и любой из живущих в нем людей, не терпит пренебрежения к себе. И – наказывает: нищетой, тоскою и одиночеством.

Корсар вернулся в дом, оделся. Спать не хотелось вовсе. Будить Ольгу – тем более. После улицы в доме сначала показалось темнее, но потом он заметил в гостиной огонь – поленца догорали в камине… Было ли Волину зябко теплой летней ночью, или он просто смотрел на огонь – вспоминая все бывшие и будущие пожары на этой земле?..

Его рюкзак – с планшетом с рукописью и плотно утрамбованными и запакованными в пластиковые толстые пакеты рулонами купюр иноземных и отечественных разного достоинства, – отчего-то оказался здесь же, у кресла. Или – ему, Корсару, подсказывали? А если подсказывали, то – что? «Взлохматить хрусты» и спалить всю сумму – в два с половиной миллиона евро – в камине? Можно и так. Конечно, но во-первых – жалко. И не оттого, что трудно достались, – оттого, что кровью умылись. А во-вторых – это чистое, глупое ребячество, которое хорошо смотрится в фильмах и книжках и очень плохо – в реальной жизни. А что такое так называемая «реальная жизнь»? Только то, что «на самом деле», или – еще и наши сны, мечтания, вымыслы, порывы, заблуждения… Наши слезы о непережитом и воспоминания о несбывшемся? Разве все это – не настоящая жизнь?

Размышляя так, Корсар автоматически листал рукопись, пока… Ну да вот оно: фото конца двадцатых – начала тридцатых годов… Невзрачное серое здание в одном из московских переулков? Нет, похоже, но нет: это где-то под Москвой: Щелково, Коломна, Мытищи – сейчас понять невозможно, да и здание сгорело, Корсар пытался найти, не смог… А вот табличка на фото: «НКВД. ЛАБОРАТОРИЯ ПРОБЛЕМ ВЫСШЕЙ НЕРВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ» – та самая. Из тех времен, когда не было Одиннадцатого главного управления КГБ СССР, заведующего всей наукой, как технической и технологической, так и… гуманитарной: экстрасенсорика, психокинез, телекинез и прочее, прочее, прочее, что так хорошо умели делать жрецы и волхвы древних цивилизаций и чего напрочь оказались лишены их потомки? Или – это и не потомки вовсе, а боковые ветки на едином теле человечества, не приносящие плода своего, которые добрый виноградарь бросит в огонь, «во тьму внешнюю, где будет стон и скрежет зубов…»

– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…

Напевая, Корсар довольно бездумно бросал в огонь страницу за страницей рукописи, сохраненной Левиной. Она и погибла потому, что… нет, не из-за содержания, а из-за того, что хотели подставить Корсара… И – подставили, и обвинения с него никто не снимал, и «ищут пожарные, ищет милиция…». Короче – все ищут. А кто ищет – тот всегда найдет. Пусть не то, что нужно, и не там, но найдет.

– Преодолеть пространство и простор…

И еще одна страница. И еще одна фотография. Высокое кирпичное административное здание. Стиль – самый конец пятидесятых. Значит, этажей шесть. С только-только убранными архитектурными излишествами, но просторное. Дальше, по сторонам, надо полагать, был забор; добротный, кирпичный, доведенный до высоты четырех с лишним метров деревянными дощатыми щитами – добротными, без единой щелочки… А надпись – да, та же… «МИНЗДРАВ СССР. НПО «ГРАНАТ».

– Нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца – пламенный мотор…

И где-то там, на какой-то неприметной дверце, а может, напротив – приметной, задраивающейся на кронштейны тяжеленной, залитой свинцом (на случай ядерной войны) и абсолютно надежной, красовалась скромная надпись: «ЛАБОРАТОРИЯ СИНТЕЗА ЛЕКАРСТВЕННЫХ ВЕЩЕСТВ».

Добротно. Красиво. Хорошо. И табличку можно было бы приспособить где-то сбоку: «Здесь жил и творил с 1698 по 1968 год сподвижник Петра Великого, член Президиума Академии наук СССР, трижды Герой Социалистического Труда, доктор физико-химических наук, алхимик и чернокнижник Яков Вилимович Брюс». Да. Смотрелось бы органично.

Органично… Высокое кирпичное административное здание. Стиль – самый конец пятидесятых… Запах осени, перегноя, осенних листьев…

Корсар равнодушно бросил в огонь лист с фотографией. Да. Он – вспомнил. Как-то года два назад заплутал он осенью на мотоцикле в родном Подмосковье… Мобильный сел напрочь, навигаторы, особенно в знакомых местах, Корсар не признавал…

Он ехал прозрачными осенними перелесками и тосковал об ушедшем лете… Ведь летом, как и юностью, все иное. Беспутные, бездумные дни летят хороводом, длинные, как детство, и теплые, как слезы… И кажется, ты можешь вспомнить их все – до капли дождя, до оттенка травы, до проблеска вечернего луча по струящейся прохладе воды, до трепета ресниц первой возлюбленной, которой и коснуться не смел, до взгляда другой девчонки, той, с которой некогда рассеянно разминулся, чтобы теперь помнить всю жизнь… И когда упадет первая хрусткая изморозь, когда прозрачные паутинки полетят над нежно-зеленой стрельчатой озимью, светящейся переливчатыми огоньками росы, когда небо высветится синим сквозь вытянувшиеся деревца, когда лес вызолотится и запламенеет – алым и малиновым, станет ясно, что лето кончилось, что его не будет уже никогда, по крайней мере такого… И все, что пряталось в тайниках и закоулках души, вдруг проступает неотвязной явью, и ты снова переживаешь несбывшееся и мечтаешь о том, чего никогда не случится, и это будущее вдруг становится истинным в своем совершенстве.

…А осень делается строгой. И холодные нити дождей заструятся с оловянного казенного неба, и листья обвиснут линялым тряпьем, и капли будут стынуть на изломах черных сучьев, и земля вдруг запахнет остро, призывно, то ли прошлым снегом, то ли свежеотрытой могилою… И мир сделается серым – в ожидании снега…

Вот так он и заплутал. А Подмосковье – большое, и плутать там есть где; Корсар решил, что сориентировался, что знает, где он, рванул срезать напрямик, через лес, и – где-то не там свернул, или не туда – не важно, а только – заблудился уже совсем, напрочь. И уже «харлей» ревел натруженно и сердито, подминая широкими протекторами опавшую листву, и замирал на мгновение, когда, разогнавшись, Корсар перелетал на нем небольшие овражки и речушки… И тут, нежданно-негаданно, вынесло его на заброшенную невесть когда бетонку. Лет двадцать тому – так точно. А то и поболее. Еще в перестройку. Или – сразу после. Но катить по ней было куда приятнее и уж точно – комфортнее, чем по лесному бурелому. К тому же – он перестал блудить. Если есть дорога – то куда-то она да приведет. Если не к светлому будущему, то к устоявшемуся, надежному, как Берлинская стена, прошлому – точно.

А дорога привела – к настоящему, мутному, «как сон, как утренний туман». Да, здание стояло то самое – самую чуточку подкрашенное; забор был: самую малость подновленный и подлатанный, а вот колючая проволока поверх была не просто свеженькой: как теперь принято, «натовского образца», да еще крепилась на новеньких изоляторах, что говорило не только знающему человеку, но и самому обыкновенному олуху только одно: «Не влезай, убьет».

Пока Корсар катил вдоль забора на нейтралке, он даже услышал характерное неназойливое гудение, похожее на гудение стаи пчел – но далекое и вроде не опасное. «Эге, сказали мы с Петром Ивановичем», – вспомнил тогда Дима классика Гоголя Николая Васильевича, и, признаться, к месту: такое гудение бывает только около высоковольтных линий, значит, и напряжение в «колючке» – вовсе не шуточное. И сама «колючка» – так, для отвода глаз, а значение имеет толстый, самый что ни на есть высоковольтный провод, что тянулся тоже поверху и ничем вроде не выделялся.

И еще – то, что за ним следили тщательно замаскированные камеры видеонаблюдения – Корсар сначала почувствовал, и только потом сумел различить их «зрачки» среди переплетения проволоки, проводов, гвоздевых шляпок с эбонитовыми насадками… Но тогда Корсара это, признаться, не взволновало ни на гран: подумаешь.

У входа наличествовали охранники в камуфляже, с дубинками и шокерами, называлось все это немудрящее хозяйство ООО «ГРАНАТ-М», и, когда Корсар подъехал, ему объявили, что завод сей – частная собственность и производит… пищевые добавки и лекарства, безобиднее аспирина. Корсар про то даже не спрашивал – так, выкурил с ребятами по сигаретке, поболтал о том о сем, честно признался, что заблудился гуляючи и на бетонку выехал случайно, и лекарств ему никаких не надо – потому как он молодой и здоровый и к докторам не ходит.

По ходу разговора Корсар успел заметить, что в подсобке привычно так, прямо на столе, лежит автомат АКСУ. И наверное, не один он там такой, а из кобуры начальника караула выглядывает рукоять пистолета, «похожего на «стечкин». То, что это реальный «стечкин» и был, – Корсар мог поставить тысячу золотых дукатов против ржавого парабеллума! Но во-первых, не было у него тысячи дукатов, да и пари никто ему не предлагал. А сам он проявлять инициативу не стал. Зачем? Если производство «пищевых добавок» и безобидных лекарств охраняет военизированная охрана самого гэрэушного вида и облика, то и пусть их! Благо Корсара они сориентировали, послав «по азимуту» верно, и через три четверти часа он благополучно выбрался на большак и еще через час прорвался сквозь занудливый дождичек к Москве и ввечеру – лежал в горячей ванне, приняв аспирина с коньяком – ради сбережения от простуды.

И – что еще запомнилось? То, что не в самый солнечный сентябрьский денек все как один охранники были в очках-«хамелеонах», причем темных настолько, что опознать их потом никто бы не смог. Корсар так было и решил себе: дескать, тот же режим секретности, для армии оно – как вторая кожа… А вот теперь он знал, что темные очки спасают еще и от рези в глазах после приема алкалоидов, расширяющих сознание до границ вселенной, замедляющих время до микросекунды, и прочее, прочее, прочее…

«Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…» Корсар написал книгу, снабдил фотографиями. Вспомнил же он завод, затерянный в Подмосковье, как на другой планете; значит, увидев книгу, иллюстрации в ней, да прочитав пространные догадки-комментарии, Корсара мог вспомнить кто-то еще, более знающий и практичный, кому не нужны темные очки, чтобы видеть мир в красках!

И тогда – книгу решили поменять на «аналогичную», а всех причастных и памятливых – отправить «в бессрочную командировку». Права Ольга Белова: «явки, пароли, счета», – вот за что убивают. А это фото – и есть конкретика. Заводик охранялся не на шутку. Значит, производил что-то очень важное и ценное. И раз коптил старинушка два года назад по полной, коптит, должно быть, и теперь. И производят там по-прежнему… что-то хорошее или очень хорошее. И очень дорогое.

Дима откинулся в кресле, пролистал еще несколько страниц рукописи, оставив всего две, остальные – бросил в камин. Чтобы начать действовать, ему нужно выяснить точно только одно: на чьей стороне в действительности играют Ольга Белова и академик Волин, кто играет против и почему, и – решить: как и на чьей стороне сыграть ему, Корсару.

Дмитрий еще раз посмотрел на оставленный листочек. Екатерина Владиславовна Ланевская. Несколько фотографий из ее альбома. И еще он смутно помнил: там были и другие, какие он в рассеянности пролистал, а вот теперь… Теперь самое время рассмотреть их внимательно. Пока хозяйка альбомов, Екатерина Владиславовна Ланевская, жива. Вернее, если еще жива… И – ничего, что ночь. Корсар старушку разбудит. Не очень это корректно, но… Лучше быть сонной, чем мертвой.