Глава 11. Уйти нельзя остаться (проблемы с препинанием)

— Я не могу дать ответ сейчас, мне надо подумать, — озвучила решение Ника, — до вечера.

— Это опасно, — сердито отметил Пепел.

— Ты рискуешь, — укорил Видящую Инзор, а Лед только вздохнул.

Вероника упрямо вскинула голову:

— Я готова рискнуть.

— Мы будем рядом, — смирился Эльсор.

Применять силу, дабы удержать Видящую от глупого поступка, спровоцированного странным упрямством, было опасно. Узы ритуала позволяли общаться альраханцам и жительнице Террона. Однако, испытывать их крепость насилием никто не рискнул. Ника могла испугаться и оборвать связь. Оставалось надеяться на добровольное согласие, а до тех пор защищать Видящую от всех угроз мира.

Альсоры последовали за девушкой на кухню. Ника достала из холодильника бутылочку, вылила ее розовое содержимое в высокий бокал и подогрела в микроволновке десять секунд.

«Питьевой йогурт», — украдкой глянув на сунутую в мусорное ведро яркую емкость, вычитал название Лед.

— Зачем я вам, Альрахану? — тихо спросила Ника, мелкими глотками отпивая напиток. Девушка так сосредоточенно разглядывала содержимое бокала, словно в нем содержался готовый ответ на все заданные и незаданные вопросы.

— Ты — Видящая, — снова констатировал Искра так, будто это одно слово объясняло разом все. Впрочем, для альсоров так оно и было. — Ты — сокровище для того мира, который прозреваешь. Будущее, прошлое, настоящее, судьба мира или отдельных людей — ценной может оказаться любая, даже, на твой взгляд, самая незначительная деталь, о которой поведаешь. Ты будешь окружена почетом и роскошью, если решишься последовать с нами на Альрахан.

— Значит, полезное в государственном хозяйстве приобретение, — краешек губы девушки скривился в намеке на улыбку. Она в молчании допила йогурт, сполоснула под краном посуду. Осталось только почистить зубы и одеться на работу.

— О да, само твое существование — дар Альрахану! — пылко согласился Лед и заботливо укорил: — Ты совсем ничего не поела!

— Я позавтракала, этого достаточно, — прохладно объяснила Ника и направилась прочь из кухни, не глядя по сторонам.

А что она, наивная Дуня, хотела? Чтобы три распрекрасных альсора рухнули на колени и признались ей в неземной любви до гроба и за оным в придачу? Ха, размечталась, одноглазая! Ну, кроме вопроса, что она делала бы с тремя кавалерами разом, основным являлся совсем другой: какого рожна эти мужчины должны вообще проявить к ней интерес? Вполне заурядная девчонка, всех достоинств — несколько книжек про Альрахан с ее фамилией на обложке. Теперь вот все встало на свои места. Интерес утилитарный, практичный и понятный. Дело даже не в ее таланте сказочницы, а каком-то нелепом даре, вроде приемника-транслятора, настроенного на далекий и, по сути, чужой мир. Но нужно ли оно ей, такое внимание и такой интерес? Интерес не к ней, а к той пользе, которую она способна принести.

Обида нахлынула валом, перекрывавшим всякое представление о здравом смысле, защипало в глазах и сдавило горло. Хорошо хоть этого никто не видел, во всяком случае, Ника надеялась, что не видел, потому что дверь в ванную закрыла на задвижку. Пусть эти невидимые теперь везде вхожи, но приличия-то никто не отменял, хотя бы их видимость. Почему-то, несмотря на все обиды, бурлящие в душе, девушка была уверена: ломиться силой, нарушая ее уединение, альраханцы не станут, не так воспитаны. Надумают убить, убьют, но вульгарно издеваться не станут. В конце концов, пусть даже не она их выдумала, эти яркие, исполненные удивительного притяжения образы, ворвавшиеся в сознание ветром мечты, но она их знала. Слишком долго видела и чувствовала. Чувствовала, как часть себя, всех троих.

Слезы высохли, комок в горле удалось проглотить и капельку приглушить тоску запахом мятной пасты. Истерика отступила, не успев разыграться. Ника вышла из добровольного заточения и полезла в шкаф за свежим брючным костюмом. Любимый синий был вчера сильно измят, а экстренно приводить его в порядок ни сил, ни настроения у девушки не было. Пришлось вытащить черный в тонкую красную полосочку.

«Тоненькую, как ниточка бьющегося пульса на черном фоне безнадеги», — мелькнула в голове по-дурацки напыщенная мысль.

Ника решительно сгребла в охапку шмотки, колготки, щетку, заколку и снова ушла в ванную для соблюдения гарантированной конфиденциальности наведения марафета. Никто из альсоров не сказал ни слова.

Девушка вообще частенько одевалась и наносила макияж в ванной. Во-первых, даже зимой и в осенние холода там было тепло из-за полотенцесушителя, во-вторых, яркая лампа удачно освещала пятачок перед зеркалом.

В дверь или сквозь оную снова никто прорваться не пытался. Ника спокойно привела себя в рабочий вид. Немножко теней на веки, помада. Ресницы от природы и так черные, а тушь в архиве противопоказана. Какую, пусть даже самую дорогущую, ни намажь, от вечной бумажной пыли начинают невыносимо чесаться глаза. Модница за считанные минуты становится похожа или на героя-мученика, воздерживающегося ценой неимоверных усилий от почесывания покрасневших век, либо на панду, ибо тушь, какой бы стойкости ни была, размазывалась вокруг глаз живописным кругом.

Первые дни, когда Ника экспериментировала с макияжем, Марина Владимировна вдоволь нахохоталась над стараниями юной коллеги сотворить красоту.

Как альраханцы собираются следовать за ней по пятам и собираются ли, или все-таки плюнули на сомневающуюся девицу и решили оставить ее в покое, Ника не имела ни малейшего представления. Но спрашивать не стала. Она спокойно обувала ботильоны и звенела ключами от квартиры, сохраняя молчание, когда заиграла песня из «Мамонтенка».

— Привет, мамулечка! — схватилась за трубку, как за спасательный круг, Соколова-младшая. Пусть она не нужна сама по себе этим, зато у нее есть мама.

— Никусь, нас с Викой кладут в больницу, у маленькой воспаление легких! — встревоженный голос Соколовой, вернее, уже шесть лет как Тимирязевой Эльвиры Владленовны, донесся из трубки. — Ума не приложу, как ее угораздило! Мороженого не ела, сока из холодильника не пила, вчера здоровая спать ложилась, а сегодня уже температура, хрип…

— Ой, мамочки, — потрясенно выдохнула Ника, — вам чего-нибудь надо? Я отгул напишу и приеду!

— Ни в коем случае! — решительно запретила Эльвира Владленовна. — Хватит мне и одной болящей дочки! Знаю я тебя, чихнут, ты уже горлом маешься. Сергей и Светлана Андреевна нам все привезут. И вообще, в областную, сама знаешь, только по пропускам вход, так я сразу на них и оформлю. Фамилия одна, вопросов не будет.

«А у меня другая», — мысленно согласилась Ника, выслушивая детальное описание того, как себя чувствует младшая сестренка.

Мать беспокоилась, и ей надо было выговориться. Нике не оставалось ничего другого, кроме как молчать в трубочку и сочувственно угукать. Нет, мама любила и старшую дочь, точно любила, но ведь она была старшей, взрослой, могла позаботиться о себе сама, в отличие от маленькой шебутной Викушки. И все больше в последнее время проскальзывало как бы шутливых намеков на то, что пора бы бросить по клавишам стучать да замуж выходить и своих малявок нянчить.

Юная писательница Соколова, может, и была мечтательницей, но никогда не была дурой, и понимала: у мамочки, любимой, единственной, самой-самой дорогой на свете, теперь другая семья, хорошая, а она, Ника, имеет к ней лишь косвенное отношение. Вроде бы близко, рядом, но не с ними. Ее всегда примут с распростертыми объятиями, как самую дорогую гостью. Вот именно, как гостью. Именно так она чувствовала себя всегда, переступая порог новой маминой квартиры.

На мать Ника не сердилась, напротив, вспоминая, как переживала Эльвира после предательства отца, всей душой желала счастья, потому и не встала на дыбы, когда в их жизнь вошел Сергей. Только радость родного человека не могла стать в полной мере ее личной радостью, запасов бескорыстия не хватило. Ника не мешала, улыбалась маминому мужу, ни разу не нахамила ему, но все равно чувствовала себя так, словно у нее маму отняли. А увлеченная витьем семейного гнезда и переживаниями о маленькой дочке, Эльвира так ничего и не заметила. Мама ушла, остались частые звонки, регулярные встречи, но прежняя задушевная теплота сбежала куда-то. Вот, наверное, в новую семью и сбежала, оставив старшую дочь подбирать жалкие крошки.

Не поэтому ли так долго Ника цеплялась за Шурика, хоть и видела завистливый нрав парня. Хотелось хоть чего-нибудь своего, пусть маленького, личного счастья. Не вышло. Зато получилось написать книги. Равнозначным ли вышел размен, сочинительница Соколова сказать бы не смогла. Не сравнивала.

А потом в ее жизнь ворвалось нежданное чудо — явились альсоры. Не для всего мира, а только для нее. Исчезли, оставляя оглушающую боль утраты, и возникли вновь, как волшебство и надежда. Только последняя прожила недолго. Снова оказалось, что все не так. Что нет и не было кого-то только для Ники и ради самой Ники, что она просто-напросто полезна. На миг снова захотелось закрыть уши руками и истошно, чтобы стекла во всем доме разнесло вдребезги, завизжать. Девушка до боли прикусила щеку и опять сдержалась. Ничего, она справится. Получалось раньше, получится и теперь. Слова утешения для мамы и привет для сестренки — удивительно-светлого маленького человечка — в завершение разговора Ника говорила без фальши, но как-то больше по привычке, чем реально подбирая слова.

Дежурная улыбка легла на лицо — ни к чему шепотки за спиной и чужая забота в стиле «Чего-то ты, девонька, больно мрачна? Случилось чего?». Ника захлопнула дверь квартиры.

Пора бежать на работу! Голос Пепла, раздавшийся слева из совершенно пустого угла площадки, снова остановил девушку.

— Следует уходить из мира, пока Террон не подтолкнул тебя более жестко. Миры не разумны в нашем понимании, их действия ближе инстинкту.

— Ты о чем? — девушка почему-то никак не могла попасть ключом в замочную скважину. Тыкала раз за разом, пока не сообразила: не той стороной пихает. Но и потом почему-то ключ никак не желал поворачиваться в замке.

— Болезнь. Неожиданная болезнь твоей сестры. Легче всего поддаются воздействию растения, дети и старики, со взрослыми труднее, — Эльсор говорил твердо, почти жестко. — По-видимому, после кровного ритуала родства с созданиями другого мира, Террон не может более воздействовать на тебя напрямую. Потому он будет давить на тех, в ком течет схожая кровь. До тех пор, пока не останется никого, или пока ты сама не шагнешь за порог мира.

— Ты хочешь сказать, что все мои родные заболеют, если я не уйду? — удивилась Ника абсурдности вывода Пепла.

— Хуже, они могут погибнуть. Доверься чутью Пепла, Видящая, он почти никогда не ошибается, — вздохнул Искра.

— А соврать, чтобы я вас послушала и, как коза на веревочке, пошла? — упрямо уточнила Ника, бросив всякие попытки совладать с замком. Слишком почему-то тряслись руки.

— Я не вру, ложь оставляет слишком неприятный привкус на языке, — даже не видя Пепла, девушка была уверена, что тот брезгливо поморщился. И, похоже, его оскорбило само предположение Ники о возможности сознательной мистификации. — Видящая, мне нет дела до твоей семьи, мы могли бы выждать, пока ты лишишься всех, и тогда позвать снова. Но я не хочу, чтобы ты печалилась.

— Что, дар пропадет? — с какой-то обреченной усталостью брякнула запутавшаяся девушка. Она никак не могла понять, в чем тут выгода для альраханцев.

— Вряд ли, — что-то наскоро прикинув, возразил Инзор. — Скорее, раскроется более ярко.

— Тогда зачем сказали? Если это не провокация и не ложь, зачем? — с неожиданной для альсоров ожесточенностью вопросила жертва рока. Глаза блестели невыплаканными слезами злой ярости загнанного в угол зверька.

— Ника, что с тобой, лоана? — мягко спросил Глеану. Он, пусть и невидимый, шагнул ближе, притянул напряженное тело девушки в объятия и стал тихонько покачивать, поглаживая по спине. — Что случилось? Ты же была рада нам. Почему же сейчас злишься? Все дело в том, что мы невидимы? Или обиделась, что ушли, пусть и не по своей воле, заставив страдать? Мы все те же, и ты пахнешь все так же, первоцветами, орехом каой и соком соаллы. Знаешь, я хотел бы вдыхать этот аромат вечно. И говорить с тобой о пустяках и играть в огаэ. Ты умеешь?

— Нет, — растерянно отозвалась запутавшаяся в чувствах и сомнениях Ника.

— Я научу, хотя Пепел играет в огаэ лучше всех нас, но он не любит учить. Ему кажется слишком элементарным все то, над чем и мы с Искрой ломаем головы… — продолжил тихонько, почти на ушко говорить Глеану, а потом так же тихо стал задавать вопросы, самым проникновенным тоном:

— Я хочу этого и не могу понять, почему ты злишься? Или, быть может, теперь мы страшим тебя? Тебе отвратителен мой хвост или крылья Эльсора?

— Вы красивые и так и эдак, — помотала головой девушка. — Только…

— Только? — нахмурился Пепел, не пропустивший ни слова из разговора.

— Всего слишком много, неожиданно и… и я чувствую себя неуютно, вы меня толкаете куда-то, к чему-то, чего я сама не то, что до конца, вообще почти никак не понимаю. И мне страшно. Вот так взять и все разом бросить, уйти в совершенно чужое место с едва знакомыми людьми. А теперь еще говорите, если не уйду, будет плохо родным. Разве я должна от таких вестей плясать на радостях?

— Не должна, — согласился Искра. — Прости, мы слишком много думали о собственных нуждах и не приняли во внимание твои.

— Обычная ситуация, — печально согласилась девушка. — Каждый сам за себя, закон шакала Табаки.

— Мы не шакалы, Ника. Мы альсоры, исполняющие поручение Владычицы. Но нам действительно бы хотелось, чтобы ты согласилась уйти в Альрахан сама, не потому что так будет проще, хотя, проще, конечно, тоже. Так будет правильно и легче тебе самой. Сделать первый шаг в неизвестность — страшно, но с него начинается любой путь. Не только путь в неизвестность и проблемы, дорога к счастью, удаче, любви… она тоже начинается с первого шага, — проникновенный голос Инзора действовал почти гипнотически.

— Террон отказывается от тебя, Альрахан примет с радостью, — твердо закончил речь брата Пепел, любящий конкретику более красивой вязи слов.

Ника встряхнулась, сбрасывая наваждение, отступая из круга незримых, но ощущаемых с каждым мигом все отчетливее альсоров, и пробормотала:

— Я дам ответ вечером. А сейчас уже опаздываю на работу.

Больше не слушая ничего, почему-то зажмурившись, хоть и не видела никого, девушка развернулась и ринулась по лестнице с этажа на этаж, к двери подъезда. Наверху спорили альсоры, кто-то хотел догнать беглянку, кто-то останавливал и увещевал.

Тяжеленная створка, снабженная доводчиком, распахнулась рывком. Ника на секунду задержалась под козырьком, успокаивая дыхание, и…

Бдымц! Крак! На асфальт у подъезда рухнул кирпич. Большой, оранжевый, разломившийся на три неравные части. Рухнул на то самое место, где Ника могла стоять сейчас, не замешкайся она под крышей.

Ника тяжело вздохнула и пробормотала под нос заезженную цитату из нетленки: «Кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится».

Кирпич лег на душу неудавшейся жертвы тяжеленным камнем. Она буквально застыла столбом. Невидящий взгляд скользил по осколкам. Казалось, на куски развалился не строительный материал, а вся жизнь.

Из краткого ступора Нику вывел грозный рык. Прямо на нее, взрывая лапами и без того изъезженный машинами газон, несся здоровенный лохматый пес. Оскаленные клыки черного терьера ничуть не напоминали дружелюбную улыбку, истошный крик тощего человека с поводком подтверждал нехорошие предчувствия. Зверюшка не просто решила поразмять лапки.

«Деревья, кирпичи, собаки — мне здесь не рады», — Ника мрачно усмехнулась и успела-таки юркнуть в подъезд прежде, чем «враг человека» добежал до двери. В железный барьер ударила тяжелая туша, и раздался глухой гул. Таран из песика вышел хреновый. Когти заскребли по металлу, но дверь с доводчиком не была легкой целью.

Плюнув на ярящееся животное, девушка поспешила назад, к квартире. На глаза снова навернулись слезы. Смахнув их раскрытой ладонью, Ника бежала по ступенькам наверх.

Сейчас она чувствовала себя еще более странно и неуютно, чем несколькими минутами ранее. Одно дело, когда тебе сообщают пугающее известие: от тебя избавляется мир; и совсем другое — убедиться в этой пугающей истине на практике. Невероятно до оглушения. Дико! Но предупреждений за два дня накопилось достаточно. Дальше вести себя подобно троянцам, отказавшимся верить Кассандре, стало невозможно. Кирпич и пес по совокупности стали тем самым камнем преткновения, наткнувшись на который сомнения девушки разлетелись вдребезги. Хорошо еще, они сделали сие не вместе с многострадальной головушкой сомневающейся особы, которой и так досталось изрядно.

Ее прогоняют — уяснила Ника и осознала: цепляться за свое привычное место в мире больше не будет. Коль Террон так жаждет избавиться от нее, она уйдет.

«Еж птица гордая, пока не пнешь, не полетит, — всплыла в голове заезженная острота и горчащее на губах следствие из оной: — Что ж, меня пнули, лечу. Если выгнал Террон, как знать, может, и впрямь, примет Альрахан, ну а если и нет, по крайней мере, мама и Вика будут в безопасности».

Ника решилась и достала мобильник. Набранный номер Марины Владимировны отозвался стандартно раздражающим сообщением: «Абонент выключен, или находится вне зоны действия сети». Почему-то девушка совсем не удивилась, когда та же самая фраза послышалась при попытке дозвониться до матери.

Бесполезно.

«Это намек, я все ловлю на лету и понимаю, что ты имеешь в виду», — буркнула под нос Ника, почему-то сегодня думалось вперемешку с цитатами, и, вернувшись к альсорам, глухо констатировала:

— Меня действительно прогоняют. Я уйду.