Выбежав наружу, ангел на мгновение замер, зажмурившись. После полумрака башни глаза отказывались переносить яркость солнечных лучей. Вытерев выступившие слезы и немного проморгавшись, Бенедикт огляделся.

Он стоял, прислонившись спиной к бурым камням, из которых была сложена древняя башня, и смотрел на сонную долину. Это был мир безмятежный и покойный. Лениво колыхалась трава, когда по ней прогуливался медленный, сонный ветерок. В бирюзовом небе висели сытые, тучные облака, слишком раскормленные для того, чтобы немного сдвинуться и прикрыть яркое солнце, давая земле долгожданную тень, или чтобы пролиться дождем, напоив изумрудную траву внизу. Ощущение покоя никак не вязалось с состоянием ангела. По-любому выходило, что справлять малую нужду ему придется на открытом месте. До самого горизонта простиралась лишь ровная зеленая гладь травы. Бенедикт, с трудом передвигая ноги, обошел вокруг башни и увидел следующую картину: недалеко возвышался замок. Одинокий черный замок в этом зеленом раю. Он бы показался ангелу вопиющим нарушением гармонии, если бы тот мог думать о чем-то другом, кроме собственного мочевого пузыря. И Бенедикт, чувствуя, что он долго не выдержит, со всех ног понесся к замку.

С каждым шагом строение удалялось – черная громада чьего-то жилища находилась гораздо дальше, чем это могло показаться на первый взгляд. Средневековый комплекс, в котором наверняка был вожделенный туалет, удалялся, словно издеваясь над бедолагой. И тогда Бенедикт вспомнил о носках-скороходах. Он на бегу скинул сапоги со шпорами и как-то умудрился натянуть вязаное бело-красное безобразие с помпонами на мысках. Дальше от него уже ничего не зависело. Носки понеслись семимильными шагами, приближая Бенедикта к заветной цели.

Замок встретил незваного гостя настороженным молчанием векового запустения. Бенедикт не смог остановиться у дверей и понесся по коридорам и залам. Сколько носки мотали бы своего хозяина – неизвестно, наверное, долго, но на помощь бедняге пришла его пресловутая невезучесть. Он споткнулся, зацепившись помпонами за валявшийся на полу арбалет. Носки слетели. Арбалет выстрелил.

Бенедикт встал. Голова кружилась, давление в мочевом пузыре приближалось к предельно допустимой норме. Ангел быстрым шагом пошел по коридору, не опасаясь даже того, что арбалетная стрела, выпущенная из-за его неловкости, летает где-то позади, рикошетом отскакивая от стен и производя невероятные разрушения. Все, что сейчас его интересовало, это туалет.

Бенедикт пробежал до самого конца длинного коридора, взлетел вверх по крутой лестнице, пулей миновал еще один коридор и оказался в зале с огромным, во всю стену камином. В давно не топленном камине кто-то невидимый крутил вертел. Когда-то на вертеле было насажено какое-то крупное животное, но теперь от него остался огромный, гремящий костями скелет.

Ангел кинулся дальше, чувствуя, что еще чуть-чуть – и он просто обмочит штаны. Хорош жених! Представив, как он в таком мокром виде подойдет к любимой, ангел застонал. Он собрал остатки воли и на полусогнутых ногах проковылял к маленькой дверце в стене. Отодвинул портьеру, толкнул дверь и шагнул в полумрак следующего коридора, в конце которого мерцал свет. Ему подумалось, что это свет в конце тоннеля и там обязательно должен быть туалет, но потом он вспомнил лекции о техногенных мирах. В этих лекциях говорилось, что свет в конце тоннеля всегда означает приближающийся поезд. Ангел отогнал нехорошее предчувствие – ну какой поезд, скажите, в этом средневековом замке?

Он побежал на свет, изредка останавливаясь и поджимая к животу то одну ногу, то другую. Свет приближался. Он двигался быстрее, чем измученный естественной нуждой ангел. И скоро можно было различить контуры этого белого света. Пятно обладало страшным лицом с гротескно-шаржевыми чертами и балахоном, напоминающим любимое одеяние певицы, популярной в каком-то там измерении. Бенедикт, несмотря на зверские муки, сумел разобрать слова: «У-у-у-у убью-у-у, за-а-а-аду-у-ушу-у-у, и-и-ис-пу-у-уга-а-аю-у-у». Ангел вспомнил, что та певица имела похожую фамилию – тоже от слова «пугать».

Бенедикт застонал, чувствуя если не облегчение, то надежду на то, что скоро это произойдет.

– Где? – прошептал он.

Но светящийся хозяин замка снова завыл, поднимая костлявые руки и гремя оковами:

– Я – пр-р-ризр-рак! Я триста лет живу в этом замке!

– Триста?! – восхитился ангел. – Уважаемый, может, вы скажете, где здесь туалет? За триста лет вы наверняка должны были его найти!

Он упал на колени и тихонечко заскулил, схватившись за живот.

– Никакого воображения, – проворчал призрак. – Другой на твоем месте, увидев меня, даже если бы не хотел – описался и обкакался бы со страху. Ладно, иди за мной.

И светящееся пятно поплыло вперед. Бенедикт, держась за стенку, засеменил следом.

– Сюда. – Привидение ткнуло рукой, осветив дверцу, которую сам ангел наверняка бы не заметил.

– С-спасибо, – выдохнул бедолага и, рванув дверь, влетел в желанное помещение.

То чувство, которое испытал Бенедикт, опорожняя мочевой пузырь, называется блаженством. Он вспомнил, как Гуча однажды говорил, что для счастья всего-то надо – иметь возможность спокойно пописать. И только теперь ангел понял всю философскую глубину этого высказывания.

Когда он вышел в коридор, призрака не было на месте. Ангел прошел в каминный зал. У камина, пригорюнившись и уперев подбородок в костлявую ладонь, сидело привидение. Бенедикт подошел ближе.

– Благодарю вас от всего сердца, – сказал он, – вы, ни много ни мало, спасли мою честь.

– Кушай на здоровье, – проворчал призрак. – Мою бы честь кто спас.

– У вас, видимо, большое горе? – спросил ангел и присел рядом.

– Естественно.

– Что же угрожает вашей чести? – поинтересовался Бенедикт.

– Он еще издевается! – вскричал призрак, потрясая цепями.

Ангел отметил, что нервишки у аборигена шалят, и шалят очень сильно, но ничего не сказал, решив, что любое замечание только спровоцирует нервный срыв.

– Ты. Ты меня обесчестил, – выл призрак, – ты лишил меня славы! Ты, рыцарь, навсегда разрушил мою репутацию, и восстановлению она не подлежит!

– Уважаемое привидение, позвольте с вами не согласиться! – возразил Бенедикт. – Все что я сделал – это спросил, где находится туалет. При чем здесь ваша репутация?

– Ты не испугался, – всхлипнул призрак как-то по-особенному жалко. Он снова присел, сгорбился и уткнул туманный подбородок в полупрозрачную ладонь.

– А что, должен был? – Ангел нахмурился, пытаясь сообразить, какие неизвестные ему правила поведения он нарушил.

– Должен! Должен был закричать, завопить, упасть замертво! Ну на худой конец поседел бы, что ли.

– Это вряд ли получилось бы. – Бенедикт сдернул шляпу с фазаньим пером. – Как вы сами видите, мои волосы и без того белые словно снег. И хотел бы вам помочь, да не могу, к сожалению.

Призрак внимательно посмотрел на белые локоны гостя и согласно кивнул.

– Действительно, – проворчал он. – Теперь мне вовек не оправдаться. На моей репутации несмываемое пятно.

– Позвольте, но почему? – Бенедикт никак не мог понять, что же случилось. Он догадывался, что причинил какой-то вред хозяину этих мест, но вот какой именно – это для него оставалось тайной за семью печатями.

– Потому что все меня боятся, – пояснил призрак. – Все. Этот замок раньше был полон народу, но все, включая короля Артура и его храбрых рыцарей, сбежали. Да что там король и рыцари, так, ерунда! Даже их легендарный круглый стол смылся из замка вслед за хозяевами. А теперь будут говорить, что привидение из черного замка потеряло силу.

И призрак снова всхлипнул.

– Не расстраивайтесь так, – попытался утешить его ангел, – ведь этого никто, кроме меня, не знает. А я сюда вряд ли когда-нибудь еще попаду. Я вообще живу в другом мире.

– Я это знаю! – вскричал призрак, взлетая под потолок и увеличиваясь в размерах. – И я этого не забуду. Каждый раз, когда мне придется кого-нибудь пугать, я буду вспоминать этот случай и сомневаться в себе. Я буду бояться, что у меня снова не получится испугать!

И он исчез. Растворился в воздухе, будто его и не было. Бенедикт неопределенно пожал плечами, натянул на ноги носки-скороходы и встал. Стоило только сделать шаг, как носки, мелькая в воздухе помпонами, понесли его вон из замка, едва ли не по воздуху, совсем не касаясь пола.

На краю зелёной равнины виднелась башня. Бенедикт думал о призраке – он чувствовал, что полоса неудач, которая преследует его всю жизнь, продолжается. Взять хотя бы это привидение – работал себе, работал, но стоило только столкнуться с ним – Бенедиктом, – как сразу пошли сбои. Короткая встреча – и впервые за триста лет не получилось испугать посетителя! Ангел вспомнил, какое прозвище прилепили ему в Небесной Канцелярии, и поморщился. Это надо же такое выдумать: «концентрированное невезение»!

Следующая мысль, что пришла в голову, повергла ангела сначала в шок, а потом в уныние. Он подумал, что его любимая рискует навсегда стать несчастной, и только потому, что он будет рядом с ней постоянно – и днем, и ночью. Дальше перед глазами влюбленного стали проплывать картины одна страшнее другой.

Вот Медуза, счастливая и ничего о своей судьбе не подозревающая, идет по улице Рубельштадта. Она поет песню, размахивая при ходьбе букетом цветов. Вот он выходит ей навстречу. Она замечает его и радостно бежит, чтобы кинуться к нему на шею, и… с крыши падает кирпич. Прекрасная Медуза лежит на мостовой, а он, Бенедикт, смотрит на ее разбитую голову, не в силах осознать, что его любимой нет в живых.

Вот Медуза пробует сласти во Фрезии. Он с удовольствием наблюдает за ее восторгами. Вот ее белые зубки впиваются в сочный бок персика, и он с умилением смотрит, как глаза любимой расширяются от восторга. Вот она, высунув язычок, лизнула кусочек шербета и, распробовав, съела все. Вот Медуза забрасывает в рот вишенку – и… косточка попадает в дыхательное горло. Он пытается оказать первую помощь, но ему как всегда не везет. И любимая погибает на его глазах.

Вот она в Крепости – стоит на крепостной стене и с восхищением смотрит вокруг. Ее огромные янтарные глаза вбирают в себя красоту открывшегося ее взору пейзажа. Она в восторге хлопает в ладоши – и… часть стены под ней обваливается. Он пытается ухватить любимую за руку, но снова на первый план выступает проклятое невезение, и она пролетает мимо. А он, неудачник, смотрит на груду камней, ставшую обелиском его любви.

Воображение продолжало рисовать ужасы из жизни Горгоны Медузы, естественно, жизни, совместной с ним, Бенедиктом, а ноги, обутые в полосатые носки, продолжали отсчитывать километры.

Черный замок остался далеко позади, а башня отшельника Амината неотвратимо приближалась. Так же неотвратимо приближалась встреча с Медузой, единственной и неповторимой любовью Бенедикта. И чем ближе была эта встреча, тем ниже на грудь опускалась голова несчастного ангела. Живо представив все, что, согласно его воображению, ожидает его избранницу, ангел решил, что он не вправе портить жизнь столь юному и прекрасному существу. Но вот что делать дальше, он не знал.

И тут на помощь Бенедикту пришла столь почитаемая им этика. И не просто этика, а Этика с большой буквы. Он вдруг понял, что как порядочный человек, придерживающийся высоких этических норм, просто обязан рассказать Медузе все. Рассказать, кто он такой и откуда родом, рассказать о своей родне, рассказать и о том, как жил до встречи с ней. А когда он это все расскажет, у него хватит мужества объяснить любимой, почему им никогда не быть вместе. И она должна понять, что он отказывается от нее потому, что любит. Любит безумно, любит всепоглощающе, беззаветно, любит так, что забывает себя, глядя в ее глаза. И поэтому – отказывается от нее.

Все его существо протестовало против разлуки. Душа сжалась, сжалась так, будто кто-то завязал ее в тугой узел. Горе исказило прекрасные черты прежде безмятежного лица Бенедикта, сделав его старше на несколько десятков лет. Он плакал. Слезы текли по щекам, горестные вздохи вырывались из груди. Бенедикт страдал, страдал впервые в жизни. Все то, что было раньше, не шло ни в какое сравнение с тем глубоким чувством, которое он переживал в этот момент. Все, что он раньше считал горем, как оказалось, было лишь мелкими неприятностями, которые не стоили того, чтобы о них помнить дольше мгновения. Это Бенедикт понял после того, как до него дошел простой факт – чувство, которое он испытывает сейчас, будет его спутником всю оставшуюся жизнь.

Видимо, его подавленное состояние передалось носкам-скороходам. Они бежали все медленнее и медленнее, и скоро остановились совсем. Бенедикт вздрогнул, выныривая из пучины горестных мыслей, и огляделся. Он стоял у входа в башню.

Ангел решительно сел, стянул с ног полосатые носки, бросил их на траву. Солнце припекало. По спине струйками тек пот, волосы были мокрыми, а лоб покрылся испариной. Он снял шляпу, обтер ею лицо и бросил на траву, рядом с носками-скороходами. Потом подтянул колени к груди, положил на них руки и опустил голову. Так, в скорбной позе, Бенедикт просидел с полчаса. Мысли, одна безрадостней другой, одолевали бедолагу ангела, еще совсем недавно бывшего самым счастливым существом на свете. Потом, решив, что объясниться с девушкой просто необходимо, он схватил шляпу, нахлобучил на светлые кудри и вскочил, даже не заметив, что вместо зеленого головного убора с фазаньим пером на его макушке красуется полосатый носок. И рядом теперь не было друзей, чтобы, как когда-то, сказать: «Ангелок, немедленно сними то, что надел на голову. Ты невидим». Носки-скороходы, надетые на голову, благодаря непонятному капризу местной магии становились шапкой-невидимкой.

– Пусть это эгоистично, – воскликнул ангел, непонятно перед кем оправдываясь, – но мне просто необходимо еще один раз заглянуть в ее бездонные глаза, увидеть ее прекрасное лицо! Я только взгляну – и уйду.

И он, протопав по гостеприимной двери, лежащей на земле, вошел в башню.

Пыльный пол украшала аккуратная елочка следов, появившихся будто по волшебству. Бенедикт ухватился невидимой рукой за увитые седыми плетями перила и начал спуск по винтовой лестнице, осторожно, чтобы не поскользнуться, ступая по устланным жестким волосом ступеням. Осторожность эта была, скорее всего, неосознанной, так как мысленно он все еще вел воображаемый диалог с Медузой. Он раз за разом прокручивал этот разговор, меняя один вариант на другой. И поэтому громкий храп, выдернувший Бенедикта из раздумий, явился для него такой же неожиданностью, как раскат грома в ясный, безоблачный полдень.

Ангел вынырнул из грез и увидел, что он уже на следующем уровне башни. Такая же круглая площадка, только без дверей. По периметру – окна без рам и стекол. Недалеко от лестницы – кресло-качалка, в котором кто-то спит. Кто именно, Бенедикт не мог понять, потому что со спины храпящий казался огромной копной шерсти. Можно, конечно, было обойти и посмотреть, но ему это показалось невежливым. Это не Медуза, так какая разница – кто? Но будить волосатое существо тоже не стоило, и Бенедикт осторожно, ступая на носочках, хотел было пробраться мимо. Не тут-то было! Храп смолк.

– Ну и чего ты так крадешься? – услышал ангел дребезжащий старческий голос. – Подойти, поговорить со стариком не по чину, что ли, будет?

– Прошу прощения, – пролепетал Бенедикт. – Я не хотел мешать вашему сну.

– Ерунда, – старик качнулся в кресле, – сейчас все равно рекламная пауза. Я тут собрался было начать просмотр пятьсот восьмой серии сна, а эти остолопы из Небесной Канцелярии снова рекламу влепили! Ну и где справедливость?

– Позвольте, я сейчас обойду ваше кресло и представлюсь по всей форме, – предложил Бенедикт, про себя отметив, что он даже и не слышал, чтобы в Канцелярии был отдел сновидений.

– Не позволю, – отрезал незнакомец, но тут его голос смягчился, и он уже на полтона ниже проговорил: – Если попадешь под мой взгляд – окаменеешь. Василиск я. Поэтому стой где стоишь. А что касаемо формы, так я вообще не сторонник формализма. Да и что такое формальное приветствие? – Вопрос был чисто риторический, и ангел это понял, а потому отвечать не стал. Василиск же, будто передразнивая кого, проговорил в нос: – «Как ваши дела?», «Спасибо, хорошо, а ваши?» Знаешь, что это означает в переводе с формального языка на человеческий?

– Нет. – Бенедикт совсем растерялся и не сразу понял, что пытается ему втолковать собеседник. Казалось, только что он был где-то далеко, погруженный в предстоящую беседу с любимой, а теперь вот стоит и выслушивает бред Василиска, посвященный общению.

– В переводе это звучит так: «Провалитесь вы сквозь землю вместе с вашими делами!» – Старик кашлянул и гнусаво продолжил: – «Вы тоже мне отвратительны, и лучше бы эти ваши дела вообще накрылись медным тазом!» Но люди – странные существа, они так никогда не скажут, нет! Они будут танцевать друг перед другом и мысленно проклинать знакомца, подсчитывая каждую потраченную на это ханжество минуту. Я прав?

– Право, я затрудняюсь ответить, – пролепетал ангел, совершенно сбитый с толку таким напором. – Необязательно всегда так – с неприязнью. Бывает же, что люди действительно думают то, что говорят. И чувства испытывают друг к другу самые теплые, и слова их соответствуют внутреннему состоянию.

– Ты думаешь? – Василиск расхохотался. – Да как ты смеешь это утверждать, если ты сам чувствуешь одно, думаешь другое, а сделать собираешься третье?! А?!

– Но позвольте, уважаемый. – Ангел вконец смутился, чувствуя одновременно, что начинает сердиться. – Я всегда говорю правду!

– Не позволю! – снова прогрохотал Василиск. – Скажи, ты кого-нибудь любишь?

– Да. – Ангел тяжело вздохнул. – Я всей душой люблю прекрасную Горгону Медузу.

– Так. Чувство есть – любовь. А что ты думаешь о своей любви?

– Я думаю, что я ее недостоин и только испорчу девушке жизнь своим присутствием, – ответил влюбленный, вздыхая еще тяжелее.

– Хорошенькое дельце, – сказал Василиск и хохотнул, коротко и сухо, но с явным удовольствием. – Уже наблюдаются первые разночтения. Отметим: чувствует, что любит, а несет об этой любви полную несуразицу.

– Но как же так? – воскликнул Бенедикт, пораженный до глубины души. Действительно, чувство любви делало его счастливым и в то же время превращало его в самое несчастное существо на свете. Старик-то, оказывается, не совсем ошибается.

– Не гони лошадей, давай по порядку, – пророкотал Василиск, из голоса которого вдруг исчезло старческое дребезжание. – А что ты своей любимой сказать собираешься? Ладно, не напрягайся, я сам отвечу. Ты собрался ей сказать, что ты, как очень порядочная сво… гм… порядочный человек, жениться на ней категорически отказываешься. И с позиции величайшего свинст… гм… величайшей вежливости объяснишь, что это делается для ее же блага. Так?

– Вы совершенно правы, уважаемый Василиск, – согласился ангел, но почему-то покраснел.

Со стороны его самопожертвование выглядело законченной подлостью. И ангел никак не мог понять, где в его рассуждениях случился логический сбой.

– Вы человек мудрый, многое знаете, – сказал Бенедикт, правильно сопоставив возраст Василиска с его длинной седой шевелюрой, – будьте так добры, объясните мне, в чем я неправ.

– Легко, – согласился Василиск. – Давай-ка, голубок ты мой сизокрылый, сначала расскажи, в чем ты прав.

– Дело в том, что я ужасно невезучий, – начал ангел, – и это невезение распространяется на всех, кто находится рядом со мной…

И Бенедикт поведал внимательному слушателю всю горькую правду о своей несчастливой жизни. Василиск выслушал, и выслушал с предельным вниманием. Когда ангел умолк, он сказал:

– Так, давай по порядку. Тебе нравится мир, в который ты попал?

– Очень! – воскликнул неудачник. – Я только здесь понял, что такое быть по-настоящему живым!

– А благодаря чему ты попал в Иномирье? – не заставил себя ждать следующий вопрос.

– Благодаря тому, что мне не повезло, – начал было ангел, но вдруг осекся, сообразив, что именно сказал.

– Ну-ка, ну-ка, не торопи старика, – прокряхтел Василиск, снова входя в роль немощного старца. – Ты стал счастливым, жизнь твоя обрела полноту только потому, что когда-то тебе не повезло и ты столкнулся на лестнице с существом по имени Чингачгук?

– Да… – промямлил ангел, начиная соображать, что если бы не то давнее столкновение на лестнице, когда они с Гучей соединились в один суматошно дергающийся организм, то не видать бы ему как своих ушей той свободы, которую он неожиданно для себя обрел в Иномирье. И любви в его жизни тоже бы не было, если бы он, опять-таки благодаря невезению, не выбрал для себя самый опасный путь в той норе, когда они бросились на поиски похищенной дочери короля Полухайкина.

– А если взять шире и проанализировать все твои неудачи – с самого рождения, – продолжал гундосить Василиск, – то сколько полезного для себя ты из этого извлек? И еще один вопрос: кто реально пострадал от столкновения с тобой? Взять того же Гучу. Он перепутал папки с документами – что явилось следствием этой путаницы?

Бенедикт на мгновение задумался, потом, вдруг просияв, сказал:

– Следствием явилось то, что он влюбился в Брунгильду Непобедимую. Есть еще одно следствие, которому сейчас пятнадцать лет, – это его сын Аполлоша.

– То есть твои неудачи приносят людям счастье? – уточнил Василиск.

– Получается, что так, – промямлил совершенно сбитый с толку ангел. – Получается, что как бы ни поворачивалась ситуация, я всегда, как говорит трактирщик Джулиус, в прибыли. Так что выходит…

– Так-то и выходит, что из-за какого-то морально неустойчивого привидения, из-за его проблем, из-за его инфантильности и неуверенности ты собрался принести в жертву самое великое, самое грандиозное, что только могло с тобой случиться, – свою любовь, – подвел итог Василиск. – Пересмотри свои неудачи, рассортируй их – и картина получится совершенно другой. Как-нибудь на досуге подумай еще вот о чем: обратной стороной невезения является удача. А какого размера удача причитается тебе?

– А я ведь везунчик, – пролепетал ангел, оглушенный этим открытием. – Я ведь самый удачливый человек на свете!

– Как ты себя назвал? – В голосе Василиска прозвучала добрая усмешка.

– Человеком. – Бенедикт умолк, нахмурился и вдруг рассмеялся – громким счастливым смехом. – Я человек! Я действительно человек! У меня получилось стать человеком!

– То-то! – Василиск скрипуче рассмеялся. Глаза его были закрыты, но он видел все. Как это получалось, Василиск вряд ли объяснил бы. Просто он видел намного глубже, заглядывал за закрытые двери, проникал в закрытые души. – А знаешь, когда ты стал человеком? – спросил старик и сам же ответил на свой вопрос: – Когда научился жертвовать. Этим люди отличаются от других существ. Лично я самопожертвованием не страдаю и не понимаю этого, но людишки почему-то с ним носятся. Ладно, иди уже. Реклама кончилась, пора следующую серию смотреть.

– Скажите, – Бенедикту показалось, что Василиск покривил душой, когда рассказывал о своем отношении к самопожертвованию, и он решил уточнить: – вы все свое время здесь проводите?

– Конечно, не могу же я допустить, чтобы жизнь под моим взглядом в камень превратилась! – И Василиск захрапел.

Бенедикт пересек комнату и хотел было ступить на лестницу, но его остановил голос Василиска:

– Носок с головы сними, остолоп!

Ангел сдернул головной убор и с удивлением обнаружил в руках полосатый носок старика Амината. Он усмехнулся, засунул волшебный предмет в карман и пошел вниз по лестнице. Вдогонку за ним несся раскатистый храп старика.

На следующей площадке башни его ожидал сюрприз – статуя Бельведерского. Атлет стоял в центре комнаты, по стенам которой тянулась полка, напоминающая куриный насест. На насесте, притихшие в восторженном благоговении, сидели, любуясь идеальным телосложением Бельведерского, гарпии. В комнате стояла непривычная тишина, а ведь обычно птицебабы вели себя очень шумно. Они ругались и ссорились без причины – просто скандал был единственным развлечением в их долгой жизни.

Бенедикт заметил платок-самобранку, все еще обвязанный вокруг каменной руки, и подошел к статуе. Он взялся за зеленую ткань, потянул и…

И тут началось!

– Грабют! – закричала одна гарпия.

– Девочки, грабют! – поддержали крик остальные.

А дальше ангелу пришлось решать очередную этическую проблему: как защищаться от хищных птиц, если они наполовину женщины. И что делать – позволить побить себя или сбежать?

Бенедикт пал бы смертью храбрых в этой схватке, если бы волшебный платок сам не позаботился о собственной сохранности. Он телепортировался подальше от озверевших птицебаб вместе с хозяином, в кулаке которого был зажат. Платочек этот был странным – видимо, сказалось тесное общение со стариком Аминатом и длинной чередой его не менее сварливых предков, так что характер у волшебной вещи был не сахар. И ангел, которому с телепортацией не везло всегда, в очередной раз оказался на уже занятом месте. А именно – на месте двери в башню, совершенно целехонькой и запертой на замок. Бенедикт успел удивиться, ведь на всех уровнях этого странного мира дверь валялась на травке рядом с пустым проемом. Это была последняя осознанная мысль. Дальше Бенедикт ничего не чувствовал, ни о чем не думал – он врезался в дверь и сорвал ее с петель. Так – верхом на двери – Бенедикт вылетел из башни и приземлился на травку. Но по причине глубокого обморока он этого не заметил.