Глава 6
И здесь, и там
Кирпачек вошел в сестринскую и увидел Сервизу. Она испуганно застыла перед зеркалом, рука остановилась на полпути, так и не прикоснувшись расческой к волосам. Вампирелла медленно повернулась к вошедшему, врач поразился бледности ее лица.
— Знаешь, мне сейчас показалось, что зеркало вдруг засверкало и в нем отразилось лицо человека. — Девушка растерянно посмотрела на Кирпа, попытавшись улыбнуться, но губы задрожали, на глаза навернулись слезы. Медсестра кинулась к коллеге на грудь и разрыдалась.
Вампир растерялся. «Кто мог обидеть это хрупкое создание?» — подумалось ему. Осторожно погладив рыдающую Сервизу по спине, он сказал:
— Не надо плакать, просто ты устала, переутомилась. И вообще — мало ли что может привидеться? Этого же нет на самом деле? Просто нужно отдохнуть.
— Проводишь меня? — нерешительно предложила девушка, при этом очаровательно посинев.
— Конечно! — обрадовался Кирпачек, и они с Сервизой, держась за руки, покинули здание.
Из окон больницы вслед им смотрели медсестры и санитарки, кто добро улыбаясь, а кто и с завистью, но молодые вампиры не замечали этого. Сервиза рассказывала о мелочах, каких много в жизни юной девушки, Кирпачеку эти мелочи казались невероятно важными и глубокими, и он с интересом слушал ее.
Выйдя на проспект Падших Ангелов, вампиры немного полюбовались панорамой города, открывшейся с этого места. Дорога, покрытая сверхпрочным сплавом золота и серебра, серпантином поднималась по горе Воздыханий. Дома причудливыми уступами сбегали вниз. Молодые вампиры прошли по мосту, немного постояли у перил, любуясь темно-красными волнами и мерцанием черной лунной дорожки.
Кирп увидел неподалеку вывеску и, холодея от собственной смелости, предложил прекрасной вампирелле зайти в небольшой ресторанчик. Та согласилась. Врач лихо истратил месячную зарплату на порцию трансильванских пиявок и две чашки натуральной желчи, но удовольствие смотреть, с каким аппетитом Сервиза уплетает никогда ранее не виданное ею лакомство, того стоило. Он что-то говорил, девушка улыбалась и щебетала в ответ. После ресторана они сходили к фонтану и смотрели на потоки смолы: сверкающие каскады взлетали вверх, к темному, на редкость красивому небу. Огромная черная луна романтично освещала бурлящий жизнью город.
Проводив девушку, влюбленный вампир вернулся домой и всю ночь предавался мечтам. Он долго не мог уснуть, ворочался в кровати, представляя, как пригласит предмет своих мечтаний в театр, как сходит с девушкой на выставку картин знаменитого художника, как… Дальше мечты Кирпачека сорвались с цепи, и он уже видел себя с Сервизой в родительском замке, в левом крыле. Вот они стоят у кафедры священника, и пастор Лудц соединяет их узами священного брака. За мечтами юноша и не заметил, как наступило утро.
Он встал, застелил постель. Устанавливая сверху длинную продолговатую крышку, подумал о том, что когда-нибудь он будет спать в этой кровати, обнимая любимую. Мысль была и радостной, и немного смутила застенчивого вампира. Однако для себя Кирпачек решил сходить в мебельный магазин и посмотреть цену на двухместные гробы. Наскоро позавтракав, он пребывал в самом романтическом настроении.
— И здесь, и там, и здесь, и там, и здесь, и там… — напевал Кирпачек, переодеваясь.
Он уже завязывал галстук, когда задняя стенка шкафа и все его содержимое растаяли. Оторопевший вампир снова увидел человека. Тело мифического чудовища скрывала фланелевая рубаха. Вместо просторных штанов сегодня на нем красовались обыкновенные джинсы, довольно дешевые, как машинально отметил молодой врач. Простые вампирские тапочки на ногах тоже были дешевыми и изрядно поношенными. Эти тапочки, символ домашнего уюта, мягкие и удобные, столь нелепо смотрелись на чудовищном существе, так не вязались с образом страшного монстра, что Кирп растерялся. Он смотрел на морду человека и думал о том, что уже начал привыкать к его виду.
Но человек смазал произведенное им мирное впечатление. Он, вытаращив глаза, на чистейшем наречии упырей завопил:
— Изыди!
— Сам изыди! — неожиданно для себя выдал Кирпачек.
— Да я ж тебе щас, морок наглый…
— От такого слышу! — огрызнулся вампир и, захлопнув дверцы шкафа, навалился на него всем телом. Он сделал это вовремя: галлюцинация с той стороны оказалась на удивление настырной. Под ударами крепких кулаков шифоньер грозил рассыпаться на отдельные щепки. Сопровождалась эта ничем, по мнению Кирпачека, не мотивированная агрессия очень сочными, порой совершенно нецензурными оборотами на все том же упырином наречии. И вдруг все стихло. Было слышно только, как звенят, стукаясь друг о друга, серебряные вешалки в шкафу. Вампир минут пять подержал дверцы, но ничего не происходило. Тогда он протянул руку к ручке, но заглядывать в шкаф не стал — почему-то не хотелось. Еще минут пять он думал, что делать, потом принял единственно верное, на его взгляд, решение: вышел из комнаты и, покинув квартиру, чуть ли не бегом спустился по лестнице. Выйдя из подъезда, он быстрым шагом, порой срываясь на трусцу, направился в церковь Святого Дракулы.
Церковь находилась недалеко, всего в двух кварталах от дома. Обычно по дороге в храм вампир улыбался. Он сосчитал, что надо пройти мимо восемнадцати магазинов «Неври-сити» и четырнадцати магазинов «Эльдорадио». Возникало ощущение, что других торговых точек в городе нет. Хотя иногда еще попадались симпатичные киоски с бутербродами, выкрашенные в болотный цвет. Назывались эти киоски тоже симпатично — «Отравитесь».
После посещения церкви у Кирпачека появилось странное чувство неудовлетворения. Священник так ничего ему и не объяснил. В ответ на вопрос о секте человекопоклонников святой отец только осенил себя святой звездой и начал изрыгать цитаты из Священного Писания. В качестве жизненного руководства Кирпачек получил указание жить праведно, не ожесточаясь на мир и не протестуя против мук, которые причиняет несправедливое устройство общества. Так как несправедливость эта на самом деле является испытанием для тела, ему, Кирпачеку, следует воспитывать в себе терпение и терпимость, дабы после смерти получить награду в виде пропуска в ад.
Все это Кирпачек слышал давно. То же самое, правда, другими словами, с детства внушал отпрыскам графа фон Гноря пастор Лудц. Кирп уважал священников, но все то же жгучее чувство неудовлетворения, притаившись где-то под ложечкой, постоянно давало о себе знать сосущей и тянущей болью. Святую звезду Кирпачек все же купил. Как ни странно, именно она дала ему чувство защищенности, к которому так стремился молодой врач.
Пожалуй, беседа со святым отцом все же принесла плоды. Кирпачек шел по улице и чувствовал, как в нем появляется что-то родственное окружающему миру. Будто кто-то всемогущий специально для него расцветил обычно унылый городской пейзаж невероятной силы и надрывности красками. Будто кто-то окрасил каждый дом, каждую травинку, каждый листочек на деревьях невероятно сочными в упоительном колере цветами. Будто кто-то всесильный наполнил музыкой лица прохожих. Заставил звучать торжественными маршами каменные физиономии постовых полицейских гоблинов. Осветил легкостью вальса симпатичные рожицы стайки школьниц-зомби. Загадочными гитарными переборами тронул сосредоточенные лица студенток-ведьм, пролетевших мимо на многоместной метле. И будто апофеозом весенней симфонии ворвались в душу влюбленного вампира звуки города.
Он же, некто всесильный и всемогущий, привел в гармонию трамвайные звонки, птичий щебет, звуки клаксонов и рев автомобильных моторов, многоголосый гомон толпы и музыку, льющуюся из окон.
Для звучащей в сердце Кирпачека мелодии было фоном все. Для музыки любви. Ему хотелось обнять весь мир, поделиться с ним этой любовью, дарящей счастье и гармонию. Выплеснуть ее на город. Город, в котором он жил.
Высокое нежно-розовое небо, тронутое редкими мазками облаков, по-весеннему прозрачное, обнимало город. Молодой врач подумал, что цветом облака напоминают трансильванских пиявок, поданных на блюде в дорогом ресторане. Он улыбнулся этому сравнению — цветом облака могли вызвать только кулинарные ассоциации. Багрово-красное солнце, прикасаясь ласковыми утренними лучами к обычно сливово-грязным стенам кукурузок, окрасило их праздничным малиновым цветом. Багрянец элитных зданий, построенных в последние века, соперничал в яркости с листвой стройных берез и могучих тополей. Мир упоителен!
Кирпачек вспомнил, как вчера держал за руку любимую, и будто бы заново почувствовал тончайший запах ее холодной кожи. Ноздри влюбленного вздрогнули, ощущая нежный дурманный запах ее волос. А небо было точно такого же цвета, как глаза Сервизы, когда она посмотрела на Кирпачека в ресторане, сделав первый глоток из тоненькой чашечки с желчью, и замерла, в восхищении смакуя благородный напиток.
Вампир, погруженный в любовные грезы, словно впал в забытье. Лязг дверного замка вернул его к реальности, и он с удивлением обнаружил себя стоящим на пороге собственной квартиры.
Жил Кирпачек фон Гнорь скромно. Главное достоинство его жилища — простор. И простор этот молодой врач ценил куда выше, чем тяжелую мебель или толстые ковры, так и норовящие схватить за ноги длинным ворсом. Вычурных украшений он тоже не любил, зато ценил хорошие картины. Несколько древних пейзажей висели на стенах, оклеенных розовыми в лиловую полоску обоями. Пол был застелен гармонирующим с цветом стен сливовым линолеумом. Каждое утро в квартиру холостяка приходила пожилая зомби, чтобы убраться или выстирать белье. Работа у нее спорилась и обычно не занимала больше часа.
Квартира Кирпачека состояла из одной комнаты, большой кухни, которую он сам с юмором называл столовой, прихожей и, естественно, санузла. Мебель была простой, но крепкой, несмотря на дешевизну. Сам Кирпачек по этому поводу не переживал, радуясь тому, что очень сэкономил на обстановке, и считал квартиру вполне приличным жильем.
Кирп прошел на кухню, заглянул в холодильник. Готовить не хотелось, и юноша ограничился бутербродами. Вспомнив, как в детстве ему запрещали есть на ходу, он улыбнулся. Прошел в зал, включил телевизор, уселся в кресло напротив. Ноги гудели: все-таки трое суток на смене — это слишком. Рассеянно переключая каналы, Кирпачек особенно не вслушивался, однако какая-то часть информации все-таки проникла в сознание, уничтожая утреннюю гармонию. Бодрые репортажи о мучениях больных осиновой болезнью сменялись радостными отчетами о цунами и землетрясениях. Сообщения о террористических актах и об экстремизме уступали место фильмам ужасов. Наконец удалось поймать прямую трансляцию какого-то музыкального конкурса. Тут же концерт прервался рекламой, экран заняла протокольная морда орка. «Чай «Беседа»: давайте побазарим!» — И артист, изображающий криминального авторитета, тряс татуированной лапой, сжимающей коробочку с чайными пакетиками. Кирпачек бросил пульт на пол, поднялся, решив, что стоит поспать хотя бы с часок. Он провел пальцами по мягкой черной обивке на крышке кровати, снял ее, пошел за пижамой и вдруг снова поймал себя на мысли, что ему не хочется заглядывать в шифоньер.
— Кажется, у меня развивается фобия, — нервно рассмеялся вампир, но даже шутка не сняла напряжения.
Немного подумав, Кирп достал из кармана святую звезду, положил ее на шифоньер так, чтобы можно было схватить в любой момент, и решительно рванул дверцы. Все в порядке, на вешалках совершенно мирно висела его одежда. Вампир облегченно вздохнул, но надевать пижаму передумал: сон пропал. Он сменил костюм, облачившись в просторные домашние штаны и полосатую футболку.
Рекламная пауза кончилась, теперь в телевизоре надрывалась, стараясь выдавить из хрипящего горла какое-то подобие мелодии, очередная звезда. Звезды последнее время вспыхивали и гасли целыми стаями. Народ, намекая на способы, которыми пользовались юные и не очень юные «дарования», чтобы пролезть на большую сцену, придумал им меткое прозвище «Поющие трусы». Сейчас на экране бесновался тип неопределенного пола, явно под чесночным кайфом, и пел что-то совсем уж бредовое о тяжелой судьбе маньяка Ихтиандра, который, если верить песне, был просто вынужден заниматься своим черным делом. Мужчина поющий или же это женщина — определить с первого взгляда было невозможно, и Кирпачек сел в кресло, решив досмотреть выступление до конца.
Исполнитель взмахивал перегруженными тушью ресницами так, будто хотел взлететь и медленно снимал с себя предметы гардероба. Когда же на сцену полетел лифчик, оказалось, что под ним был огромный муляж женских молочных желез, нелепо смотревшихся на волосатой груди мужика. Обманутая толпа взревела от разочарования, обломившийся стриптиз артисту не простили: зрители ринулась на сцену. Певца бы разорвали на куски, но тому все же удалось взлететь, хотя махать ресницами пришлось в усиленном режиме. «Гоп-гоп-гоп, гоп-гоп, мой милый гоблин!» — допел он последнюю строчку уже под потолком. Вампир содрогнулся и попытался вспомнить, как зовут этого злоупотребляющего косметикой голосистого гоблина, но не смог.
Вышедшая на сцену после него группа «Гламурный эритроцит» тоже состояла из типов без ярко выраженных половых признаков. Они тоже пели про маньяка Ихтиандра, зачем-то оплакивая его трудный путь по канализационным трубам, через которые насильник добирался до своих жертв. «Ты имей меня везде, в туалете я уже». — напевали они. «Рухнет мир напополам, я твоя ни здесь, ни там». Кроме этих, других слов в завываниях гламурных красоток зомби вампир разобрать не смог.
— Куда катится мир? — вздохнул Кирпачек и вдруг поймал себя на том, что напевает привязавшиеся слова: «Ни здесь, ни там; ни здесь, ни там; ни здесь, ни там…»
Он похолодел, но было поздно.
Дверцы шифоньера издевательски скрипнули, очень медленно открываясь, будто надрывным скрипом проверяли на прочность нервную систему вампира. Он рванулся с места, почти в полете схватив с аномального шкафа святую звезду, страшась того, что может ожидать его по ту сторону.
По ту сторону шкафа происходило почти то же самое, что и в квартире вампира. Мамонт Дальский собирался посетить Крупу. Он, посмеиваясь, вспоминал пристава, демоницу, вылезшую из шкафа, и ее «сильно китайские» лосины и сожалел о том, что эти две достойные друг друга дамы так и не передрались. В телевизоре довольно мило пела певичка. Мамонт попытался вспомнить, как ее зовут: «Певица Николай? Сергей? Вася?»
Попсу Дальский терпеть не мог, но всегда слушал ради возможности лишний раз поворчать. Вот и сейчас, так и не вспомнив мужское имя молоденькой девушки, он продолжил перебирать варианты: «Может, Борис? Нет, имя Борис уже занято другой певицей. О! Вспомнил! Певица Максим!» Обычно, проплевавшись, начинал комментировать текст песни, музыку, манеру исполнения. О, попса была для него таким неиссякаемым источником материала для шуток, пародий, анекдотов, что друзья порой подсмеивались над Мамонтом, обзывая параноиком.
Домой Мамонт Дальский заскочил переодеться после посещения церкви. Недавние явления вампира и черта женского пола все же слегка напрягали, и экономист решил проконсультироваться с человеком, более компетентным в этом вопросе. Священник, выслушав его, посоветовал сначала покаяться, а потом обратиться к психиатру. По словам батюшки, выходило, что вера, конечно, великая вещь, но отрыв от реальности до добра не доведет. Он, конечно, может провести обряд и очистить квартиру от чертей, но ему кажется, что нарколог сделает это лучше. В этом месте священник с жалостью посмотрел на Дальского и грустно улыбнулся. Больше вопросов у Мамонта не было. Он просто повернулся и ушел. Для себя же решил сегодня вернуться на Крупу и проверить все шкафы — нет ли где потайной двери, и не подшутили ли над ним веселые ребята из ансамбля «Обские черти» или не менее веселые из другого молодежного коллектива «Монстры Алтая».
На кухне засвистел чайник. Дальский заварил в кружке пакетик чая «Принцесса Нури», потом заглянул в холодильник, но есть особо не хотелось. Вытащил из целлофанового пакета кусок хлеба, достал масло. Некоторое время он сидел, бездумно уставившись в телевизор, и без аппетита жевал бутерброд. Взяв пульт, принялся переключать каналы. По НТВ показывали фильм про вампиров. То, что экономист увидел на экране, надолго привлекло внимание. После просмотра Дальский еще раз сходил на кухню — за чесноком. Взял серебряный крест, жалея, что не может быстренько изготовить из него пулю, потом, вспомнив, что у кровососущих аллергия на розы, он обвел глазами квартиру. Наткнувшись взглядом на веточку чертополоха, решил, что за неимением роз сойдет и это. Все же чертополох — защита от нечистой силы, от чертей, а вампиры от них наверняка не сильно отличаются.
Положив сухую веточку на пол, рядом с распятием и чесночной головкой, он осторожно растворил дверцы шифоньера — надо было достать свежий носовой платок.
Отсутствие вещей в шкафу его уже не удивило. Мамонт ожидал чего-то подобного. Вместо чистых носовых платков, лежащих веселой клеткой на полке, он увидел пустое чрево с дверцами на ту сторону. Дальский разозлился, решив раз и навсегда разобраться с видениями и выяснить, действительно ли в шкафу живет вампир или же это все-таки «белочка». Вампир был предпочтительней. Дверцы на ту сторону медленно, со скрипом открывались…
Дальский нагнулся, схватил с пола правой рукой распятие, левой — чертополох и ринулся в шкаф. Толкнул дверцы, выглянул и тут же отпрянул. Там, по ту сторону шкафа, стоял уже порядком надоевший ему за последние сутки вампир. В руке эта нежить держала звезду, прикрепленную вверх ногами к тонкой палочке.
— Ты чего ко мне привязался, мертвяк поганый?! — вскричал Мамонт.
На что вампир вежливо ответил:
— На себя посмотрите! Кто к кому еще привязался?!
Удивляться Мамонту было некогда. Он, выставив перед собой распятие, быстрым речитативом начал читать:
— Господи Иисусе, сыне Божий, молитв ради пречистой твоей матери и всех святых, помилуй мя грешнага…
— Да воскреснет Бог, да расточатся вра… вра… — продолжил синемордый, но сбился с дыхания.
— Врази его, — подсказал растерявшемуся вампиру экономист.
— Спасибо, — ответил вампир и продолжил: —…врази его. Царю небесный, душе истинный утешителю иже везде сый и вся исполняй…
— Сокровища благих и жизнь подателю, — подхватил Дальский, когда вампир снова сбился, — прииди и вселися в ны и очисти ны от всякия скверны…
— И спаси Блаже души наши, — хором закончили они.
Молитва подействовала, на душе стало легче, но нежить из шкафа не исчезла — ни с той, ни с другой стороны.
Дальский, посмотрев на чертополох, решил, что пора переходить к активным действиям. Он замахнулся так, будто в руке у него была, по меньшей мере, шашка Чапая, и опустил ветку колючего кустарника на голову красноглазого противника. Тот отпрянул, но при этом рассыпаться в прах, коим, по мнению Дальского, ему надлежало быть уже лет сто, даже и не подумал.
— Хороший аромат, — одобрил противник, принюхиваясь. — Черенок на развод не дадите?
— Я тебе, бесово отродье, лучше чеснока на рассаду дам! — возмутился такой наглости человек и бросил чеснок на ту сторону, стараясь попасть в незваного соседа по шкафу.
Вампир, словно он находился на теннисном корте, отбил чеснок святой звездой, точненько отправив его назад.
— Вы что, за наркодилера меня принимаете? — обиженно спросил он.
— За кого я тебя принимаю, мое личное дело, — отрезал Мамонт и принялся чертить в воздухе распятие. Употреблять матерные слова, чтобы защититься от нежити, он не стал. Во-первых, нежить эта не нападала, а во-вторых, враг ему показался очень образованным и интеллигентным. Поэтому Дальский ограничился плевком и словами: — Тьфу на тебя, бесово отродье!
— На себя посмотрите, — ответил вампир усталым голосом, и противники принялись в унисон читать:
— Отче наш, иже еси на небеси…
Посреди молитвы вампир снова запнулся.
— И-эх, молодежь! — в сердцах воскликнул Дальский. — «Отче наш» на память не знать!
— Извините, но этому есть уважительная причина. После трех дежурств в больнице я не знаю, как имя свое помню, — обиделся вампир и, устало вздохнув, опустился на пол со своей стороны шкафа.
— А ты кем служишь? — поинтересовался Мамонт, садясь на пол со своей стороны.
— Врачом работаю, — ответил вампир. — Вообще-то я терапевт, но сейчас на подхвате во всех отделениях. — Он, не вставая, поклонился и представился: — Доктор Кирпачек фон Гнорь.
— Мамонт, — в свою очередь назвался Мамонт.
Вампир выпучил глаза и пробормотал:
— Час от часу не легче. Мало вам быть человеком, вы еще и Мамонт?!
— Послушай, Кирпичик, а ты не мог бы к кому другому в шкаф заглянуть? Который день достаешь, уж к шкафам без содрогания подходить не могу.
— То же самое могу предъявить вам, уважаемый Мамонт, — отмел обвинение Кирпачек. — И букетом меня зачем-то ударили! Разве можно так обращаться с чертополохом? Мне, чтобы купить такой букет, нужно отдать половину месячного дохода!
— Возьми. — Дальский протянул ему ветку. — На кой он мне, если не работает? Эх, сколько раз убеждался, что от телевизора правды не дождешься!
— Спасибо. — Кирпачек принял букет, поблагодарил и сказал: — Кстати, судя по помещению, которое я имею честь наблюдать за вашей спиной, господин Мамонт, напрашивается вывод, что вы отнюдь не ужасный монстр из шкафа.
— Ну, во-первых, давай без «господинов», — ответил Дальский, — а во-вторых, я тебе что, нелегальный эмигрант из Таджикистана, чтобы по шкафам хорониться? Да и ты на миграционную службу не похож.
— В вашем мире тоже Джиннистан есть?!! — поразился Кирпачек.
— Ну насчет джиннов — это вряд ли, у нас скорее аладдины по улицам шастают, — сказал экономист и, с минуту подумав, уточнил: — Так говоришь, целый мир? И у вас то же самое?
— Да, — вздохнул Кирпачек, — целый мир. Мир погибающий, в котором мучается несчастный народ.
— Что, экологию угробили? — посочувствовал Мамонт Дальский.
— Угробили. Раньше земля щедро кормила нас. Моря и реки были полны чистой крови. Хватало всем: и чертям, и троллям, и ведьмам, и нам — вампирам. Да и всем остальным. Многие народности теперь только в исторических документах существуют. Раньше все были довольны и счастливы, а сейчас голод. Вымираем потихоньку.
И Кирпачек рассказал аномальному собеседнику о своем прекрасном мире. О красном светиле на пронзительно розовом небе, о круговороте гемоглобина в природе, о сверкании камешков, которыми посыпаны пешеходные дорожки, и о многом другом. Экономист слушал внимательно. Когда вампир закончил рассказ, Дальский долго молчал. Потом он, задумчиво разглядывая собеседника, выдал одну фразу, но фраза эта надолго вышибла вампира из колеи.
— Голод, говоришь?
Кирпачек кивнул.
Портал закрылся. Сам. Без каких-либо действий со стороны Кирпачека или Дальского.
Мамонт подошел к окну, отдернул занавеску и, уже не удивляясь тому, что за окном глубокая ночь, задумчиво произнес:
— А мы ведь, друг Кирпичик, для вас еда…