Глава восемнадцатая
Виток спирали
– Мужчина, пятьдесят лет, плохо с сердцем. Острухина, двадцать четыре, – Данилов оповестил бригаду о новом вызове.
– Элитный дом! – недовольно пробурчал Петрович.
Выезжать ночью в «элитные» дома на «скорой» не любили. Причина крылась в шлагбаумах, перегораживавших въезд во двор. Если днем для поднятия шлагбаума достаточно было постоять около него секунд десять со включенной «светомузыкой», то ночью такой номер не проходил – можно было спокойно получить по «морде лица» от разъяренной орды разбуженных жильцов. Делать было нечего – машина оставалась сторожить шлагбаум, а врач с фельдшером топали до подъезда пешком и так же, пешком, при необходимости (разумеется – с помощью водителя) несли до машины пациента. Порой дистанция составляла метров сто пятьдесят.
На сей раз шлагбаум был гостеприимно поднят и около него стоял мужчина в спортивном костюме. Завидев «скорую» он принялся размахивать руками:
– Сюда, сюда!
– Вы вызывали? – спросил Петрович, притормаживая под шлагбаумом.
– Да! Вот к этому подъезду, пожалуйста!
– Приятно, когда тебя встречают, – негромко, для Данилова, прокомментировал Петрович и подъехал к подъезду.
– Что у вас случилось? – спросил у мужчины Данилов.
Если есть возможность, лучше определиться со снаряжением прямо внизу, у машины, чтобы не бегать потом за кислородом или носилками.
– Человеку плохо! – ответил мужчина.
– К тем, кому хорошо, нас не вызывают, – ответил Данилов. – Что с ним случилось?
– Запойный он, – понизив голос, признался встречающий, – только это строго между нами.
– Не беспокойтесь на этот счет, – Данилов накинул на плечо лямку кардиографа. – Ведите нас.
На большом, оборудованном зеркалами лифте они поднялись на седьмой этаж.
– Сюда! – Мужчина открыл ключом одну из дверей и посторонился, пропуская Данилова и Веру. – Проходите. Здесь можно вымыть руки.
– Спасибо.
Данилов вымыл руки и вытер их о поданное мужчиной полотенце. То же самое сделала Вера.
– Больной в спальне, вот здесь…
Спальня была отделана в псевдояпонском стиле, столь любимом в Москве. Соломенные татами на полу, низкое ложе, бамбуковые шторы на окнах, два декоративных самурайских меча на стенах, традиционная икебана на ротанговом столике в углу.
На ложе, прижав обе руки к груди, в одних трусах лежал пациент. Бледный, потный, дрожащий и очень несчастный. С первого взгляда Данилов поставил диагноз «абстинентный синдром». Плохо употреблять спиртное в чрезмерных количествах и еще хуже резко прекращать делать это.
Стул, который был принесен из другой комнаты, Данилова не устроил – сидя на нем было невозможно осматривать больного, лежащего где-то в ногах. Данилов отдал стул Вере, чтобы ей было куда поставить ящик, и опустился на колени около пациента. «Совсем как в Японии», – подумал он, стараясь скрыть улыбку.
– Здравствуйте, доктор, – пролепетал больной. – Помогите…
– Сейчас поможем, – пообещал Данилов. – На что жалуетесь?
– Хреново мне, совсем…
– Ясно. Аллергия на медикаменты?
– На спирт, – попытался пошутить пациент, – со вчерашнего дня.
– Хронические заболевания есть?
– Панкреатит, – попытался улыбнуться больной. – Профессиональное заболевание, можно сказать…
Данилов хотел было осведомиться о профессии пациента, как вдруг, исключительно по улыбке, узнал одного из своих любимых артистов, преимущественно игравшего простых, надежных мужиков, которым по плечу любое дело. Дома у Данилова лежал в ожидании просмотра диск с новым фильмом о Гражданской войне, в котором артист сыграл главную роль.
На экране он был крепким, широкоплечим, пышущим мощью, а в жизни оказался совершенно другим, потому-то Данилов и не узнал его сразу.
– Сто шестьдесят на сто, – сказал Данилов, измерив давление артиста. – Это для вас повышенное?
– Наверное, впрочем, не знаю…
Сердце пациента бухало, как кузнечный молот, а в легких было полным-полно хрипов. Печень выступала из-под ребер на три пальца и была болезненной при пальпации. Пахло от артиста нехорошо – перегаром и кислым потом.
На всякий случай Данилов при помощи Веры наложил на артиста электроды и снял кардиограмму. Кардиограмма оказалась в порядке, если не считать единичных экстрасистол – внеочередных сокращений сердца.
– Вам бы в больницу… – предложил Данилов, заранее зная, что пациент наотрез откажется.
– Что – так плохо? – спросил мужчина, встречавший бригаду.
– В совокупности, – туманно ответил Данилов. – Надо бы обследоваться, подлечиться.
– Не могу, – покачал головой артист и перевел полный тоски и страдания взгляд на мужчину. – Миша, объясни…
– У него завтра, то есть уже сегодня самолет, – сказал мужчина, которого звали Мишей. – Надо лететь в Прагу, на съемки. Нельзя ли подлечить его на дому? Наша благодарность…
– Не надо благодарности, – остановил его Данилов, подходя к ящику, стоявшему на стуле. – Вера, ставь пока капельницу с физраствором…
Пока Вера налаживала капельницу, остроумно приспособив для подвешивания раствора один из крюков для самурайского меча, Данилов набрал в два двадцатиграммовых шприца «коктейли» из витаминов, гепатопротекторов, стабилизаторов и детоксикантов, а в пятиграммовый шприц – две ампулы мочегонного.
После того как все было отправлено по вене в страждущий организм, Данилов снова измерил давление и сказал Вере:
– Магнезию внутривенно.
«Медленно» можно было не добавлять, не с новичком имел дело.
С четверть часа Данилов провел у постели артиста, только уже не на коленях, а сидя на еще одном, принесенном Мишей стуле. Болтал с пациентом о всякой всячине, одновременно внимательно наблюдая за его состоянием. Разговор – один из лучших способов мониторинга, по тому как внятно, осознанно и быстро человек ведет беседу, можно оценивать даже незначительные изменения его состояния.
В конце лечения артист прямо-таки ожил и стал похож на себя, экранного. Давление снизилось до классических ста двадцати на восемьдесят, сердце стучало ровно и без надрыва. Исчезла бледность, кожные покровы стали сухими.
– Пейте сегодня больше чая, – посоветовал Данилов. – Непременно – сладкого, лучше – с вареньем. И лимон неплохо добавить. В ближайшие три часа в туалет по маленькому бегать придется часто…
– Я знаю, не впервой…
– Вот и хорошо.
На прощанье артист пожал Данилову руку и проникновенно поблагодарил:
– Спасибо вам, спасли вы меня.
– Пожалуйста, – вежливо ответил Данилов.
У входной двери Миша попытался вручить Данилову стодолларовую банкноту.
– Мы мзды не берем, – блеснул знанием искусства Данилов, перехватывая его руку. – Нам за державу обидно.
– Как знаете, – не стал настаивать Миша.
– Не захотели брать денег с любимого артиста? – спросила Вера, когда лифт поехал вниз.
– Был у меня наставник, доктор Грунин, – вспомнил Данилов. – Так он учил меня никогда не брать денег у юристов, артистов и педерастов. Чревато плохими последствиями. И всю свою «скоропомощную» жизнь я следую этому завету.
Данилов пожалел, что не посмотрел раньше последний фильм с участием артиста. Он чувствовал, что теперь, после встречи с артистом на вызове, просмотр не доставит ему ожидаемого удовольствия.
Следующий вызов был к «соседям». В женском следственном изоляторе врач диагностировала острое нарушение мозгового кровообращения у одной из своих подопечных и вызвала «скорую» для транспортировки больной в стационар.
– Это – финиш! – кратко высказался Петрович, подразумевая, что вызов, полученный в половине пятого утра, будет последним в эту смену.
Из следственного изолятора больную могли принять лишь в одной из городских больниц – в сто двадцатой, где наличествовало специальное отделение с милицейской охраной.
– Как знать, – Данилов не любил загадывать, – можем и на обратном пути словить чего-нибудь.
– По пути или по твоей пищалке? – уточнил Петрович.
– И так, и так, – ответил Данилов.
– А я никогда не была в следственном изоляторе! – Вера высунула голову в водительский отсек.
– Твое счастье, – порадовался за нее Данилов, а Петрович тут же изрек народную мудрость:
– Кто не был – тот побудет, кто был – тот не забудет.
Данилов дважды был в этом следственном изоляторе. Оба раза вывозил больных. Ничего особенного. По изобилию железных дверей, решеток на окнах и людей в форме изолятор смахивал на военную часть, в которые Данилова иногда заносило во время дежурств.
Доктор (а может быть, и фельдшер) в медпункте следственного изолятора оказалась неожиданно молодой и даже красивой. Зеленоглазая блондинка, похожая на русалку из сказки. Данилову она понравилась, ему вообще нравились красивые и неглупые женщины. Красивых и глупых он старался игнорировать.
Осмотр пациентки, у которой среди ночи заболела голова, а вскоре отнялась речь и перестала двигаться левая рука, занял пять минут.
– Сопровождение ждет у машины, – сказала «русалка».
Данилову с Верой даже не пришлось нести носилки – загрузку больной в машину осуществили два прапорщика.
– А я думала, что здесь только женщины работают, – удивилась Вера.
– Смотря где, – обернулся один из прапорщиков.
– На въезде нас тоже встречали мужчины, – сказал Данилов.
– А я не обратила внимания.
Сопровождающей оказалась невысокая коренастая, лет сорока, женщина в форме с погонами прапорщика.
– Юля, – представилась она.
– Вера, – сказала Вера.
– Данилов, – отрекомендовался Данилов.
Петрович в церемонии знакомства участия не принял.
Юля оказалась коммуникабельной и без комплексов. Всю дорогу она развлекала Веру и Данилова байками из тюремной жизни.
На подстанцию одиннадцатая бригада вернулась в половине восьмого.
– Если нас попробуют услать куда-нибудь – я просто не заведусь! – заявил Петрович.
– Валяй. Тебе помочь? – Данилов знал, что Петрович шутит.
– Сам справлюсь!
Проходя по коридору, Данилов ткнулся в дверь кабинета заведующей, но она была заперта – Елена еще не пришла.
Данилову не терпелось узнать, что она предприняла или собирается предпринять в связи с его, теперь уже вчерашним сообщением. Ждать Елену у дверей кабинета было глупо, поэтому он проследовал на кухню, надеясь завершить дежурство чашкой кофе.
Заведующая появилась на подстанции без пяти минут восемь, а еще через десять минут приехал директор региона.
– Опять будет мозги полоскать, – негромко высказался Бондарь, увидев Прыгунова. – Послушаем, какие там у нас приказы вышли.
Его ожидания не оправдались – утренняя конференция продлилась не больше десяти минут.
Данилов, улучив момент, поймал Елену на выходе из диспетчерской и спросил:
– Я тебе нужен?
– Сейчас – нет, – ответила она. – Иди отдыхай.
– Тогда – ни пуха тебе, ни пера!
– К черту! – как положено ответила Елена Сергеевна и направилась к Прыгунову, уже поджидавшему ее возле кабинета.
– Давай быстрее все закончим, – попросил Прыгунов. – Дел сегодня – по самые гланды.
– Это уж как выйдет, – вздохнула Елена Сергеевна, отпирая замок.
Она хотела предложить Прыгунову свое место, но он махнул рукой и сел на один из стульев. Минутой позже появились Федулаев, Казначеева и Рогачевская.
Елена Сергеевна подождала, пока все рассядутся, и сразу же взяла быка за рога:
– Вчера днем, находясь в гараже, я случайно подслушала разговор между нашим старшим фельдшером и доктором Рогачевской.
У Надежды отвисла нижняя губа, обнажая крупные, пожелтевшие от табака зубы, а лицо Рогачевской за секунду стало пунцовым.
– Они обсуждали, как подставить меня, подсунув липовую взятку…
– Что? – в отличие от Прыгунова, Федулаев не был посвящен в суть дела.
– Юрий Романович, вот эти две особы, – Елена Сергеевна указала рукой на Казначееву и Рогачевскую, – собирались посадить меня, организовав дачу взятки.
– За что?
– Спросите лучше у них!
– Это ложь! – Казначеева взяла себя в руки и ринулась в атаку. – Если вам, Елена Сергеевна, хочется от меня избавиться, то незачем выдумывать небылицы! Я могу и сама уйти. Кому охота работать с таким начальником, как вы!
– В чем же дело? – удивилась заведующая. – Давайте заявление!
– Когда будет надо – тогда и дам! – отрезала Казначеева. – Борис Ефимович, что здесь вообще происходит?
– Да ничего особенного, Надежда Константиновна, – спокойно сказал Прыгунов, закидывая ногу на ногу. – Сидим, беседуем. Не надо горячиться. А что скажет доктор?
– Это неправда, – выдавила из себя Рогачевская. – Не было такого разговора.
– Тогда почему вы так покраснели? – прищурился Прыгунов. – Наталкивает, знаете ли, на размышления.
– Здесь душно.
Елена Сергеевна встала и открыла фрамугу.
– Мне плохо, – Рогачевская прижала ладонь ко лбу. – Можно я выйду?
– Можно, – разрешил Прыгунов. – Только не забудьте вернуться, разговор пока не окончен.
Рогачевская встала и пошатнулась.
– Я вас провожу! – Федулаев вскочил подхватил ее под руку.
– Пожалуйста, Юрий Романович, – разрешила заведующая.
Рогачевская и Федулаев вышли из кабинета.
– Вы не имеете право устраивать здесь судилище и доводить людей до инфаркта! – Казначеева встала. – Я найду на вас управу! И на Центре, и в суде.
– Сядьте, Надежда Константиновна! – приказал Прыгунов. – Я же сказал, что разговор не окончен!
Казначеева нехотя села.
– Я склонен верить Елене Сергеевне! – Прыгунов посмотрел на Новицкую. – Я давно ее знаю…
– Конечно, Борис Ефимович, я вас понимаю, – саркастически скривилась Казначеева. – Подсунули нам свою протеже, чтобы она разогнала все руководство подстанции, и радуетесь. Как же – Тюленькова вышибли, Кочергина вышибли, одна Казначеева осталась! Так учтите – на мне вы зубы-то свои обломаете, сразу предупреждаю! Не на такую напали! Делайте выводы!
– Выводы я уже сделал, – улыбнулся Прыгунов. – Дело за вами. Мне кажется, что вы понимаете, как сложно вам будет теперь работать с Еленой Сергеевной и насколько долго вы с ней сможете проработать, пока не будете уволены по решению администрации. Хотите – давайте попробуем.
– Пожалуй, сегодня мы займемся ревизией аптеки, – заявила Елена Сергеевна. – Сейчас Надежда Константиновна успокоится, и мы начнем. Затем оценим санитарное состояние подстанции, работу сестры-хозяйки, за которую тоже отвечает старший фельдшер… Короче говоря – пойдем по пунктам. А старшего врача я для начала попрошу обратить побольше внимания на карты вызовов доктора Рогачевской.
– Борис Ефимович! – Казначеева умоляюще посмотрела на Прыгунова. – Вы же сами видите, как ко мне относится заведующая. Конечно же я не смогу работать здесь, на этой подстанции. С кем мне решить вопрос о переводе?
– Переводе куда? – не понял Прыгунов.
– На другую подстанцию, – пояснила Казначеева. – Если речь пойдет о другом регионе, то…
– Я по разному отношусь к своим коллегам, – перебил ее Прыгунов. – Некоторых люблю, некоторых просто уважаю, кого-то терпеть не могу. Но никому я не подложу такую, простите, свинью, как вы, дорогая Надежда Константиновна. Поэтому о переводе и речи быть не может, особенно в сложившейся ситуации. Кто у вас будет кандидатом на следующую подставу? Может быть, я? Или вы Сыроежкину взятку подсунете?
– Но…
– Никаких но! Или убирайтесь с сегодняшнего дня по собственному желанию, или вылетите через три дня по нашему!
– А почему через три дня? – удивилась Казначеева.
– По выговору в день. Для увольнения по инициативе администрации, как вы знаете, достаточно трех «строгачей». Выбирайте, даю вам пару минут.
Прыгунов обернулся к Елене Сергеевне:
– Кто будет принимать дела и аптеку, вы уже решили?
– Предварительно – да, – не раздумывая, ответила Елена Сергеевна. – Временно назначу Строкову, а там видно будет.
– Строкова сегодня здесь?
– Пока нет. Я попросила ее приехать к двенадцати часам, раньше в любом случае не получится.
– Сука! – Глаза Казначеевой, казалось, были готовы испепелить заведующую подстанцией. – Тварь!
– Спасибо, Надежда Константиновна, – рассмеялся Прыгунов. – Один повод у нас уже есть. Осталось найти еще два.
В кабинет вошел Федулаев. Без стука, Елена Сергеевна уже успела объяснить всем сотрудникам, что стучаться перед входом в рабочий кабинет глупо.
– Вот! – Федулаев подошел к столу Елены Сергеевны и протянул ей лист бумаги. – Доктор Рогачевская написала заявление об увольнении и сейчас собирает свои вещи. Сюда она прийти отказалась.
Вид у старшего врача был немного растерянный.
– Юрий Романович, – Елена Сергеевна взяла заявление, открыла верхний ящик стола и достала оттуда две бумажки, одну из которых протянула Федулаеву. – Передайте доктору Рогачевской обходной лист. Пусть подпишет его и принесет мне. Без этого я не отправлю ее заявление в отдел кадров.
– Хорошо! – Федулаев взял обходной лист и снова вышел.
– И служила ей рыбка золотая, и была у нее на посылках! – ухмыльнулась Казначеева.
– Ну, что? – Елена Сергеевна посмотрела ей в глаза. – Берем обходной лист и пишем заявление или не берем и пишем объяснительную по поводу оскорбления руководства?
– Берем, – тихо, словно про себя, ответила Казначеева, вставая со стула.
С обходным листом в руках она вышла из кабинета, как следует хлопнув дверью на прощанье.
– Ну все, боярыня, – Прыгунов поднялся и протянул руку Елене Сергеевне. – Всех разогнала – теперь хозяйствуй. И знай – если что, то спрошу по всей строгости!
– Как это напоминает сцену из советского фильма пятидесятилетней давности! – рассмеялась Елена Сергеевна, пожимая руку начальника. – Спра шивай те на здоровье!
– Резво ты начинаешь! – не то восхищенно, не то осуждающе покачал головой Прыгунов и, не прощаясь, вышел…
В половине второго, когда все заявления уже были написаны, а обходные листы заполнены, и шла передача дел и имущества от бывшего старшего фельдшера к временно исполняющему обязанности, Елене Сергеевне позвонил Данилов.
– Как дела? – спросил он свежим после сна голосом.
– Нормально, – Елена Сергеевна попыталась представить себе, что сейчас делает Данилов. – Ты, наверное, пьешь кофе и смотришь телевизор?
– Нет, я сижу за компьютером и пью пиво, – ответил Данилов. – Знаешь, как сказал один умный человек: «С утра выпил – весь день свободен».
– Завидую тебе, – вздохнула Елена Сергеевна.
– Подробности будут? – Данилов, явно, сгорал от нетерпения.
– Прошел Чингисхан – и нет Самарканда! – загадочно ответила Елена Сергеевна. – Подробности при встрече.
– Когда?
– Скоро. Я позвоню.
– Буду ждать! – Данилов дал отбой.
Елена Сергеевна достала из сумки мобильный и позвонила сыну:
– Никита, ты уже дома?
– Дома, – ответил сын. – Нагулялся.
– Чем занимаешься?
– Рисую.
Никита неплохо рисовал, даже получал награды на выставках, а школьная учительница рисования, восторженная старая дева, прочила ему «грандиозное будущее».
– Вероятно, у нас сегодня будут гости, – предупредила Елена Сергеевна.
– Кто?
– Один человек.
– Тот, который «Харлей Дэвидсон и ковбой Мальборо»? – уточнил сын.
– Да.
– Давно пора, – одобрил Никита. – Одиночество губительно сказывается на людях и на женщинах в первую очередь!
– Почему?
– Потому что женщины более ранимые, – снисходя к материнской тупости, пояснил Никита. – Приводи своего знакомого, должен же я знать, что за бойфренд у моей матери.
– Никита! – Елена Сергеевна чуть не поперхнулась от неожиданности. – Откуда ты взял это слово?
– Из жизни. Ну, пока, мам, до вечера, а то краски быстро сохнут.
За все время знакомства как только Елена (на словах и в мыслях) не называла Данилова. Диапазон колебался от «любимый мой» до «чокнутый засранец», но никогда не включал в себя слова «бойфренд». Елена почувствовала себя безнадежно отставшей от жизни.
