Глава 20
Ночь наступила как-то внезапно. Я бы даже сказала — рухнула. Всего за пару минут темень стала такой, что я уже не могла различать листву всего в десяти метрах от себя. И это несмотря на отличное зрение, которым я всегда так гордилась.
— Это магия? — поинтересовался мышь, подслеповато щурясь и явно пугаясь такого ограничения видимости.
— Это ночь, — просветил нас Кэрт.
Восхищенно его разглядываем. Ну ладно-ладно, во взгляде было больше сарказма, чем восхищения, да и сам Кэрт все равно ничего не замечает вокруг, кроме себя — любимого.
— А знаешь, наш мыслитель прав. — Василиск остановился и осмотрелся по сторонам. — Вон там небольшая полянка. Наберете дров и приходите.
— А ты что будешь делать? — пискнули с плеча.
— Я? Подготовлю все для ночлега, — с легким оттенком пренебрежения к мыслительным способностям мыша.
Молча смотрим, как василиск удаляется.
— Он странный, — констатировал Кэрт.
— Да уж. Идиот. И это еще слабо сказано, — резюмировал Пых.
— Я не о том. Его сердце. Оно ведет себя странно.
— Не бьется? — уточняю я, лазая под кустами и пытаясь найти сухие ветки, предпочтительно сваленные в большую кучу, дабы не мучиться, собирая их поштучно.
— Бьется. Но неровно. То ускоряется, то замедляется. Я думал, василиски контролируют свой пульс.
— Этот бракованный, — нашелся Пых. — Он в детстве часто падал… головой… причем преимущественно вниз. Вот и вырос хилым и слегка недоразвитым.
Киваю, вытягивая из зарослей репейника огромную корягу. Коряга шла с трудом, приходилось упираться в землю обеими пятками и с огромным усилием преодолевать сопротивление всего того, что ее оплело.
— А знаешь, отчего у него сильнее бьется сердце? — спросил Кэрт.
Сажусь на землю и устало смотрю на дэймоса снизу вверх.
— От тебя… — сказал он и легко поднял корягу.
Я же сидела с отвисшей челюстью, пытаясь переварить то, что он мне сказал.
— Так, погоди секунду. Левее! Левее, я сказала! Вот. Так, о чем это я?
— О Дрейке, — с плеча.
— А, да! Интересно, почему это его пульс зашкаливает из-за меня. Он меня что, боится?
— Не знаю. Возможно.
— Он тебя любит, только сам еще не понял этого, — вздохнул Пых. — Короче! Нам надо его соблазнить.
— Нам?!
— У озера он на меня заглядывался, не забывай.
— А, ну да, прости. — Стараюсь не рассмеяться, чтоб не обидеть Пыха.
— Короче, соблазняем, заставляем снять оковы и линяем обратно в свой мир.
— А если не получится?
— А ты постарайся.
— Ну и как, по-твоему, я это сделаю? Буду всю ночь танцевать перед ним голышом у костра? Или возьму топор и в одних панталонах начну рубить дрова? Он проникнется и подарит мне свою руку, сердце, ключи от ошейника и поцелуй в пятку.
— Почему в пятку? — удивился пушистик.
— Потому что именно ей он по роже и получит.
— Не знаю, как у вас здесь, но у нас дамы неплохо умеют соблазнять мужчин. Меня много раз так привораживали. Могу рассказать, что нужно делать, — влез в наш разговор Кэрт, до этого молча тащивший корягу.
Отрицательно качаю головой. Пых — активно закивал головой.
— Во-первых — надо разорвать одежду в нужных местах, уметь соблазнительно двигаться, часто заглядывать в глаза и при этом выглядеть либо стервой, либо ангелом. И то и другое действует безотказно.
— А он спец! — восхитился мышь. — Ну что, все поняла? Тогда рви одежду.
— Щас!
— Кэрт.
— Помочь? — Мне заглянули в глаза, оказавшись внезапно так близко, что я едва не рухнула на пятую точку от неожиданности. Раздался глухой звук удара брошенной на землю коряги. Растерянно что-то мямлю.
— Она сказала «да», — пояснил Пых. — Рви, давай, а то Дрейк уже небось волнуется, где мы застряли. Мерзнет, психует, возможно, плачет…
Представив себе рыдающего на темной поляне василиска, невольно улыбаюсь. Но тут до ушей донесся треск одежды, и через пару секунд я напоминала жертву маньяка, а не приличную воровку из некогда хорошей семьи.
— Отлично, — удовлетворенно произнес Пых.
Сжимаю рубашку на груди, не наблюдая в этом ничего хорошего.
— А зачем она прикрылась? — удивленно повернулся Кэрт к мышу.
— Ща, погоди. Так, Кэт.
— Что?
— Ты жить хочешь? — с надрывом.
— Да.
— Тогда хватит ломаться. Ничего криминального у тебя не открыто. Так, легкие полунамеки.
— Грудь того и гляди вывалится, перестав намекать. И вряд ли кому-то это понравится.
— Мне нравится, — улыбнулся Кэрт. — Ты симпатичная для человечки.
— Класс! — произнесла я, обозревая то, во что превратилась моя одежда.
— Кэт, опусти руки и иди эротичной походкой! Я буду что-нибудь петь романтическое. А Кэрт…
— Я дрова несу, — кивая на корягу.
— А Кэрт будет идти позади нас и тащить дрова. Итак. Готова? Пошли.
И Пых запел. Громко, пронзительно, с чувством, стараясь попадать в ритм моего шага. Вздохнув, я решила послушаться совета и, старательно виляя задом, пошла в сторону поляны, периодически спотыкаясь и ловя себя на том, что снова пытаюсь прикрыть прорехи руками. Представляя лицо василиска, когда он меня увидит. У него не то что пульс — у него давление подскочит, и смеяться надо мной он будет еще долго.
Луна, ты моя половина!
Ну где же ты ходишь, любимый.
Одна я стою и сгораю,
От стра-асти горячей пылаю, —
надрывался Пых.
Я, заслушавшись, чуть приостановилась.
— Кэт, я сказал — эротичной походкой. А не вихляющей. Веди себя естественно, — громким шепотом на ухо.
Закусив губу, смотрю себе под ноги, покраснев при этом до кончиков ушей. Но, как говорится, жить захочешь — еще не так раскорячишься.
Умира-аю от любви,
Погибаю в одиночку.
Где ты, милый, помоги,
Скорота-аем вместе ночку.
Мышь так фальшивил, что порой его пение казалось мне визгом. Василиск, сидевший на поляне, с интересом посмотрел в мою сторону, прислушиваясь к словам песни и наверняка получая от всего происходящего немыслимое удовольствие. Нервно улыбаюсь и останавливаюсь.
— Прогнись, — прошипели на ухо.
— Что?
— Прогнись, я сказал. Эротишнее! Еще! Да не надо на мостик становиться, Кэт.
— Я не умею эротишно! — громким шепотом прошипела я в ответ.
— Все умеют! Даже кошки.
— И потом, темно же. Он все равно ничего не видит.
— Напротив, я вижу все, — довольно сообщил Дрейк.
— Вот! Видишь. Все было не зря.
Мне хочется застрелиться из арбалета или удавиться, прямо здесь и сейчас. О боги, что еще мне надо сделать в этой жизни, чтобы выжить? И на что я готова пойти?
— Ну и как… — Переступаю с ноги на ногу, чувствуя, как кожу обдувает в самых неожиданных местах. — Тебе нравится?
— Даже не знаю… — ошарашенно произнес Дрейк.
— Хм. — Кошусь на Пыха. Тот воодушевленно запел, потыкав меня в щеку и намекающе подмигнув.
Я не такая, как все,
Я удивительный лотос,
Принадлежу лишь себе,
А для других нужен пропуск.
Я буду петь до утра,
Я соблазняю словами.
Но только ради тебя
Ночью пою я стихами.
О, мой прекрасный калиф!
Ближе ко мне подползай же.
Я не виденье, не миф.
Вижу, ты счастлив, давай же
Крепче, сильнее прижми
Грудь волосатую к пузу.
Пузо мое, ты учти,
Я заменяю здесь музу.
Меня трясло. Стараюсь спрятать смех за кашлем. Пых же вошел в раж и явно почувствовал какую-то свою личную волну. Его больше не интересует, что я там вытворяю, он просто поет, периодически вспархивая мне на голову, откуда — снова сползал на плечо или падал в капюшон и ведь не сбился ни разу… Но песня становилась все более и более… пошлой, что ли. Что не могло не напрягать. Между тем василиск отбивал ритм сапогом и явно был захвачен сюжетом. Так что Пыха я прерывать не спешила, оттягивая тот момент, когда эта синеглазая сволочь начнет выдавать комментарии насчет моей выходки. Кэрт стоял, прислонившись спиной к дереву, не мешая и наблюдая молча, но с глубоким интересом все того же юного натуралиста.
Ты все пыхтишь и скрипишь,
Плачешь от счастья, дурашка.
Знаю, ты ночью храпишь.
Вот для тебя промокашка.
Милый, не бойся, я здесь,
И не покину до гроба.
Милый, ну что ты дрожишь?
Ты так невинен и робок.
Ну же, целуй же в уста,
И прижимайся всем телом!
Я создана для тебя,
Мертвая женщина в белом.
И тут он разом умолк, закончив петь на очень высокой ноте, едва меня не оглушив. Печально оглядевшись вокруг, он вернулся из мира, созданного силой своего воображения, и зачем-то погладил меня по щеке.
— Почему мертвая? — уточняю я шепотом.
— Потому что это его смерть, — печально.
— Ты решила меня удавить? — поинтересовался заинтригованный василиск.
— Нет. И я не в белом.
— Да это уже не о тебе, — отмахнулся Пых. — Это о ней!
— О ком? — Мне просто любопытно.
— О ней. О смерти. С косой, в белом саване. Ну знаешь, как в сказках.
— А я-то тут при чем? — Василиск явно был расстроен тем, что внимание переключилось с него на Пыха.
— Ни при чем. Можешь идти, — пискнул Пых и полез в капюшон, продолжая что-то напевать себе под нос, уверенный в том, что у него только что прорезался дар сказителя.
Делаю знак Кэрту и поворачиваюсь к Дрейку.
— Мы, кстати, дрова нашли.
На поляну вытащили корягу и грохнули у ног василиска.
— Всего одно бревнышко? — выгнул тот дугой бровь.
— А что, тебе не хватит? — с сарказмом в голосе.
Меня смерили холодным взглядом.
— Хватит. Но совет тебе на будущее — выбирайте бревна поменьше.
— Вот сам их и таскай! — высказался Пых.
Но василиск ничего не ответил — он был занят созданием заклинания по расщеплению бревна на кучу мелких полешек.
Сидим у костра. Кутаюсь в складки плаща. Подо мной — пять одеял. Их я позаимствовала еще в замке графа, запихав в безразмерную суму, я совершенно о них забыла и только сейчас вспомнила. Дрейк сидит рядом, но на земле. Ему, по-моему, в принципе не знакомы такие понятия, как холод, простуда или ломота в костях после ночи, проведенной на сырой, изувеченной корнями земле. Пых сидит на моих коленях и ест ветчину.
— А ты умеешь петь?
Кошусь на Кэрта. Дрейк — сидит неподалеку и горстями бросает опилки в костер. Почему опилки? А потому что он что-то напутал в заклинании расщепления, и от коряги осталась приличная гора опилок вместо дров. Пыха это особенно порадовало, и он хохмил минут пять, уверяя меня в полный голос, что кое-кто опилок понаделал от нервов и общего невроза.
Я согласилась и тоже съязвила, но шею чувствительно сжало, так что пришлось заткнуться. Василиск — молчал, то ли удрученный неудачей, то ли просто злой, как обычно.
— Петь? Тебе не хватило песни Пыха?
— Мофу пафтафить, — прочавкал мышь, глазки которого поблескивали от счастья.
— Не знаю. Не пробовала.
— Знаешь хоть одну песню?
Киваю. Кто ж их не знает. У меня под окнами родного чердака такие серенады разносились… не мне, конечно, предназначавшиеся, но пели часто и со вкусом. А все благодаря жившей на втором этаже (прямо над магазином папаши) купеческой дочке. На мой взгляд, он была полновата, особенно в щеках, отчего ее глаза казались всегда полузакрытыми. Но золотистые кудряшки и состояние папы окупали такую мелочь с лихвой.
— Ну знаю. Только петь без музыкального сопровождения как-то… не люблю.
— Музыкальное что?..
— Музыка. Гитара, рояль, дудочка. Сошло бы все. Но так как этого нет…
— У меня есть флейта.
Теперь уже я смотрю на дэймоса с подозрением.
— И где ты ее прятал? — ехидно поинтересовался Дрейк. — В штанах?
— У меня нет карманов.
— И я о том же.
— О, Дрейк оживился, — обрадовался Пых, ничуть не стесняясь того, что василиск его слышит. — Кэт, тебе точно нужно спеть.
— Но…
— Никаких «но»! — возмутилось это чудо. — А не то спою я.
— Я согласна, — мрачно. Как представлю, что он снова будет пискляво тянуть какой-нибудь опус, так на душе сразу становится тоскливо. А так — авось уснет, наевшись ветчины. А там и я смогу спокойно лечь спать.
— Отлично. Напой мне мелодию.
Подозрительно смотрю на Кэрта, в руках которого уже появилась золотистая трубочка с кучей отверстий и витым серебряным рисунком, напоминающим листву деревьев. Эльфийская вещица, что ли? Такая стоит недешево. Была бы в форме и без ошейника — точно попыталась бы стащить…
Мышь пискнул. И я послушно откинулась назад и тихо напела знакомый куплет. Кэрт подхватил его, мгновенно перекладывая на ноты. Кстати, получилось красиво. Даже очень. Ни одного фальшивого звука. Такое чувство, что дэймос тренировался давно и подолгу. Странно. Я и не знала, что дэймосы разбираются в музыке. А тем более умеют ее создавать.
— Ну пой же, — пискнул Пых.
Киваю и начинаю петь, бросив взгляд в сторону Дрейка. Даже слишком внимательно… отрешенно как-то. Может, ему и неважно все это? И тогда все зря. Но Пых прав — попытаться стоит. И если к утру он будет ко мне хоть немного неравнодушен — мои шансы выжить увеличатся.
Если ветер плачет в ивах,
Если дождь стучит в окно,
Сядь на кресло у камина,
Брось колоду на стекло.
Туз червовый, тройка пик,
Злой король, смешной валет.
Пара пик, четверка судей,
Джокер, только дамы нет.
Бросишь снова? Пять, четыре.
Выбирай — не выбирай.
Дамы нет, ее в трактире
Обменял ты на сарай.
Кошку выменял на чайник,
Дом ты выменял на сад.
Лошадь — на плохой паяльник,
Хоть тому и сам не рад…
Все вернуть бы, все забыть бы,
Только время не вернешь.
Дом — сарай, погода — сырость,
Пламя в очаге и дождь.
Дама душу не согреет,
Не вернется, не простит.
Черви сердце не доверят.
Пикой джокер был побит.
Лишь валет порой заходит
Посидеть у огонька,
Да кошак бездомный бродит
У прогнившего крыльца.
Замолкаю, усмехаясь лишь самым уголком губ. Эту песню пели не столько той девице, сколько от тоски. Напившись или просто под гитару, проходя по ночным улицам и нарываясь на ночной патруль стражи. Кажется, автором был некий маг Антониус. Его песни пользуются популярностью, и барды частенько поют их по тавернам. Эта — запала. Потому-то я ее и спела.
Смотрю на Дрейка. И вид у него… человеческий, что ли. Глаза закрыты, сидит, расслабленно откинувшись на ствол дерева, и производит впечатление обычного мужчины, выбравшегося поохотиться в лес. А не трехсотлетнего василиска, способного обратить в камень любое живое существо.
Кусаю губы и опускаю взгляд на довольно сопящего мыша. Пых уснул, объевшись шоколада, а скорее всего, его усыпила мелодия флейты и мой голос. Вот и хорошо. Осторожно ложусь на матрас, укрываясь мягким теплым одеялом. Даже жаль такую красоту о землю марать. А впрочем, это всего лишь вещь, а над вещами трястись не стоит — это я точно знаю.
Василиск открыл глаза и посмотрел на уснувшую девушку. Ее голос все еще звучал в его голове, то поднимаясь на тон выше, то снова опускаясь вниз. Не сказать, что у девушки был талант, но она не фальшивила, да и тихая мелодия флейты сумела подстроиться под ритм слов и раскрасить историю новыми красками. Странно, но ему понравилось. Он смотрел на ее лицо, измазанное грязью, откинутые назад чуть отросшие волосы и дрожащие тени ресниц. Он ожидал, что снова испытает отвращение при виде несовершенства человеческой внешности, но этого не произошло. Более того, Дрейку почему-то хотелось встать, разбудить ее и попросить спеть что-нибудь еще.
— Не надо.
Взгляд синих глаз переместился на Кэрта.
— Не буди.
— Я так прямолинейно мыслю?
— Человечьи души давно уже не загадка для меня. А душа василиска не так сильно отличается от человечьей.
— Тогда зачем ты весь день донимал ее расспросами?
— Чтобы увидеть твою реакцию. Это забавно — наблюдать за тем, как ты изо всех сил отрицаешь очевидное.
— Любопытно.
— Вот и мне любопытно. Зачем ты тащишь ее на верную смерть, если сам давно признал в ней если не равную себе, то хотя бы просто возможную подругу?
— Равную? Подругу? Похоже, моя душа все еще закрыта для тебя, — усмехнулся василиск.
— Хм. А если я ее поцелую?
— Только попробуй. — На лице мелькнула решимость, ничего хорошего не предвещающая. — Она — моя собственность, — пояснил граф. — Я не допущу, чтобы кто-то или что-то покушался на то, что принадлежит мне. А твой поцелуй имеет свойство высасывать душу.
— Короче, я ее испорчу.
— Верно. А у меня свои планы относительно этой девочки.
— Что ж, ладно. Считай, что убедил. Но завтра я продолжу и буду с удовольствием наблюдать за тем, как ты ревнуешь.
— Я не ревную. Я оберегаю, — сквозь зубы.
— Я понял, — откидываясь назад и закрывая глаза. — Главное, чтобы и ты об этом не забыл.
Граф выдохнул, подбросил в огонь еще немного стружек и снова посмотрел на девушку. В ней не было ровным счетом ничего примечательного. К тому же она — человек. Он просто не мог испытывать к ней хоть что-то, кроме презрения. Даже смешно предполагать иное.
Успокоившись, он накинул на голову капюшон и закрыл глаза. Это была их предпоследняя ночь перед тем, как они достигнут конечного пункта своего путешествия.
