8. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

— Неужели мне теперь настолько доверяют?

— Или мне. Возможно, потому, что я ни у кого не стою на пути, не считая разве что самых отчаянных сорвиголов. Или потому, что протектор больше не собирается посещать меня и значит…

— Берегись!

ДеВар схватил за руку Перрунд — она чуть было не шагнула на дорогу, по которой несся десяток животных, впряженных в военную колесницу. Он притянул Перрунд к себе; мимо них пронеслись сначала тяжело дышащие, все в поту, животные, а потом — огромная пушечная колесница, сотрясая булыжники под их ногами. Их обдал запах пота и масла. ДеВар почувствовал, как Перрунд всем телом подалась назад, прижимаясь спиной к его груди. А его спина упиралась в каменный прилавок лавки мясника. Грохот колес высотой в человеческий рост раздавался между неровными, в трещинах, стенами двух- и трехэтажных домов, которыми была застроена улица.

На вершине огромного черного пушечного лафета стоял бомбардир, одетый в цвета герцога Ралбута, и изо всех сил нахлестывал скакунов. За колесницей следовали две повозки поменьше с людьми и деревянными ящиками. А уже за ними бежала стайка оборванных орущих детишек. Колесница прогрохотала через открытые ворота в стене внутреннего города и исчезла из вида. Люди на улице, разбежавшиеся при приближении повозок, вернулись на улицу, ругаясь и тряся головами.

ДеВар отпустил Перрунд, и она повернулась к нему. Он понял (и волна смущения окатила его), что, невольно откликаясь на опасность, схватил Перрунд за больную руку. Прикосновение к этой руке через рукав платья, повязку и складки накидки отпечаталось в его пальцах воспоминанием о чем-то хрупком, тонком, детском.

— Извини, — сказал он, сконфузившись.

Перрунд по-прежнему стояла почти вплотную к нему, потом сделала шаг в сторону, рассеянно улыбаясь. Капюшон упал с ее головы, открыв лицо под вуалью и золотистые волосы, собранные в черную сеточку. Она накинула капюшон на голову.

— Ах, ДеВар, — распевно сказала она. — Ты спасаешь человеку жизнь, а потом извиняешься. Ты и в самом деле… я даже не знаю, — сказала она, поправляя капюшон. У ДеВара было достаточно времени, чтобы удивиться. Госпожа Перрунд впервые на его памяти не нашла слов. Капюшон, с которым она сражалась, снова слетел с ее головы, сорванный порывом ветра. — Проклятая штука! — сказала она, поправляя капюшон здоровой рукой. ДеВар начал было поднимать руку, чтобы помочь Перрунд справиться с капюшоном, но безвольно уронил ее. — Ну вот, — сказала она. — Так-то лучше. Дай-ка я возьму тебя под руку. Идем.

ДеВар окинул взглядом улицу, после чего они пересекли ее, тщательно обходя горки оставленного скакунами навоза. Между домов дул теплый ветерок, и на улице кружились вихри поднятой с мостовой соломы. Перрунд шла с ДеВаром под руку, легонько опираясь о него здоровой рукой. В другой руке ДеВар держал тростниковую корзинку — ее вручила телохранителю Перрунд, когда они вышли из дворца.

— Я определенно не гожусь для того, чтобы ходить по городу в одиночестве, — сказала она. — Слишком много времени провела я в комнатах и дворах, на террасах и лужайках, там, где нет уличного движения, а самое опасное, с чем ты можешь столкнуться, это евнух, который несет срочно понадобившийся тебе поднос с благовониями.

— Я не сделал тебе больно? — спросил ДеВар, скользнув по ней взглядом.

— Нет. Но даже если бы и сделал, это лучше, чем оказаться под железными колесами осадного орудия, несущегося по улице. Как по-твоему, куда они так спешат?

— Ну, на такой скорости далеко они не уедут. У скакунов уже был усталый вид, а они еще из города не успели выехать. Я думаю, это какая-нибудь демонстрация для местных. Но вообще-то я думаю, что они направляются в Ладенсион.

— Что, война уже началась?

— Какая война, моя госпожа?

— Война против мятежных баронов Ладенсиона, ДеВар. Я же не идиотка.

ДеВар вздохнул и оглянулся — не проявляет ли к ним кто-нибудь повышенного интереса.

— Официально она еще не началась, — сказал он, приближая губы к капюшону ее накидки. Наложница повернулась к нему, и он ощутил запах ее духов — сладковатый и пряный. — Но я думаю, можно не сомневаться в ее неизбежности.

— А далеко ли до Ладенсиона? — спросила она. Оба чуть наклонились, проходя под вывешенными у лавки зеленщика фруктами.

— До пограничных холмов дней двадцать езды.

— Протектору придется ехать туда самому?

— Не знаю.

— ДеВар, — тихо сказала она, в голосе ее послышалась нотка разочарования.

Он вздохнул и снова оглянулся.

— Не думаю, — сказал он. — У него много дел здесь, а генералов для этого вполне хватает. Эта… война не должна продлиться долго.

— Твоему голосу не хватает убедительности.

— Правда? — Они остановились на пересечении с узкой улочкой, пропуская небольшое стадо хавлов, направлявшееся к месту торгов. — Похоже, я нахожусь в меньшинстве, а точнее в одиночестве, полагая, что эта война… подозрительна.

— Подозрительна? — В голосе Перрунд слышалось недоумение.

— Жалобы баронов, их упрямство, нежелание вести переговоры — все это кажется слишком нарочитым.

— Ты думаешь, они хотят развязать войну из желания повоевать?

— Да. Нет, не только из желания повоевать. Так ведут себя только сумасшедшие. Но у них есть и более глубокая причина, чем желание отстоять свою независимость от Тассасена.

— Я не вижу никаких других мотивов.

— Дело вовсе не в их мотивах.

— А в чьих?

— За ними кто-то стоит.

— Их подстрекают к войне?

— Мне так кажется. Но я всего лишь телохранитель. Протектор окружен генералами, он теперь считает, что ему не требуется ни мое присутствие, ни мое мнение.

— А я благодарна тебе за компанию. Но у меня такое впечатление, что протектор ценит твои советы.

— Он их ценит, когда они совпадают с его точкой зрения.

— ДеВар, ты случайно не ревнуешь? — Она остановилась и повернулась к нему. Он заглянул ей в лицо, затененное, полускрытое капюшоном накидки и тонкой вуалью. Ее кожа будто светилась в темноте, как золотой клад в сумерках пещеры.

— Может, и ревную, — сказал он со смущенной улыбкой. — А может, в выполнении своих обязанностей снова вышел за очерченные для меня пределы.

— Как, например, в нашей игре?

— Как, например, в нашей игре.

Оба повернулись. Перрунд опять взяла его под руку, и они продолжили путь.

— И кто же, по-твоему, может стоять за мятежными баронами?

— Кизитц, Брейстер, Велфасс. Любой из них или все эти претенденты на императорский трон, вместе взятые. Кизитц будет при любом удобном случае строить козни. Брейстер предъявляет претензии на часть Ладенсиона и, возможно, предложит использовать свои войска в качестве третьей силы, которая встанет между баронской армией и нашей. Велфассу не дают покоя наши восточные провинции. Возможно, он намеренно провоцирует перемещение наших сил на запад. Фаросс хотел бы вернуть себе Заброшенные острова, и не исключено, что он использует ту же стратегию. И потом, есть еще Гаспидус.

— Гаспидус? — сказала она. — А я думала, что король Квиенс поддерживает УрЛейна.

— Возможно, и так — пока ему выгодно показывать всем, что он за УрЛейна. Но Гаспидус расположен за Ладенсионом. Квиенсу будет легче, чем кому-то еще, поставлять баронам оружие.

— И ты думаешь, что Квиенс может пойти против протектора только потому, что питает к нему вражду короля к узурпатору? Потому, что УрЛейн осмелился пролить королевскую кровь?

— Квиенс знал прежнего короля. Он и Беддун были дружны, насколько могут быть дружны два короля, так что в его враждебности может заключаться и что-то личное. Но даже если отвлечься от этого: Квиенс вовсе не глуп, и в настоящий момент ничто срочное его не отвлекает. У него есть масса времени, чтобы хорошенько обо всем поразмыслить, и достаточно ума, чтобы понять: если УрЛейн остается безнаказанным, то его, Квиенса, желание передать корону наследнику исполнить непросто.

— Но ведь у Квиенса пока еще, кажется, нет детей?

— Во всяком случае, таких, которым можно передать корону. И он еще не решил, кого взять в жены. Но даже если короля волнует лишь собственное правление, то и тогда никто не отнесет его к доброжелателям протектората.

— Вот беда! Я и не думала, что мы вот так, со всех сторон окружены врагами.

— К сожалению, так оно и есть, моя госпожа.

— Ну, вот мы и пришли.

В старом каменном здании на другой стороне кишащей народом улицы размещалась больница для бедных. Именно сюда и направлялась Перрунд с корзинкой, полной еды и лекарств.

— Мой прежний дом, — сказала она, глядя поверх людских голов.

Из-за угла показался небольшой отряд солдат в цветастой форме — впереди шел юный барабанщик, сзади скакала стайка мальчишек, а по сторонам брели плачущие женщины. Взгляды всех, кроме Перрунд, повернулись к ним. Она же продолжала смотреть через улицу, на старые грязные стены больницы.

ДеВар проследил за направлением ее взгляда.

— И ты с тех пор ни разу не была здесь?

— Не была. Хотя и поддерживала с ними связь. Я посылала им всякую мелочь, а теперь решила, что хорошо бы явиться сюда и самой. Ой, кто это такие?

Отряд проходил как раз мимо них. На солдатах была яркая красно-желтая форма и блестящие металлические шлемы. Каждый на плечах нес, держа ее чуть наискось, металлическую трубку с деревянным прикладом, возвышавшуюся над сверкающим шлемом.

— Мушкетеры, моя госпожа. И идут они под знаменем герцога Сималга.

— А это у них, значит, мушкеты. Я слышала о таком оружии.

ДеВар проводил отряд беспокойным, настороженным взглядом:

— УрЛейн не хочет держать их во дворце. Они могут быть полезны на войне.

Звук барабанного боя постепенно стих, и на улице снова воцарилась обычная торговая жизнь. В потоке карет и экипажей образовался разрыв, и ДеВар решил было воспользоваться этим и перейти на другую сторону к больнице. Но Перрунд задержалась на тротуаре. Она стояла, вцепившись в его руку, и разглядывала потемневшую от времени, украшенную резьбой каменную кладку древнего здания.

ДеВар откашлялся.

— Там остался кто-нибудь с твоих времен?

— Нынешняя старшая сестра тогда была сиделкой. С ней я переписывалась.

— И сколько времени ты здесь провела?

— Дней десять. Это было всего пять лет назад, а кажется, прошла целая вечность. — Она не могла оторвать глаз от здания.

ДеВар не знал, что сказать.

— Наверно, досталось тебе тогда.

Из того, что ему удалось выудить у Перрунд о прошлой ее жизни, ДаВар знал, что ее доставили сюда в страшном жару. Она и восемь ее сестер, братьев и двоюродных родственников бежали из района боевых действий — тогда был разгар войны за наследство, в ходе которой УрЛейн после падения империи установил свою власть в Тассасене. Они бежали с юга, где шли самые ожесточенные сражения, и направлялись в Круф вместе с немалой частью обитателей южных областей Тассасена. Перрунд родилась в семье коммерсантов в торговом городе, многие из них были убиты, когда армия короля выбила из города войска УрЛейна. Потом УрЛейн со своими людьми отвоевал город, но к тому времени Перрунд и ее оставшаяся в живых родня уже были на пути в столицу.

По пути все они заразились чумой, и в город смогли попасть только потому, что предложили немалую взятку стражникам. Те из них, кто еще держался на ногах, отогнали дорожный фургон к одному из старых королевских парков, где было разрешено останавливаться беженцам, и последние деньги были потрачены на врачей и лекарства. Большинство родственников Перрунд умерли от этой болезни. Ей повезло — нашлось место в больнице для бедных. Она была на волосок от смерти, но выжила. Затем отправилась искать родню, но поиски закончились у засыпанной известью ямы за городской стеной — там в то время ежедневно хоронили сотни людей.

Она подумывала о самоубийстве, но не решилась на этот шаг, и потом ей пришло в голову, что если уж Провидение не дало ей умереть от чумы, то, вероятно, ее смертный час еще не наступил. И кроме того, все чувствовали, что худшее уже позади. Война закончилась, чума стихла, и в Круфе снова настал порядок, возвращавшийся понемногу и в остальные области.

Перрунд осталась в больнице — она делала самую грязную работу, а спала на полу в одной из огромных открытых палат, где люди рыдали, кричали и стонали дни напролет. Она выпрашивала еду на улицах и отвергла не одно предложение приобрести пищу и все удобства, продав свое тело, но как-то раз больницу посетил евнух дворцового гарема, отныне принадлежавшего Ур-Лейну. Доктор, который нашел для Перрунд место в больнице, сказал о ней своему приятелю из придворных: есть, мол, у них писаная красавица. И евнух (когда Перрунд убедили помыться и переодеться) счел ее вполне подходящей для гарема.

Так она оказалась среди этой томной пышности, и протектор стал частенько наведываться к ней. Если за год до этого ей, молодой женщине, мирно жившей с семьей в процветающем торговом городке, гарем с его роскошью показался бы хорошо обставленной тюрьмой, то теперь, после войны и всего, что она с собой принесла, Перрунд увидела в нем желанное убежище.

Наконец в один прекрасный день УрЛейн пожелал увидеть себя и своих придворных, включая и нескольких наложниц, изображенными на холсте и пригласил знаменитого художника. Художник привел с собой нового ассистента, чья роль оказалась куда существеннее, чем все полагали, — он не ограничился помощью художнику в точной передаче сходства, и если бы не Перрунд, вставшая между ножом убийцы и УрЛейном, протектор был бы убит.

— Так мы идем? — спросил ДеВар: Перрунд словно приросла к тротуару.

Она посмотрела на него так, будто только теперь обнаружила его присутствие, потом улыбнулась из глубин своего капюшона.

— Да. Идем.

Они направились на другую сторону улицы, и Перрунд крепко ухватилась за его руку.

— Расскажи мне еще о Богатилии.

— Что? Ах, о Богатилии. Дай-ка мне подумать. Так вот, теперь в Богатилии все умеют летать.

— Как птицы? — спросил Латтенс.

— Да, совсем как птицы, — подтвердил ДеВар. — Они могут прыгать со скал и высоких домов (а таких в Богатилии великое множество). А еще они иногда побегут по улице, а потом вдруг как подпрыгнут и взлетят в небо.

— А крылья у них есть?

— Крылья есть, только невидимые.

— А до солнц они могут долететь?

— Сами не могут. Чтобы долететь до солнц, им нужны корабли. Корабли с невидимыми парусами.

— И они не горят на солнцах?

— Паруса не горят. Они невидимы, и жар проникает сквозь них. Но вот деревянные корпуса коробятся от жара и чернеют, а если приближаются к солнцу слишком близко, то занимаются огнем.

— А далеко до солнц?

— Я не знаю, но говорят, что расстояния до них разные, а некоторые мудрецы утверждают, что солнца очень-очень далеко.

— Это те самые мудрецы, которых зовут математиками и которые говорят, что мир не плоский, а круглый, как шар, — сказала Перрунд.

— Те самые, — подтвердил ДеВар.

Ко двору прибыла бродячая труппа театра теней. Они обосновались в дворцовом помещении театра, на окнах которого имелись ставни, так что можно было прекратить доступ наружного света. На деревянную раму, нижняя граница которой находилась чуть выше голов зрителей, натянули белый холст. Под рамой повесили черную материю. Белый экран подсвечивали сзади с помощью сильной лампы, расположенной чуть поодаль. Двое мужчин и две женщины манипулировали двухмерными марионетками и всеми теневыми декорациями, приводя их в движение с помощью тонких палочек. Водопады и огонь изображались с помощью полосок темной бумаги и мехов, гнавших воздух, чтобы полоски развевались. Актеры рассказывали на разные голоса древние предания о королях и королевах, героях и негодяях, верности и предательстве, любви и ненависти.

Объявили перерыв. ДеВар заглянул за экран, чтобы убедиться, что два стражника, которых он поместил туда, не уснули. Они бодрствовали. Актеры театра поначалу возражали, но ДеВар настоял, и стражники остались за экраном. УрЛейн сидел в центре небольшого зала, представляя собой идеальную неподвижную цель для того, кто проберется за экран с арбалетом в руках. УрЛейн, Перрунд и все, кто знал о двух стражниках, решили, что ДеВар опять слишком уж скрупулезно отнесся к своим обязанностям, но он не мог спокойно смотреть представление, пока не посадил за экраном своих доверенных людей. Он поставил стражников и у ставень, приказав немедленно открыть их, если погаснет фонарь за сценой.

И только приняв эти меры предосторожности, он смог немного успокоиться и смотреть представление (сев за спиной УрЛейна), а когда Латтенс перебрался через спинку переднего сиденья и расположился у него на коленях, требуя новых подробностей о Богатилии, он уже успел расслабиться и с радостью выполнил просьбу мальчика. Перрунд, сидевшая через одно кресло от УрЛейна, повернулась, чтобы сделать замечание о математиках. Она весело и снисходительно смотрела на ДеВара и Латтенса.

— А под водой они могут летать? — спросил Латтенс. Он соскочил с колен ДеВара и встал перед ним с сосредоточенным выражением на лице. Латтенс был одет как маленький солдат, на боку у него висел деревянный меч в расписных ножнах.

— Конечно же могут. Они умеют надолго задерживать дыхание, хоть на несколько дней.

— А через горы могут перелетать?

— Только сквозь туннели. Но зато туннелей у них великое множество. Некоторые горы, конечно же, внутри пустые. А другие полны сокровищ.

— А там есть волшебники и заколдованные мечи?

— Да. Заколдованных мечей — сколько угодно и масса волшебников. Хотя они довольно-таки заносчивые.

— А великаны и чудища там есть?

— И тех и других целая куча. Но великаны там очень добрые, а чудища рады угодить людям.

— Вот ведь тоска какая, — пробормотала Перрунд, протянув руку и пригладив непокорные кудряшки Латтенса.

УрЛейн повернулся на своем сиденье, глаза у него сияли. Он отпил вина из бокала и сказал:

— Это что такое, ДеВар? Ты пичкаешь моего мальчика всякими глупостями?

— Чудеса в решете, — сказал БиЛет, сидевший чуть поодаль. Высокому министру иностранных дел ужасно надоело представление.

— Боюсь, что так, государь, — ответил ДеВар УрЛейну, словно и не замечая БиЛета. — Я рассказываю ему о добрых великанах и услужливых чудищах, хотя все знают, что великаны — существа жестокие, а чудища на кого угодно нагонят страх.

— Нелепица, — сказал БиЛет.

— Что-что? — спросил РуЛойн, тоже повернувшись. УрЛейн сидел между Перрунд и братом. РуЛойн был среди тех немногих генералов, которых не отправили в Ладенсион. — Чудища? Мы видели чудищ на экране. Разве нет, Латтенс?

— Ты бы каких предпочел, Латтенс? — спросил УрЛейн у сына. — Добрых великанов и чудовищ или злых?

— Злых! — выкрикнул Латтенс. Он вытащил из ножен свой деревянный меч. — Чтобы я мог у всех срубить головы!

— Вот это молодец! — сказал УрЛейн.

— И в самом деле, — согласился БиЛет.

УрЛейн передал свой кубок РуЛойну, потом протянул руки и, приподняв Латтенса, поставил его перед собой и принялся фехтовать с ним кинжалом, не вынимая его из ножен. Вид Латтенса стал сосредоточенным. Он сражался с отцом, нанося и отражая удары, делая ложные выпады и уходя от атаки. Деревянный меч с глухим звуком ударялся о ножны.

— Хорошо, — сказал его отец. — Очень хорошо!

ДеВар увидел, как начальник стражи ЗеСпиоле поднялся со своего места и направился к выходу. ДеВар извинился и последовал за ним. Он присоединился к нему в туалете под театром, где справляли нужду два стражника и один из актеров.

— Вы уже получили ваше донесение, начальник стражи? — спросил ДеВар.

ЗеСпиоле посмотрел на него удивленным взглядом.

— Какое донесение, ДеВар?

— Донесение о том, как я с госпожой Перрунд ходил в ее старую больницу.

— Разве это предмет для донесения, ДеВар?

— Я так подумал, потому что от самого дворца за нами следил один из ваших людей.

— Правда? И кто же?

— Не знаю его имени. Но я его узнал. Вам его показать в следующий раз, когда я его увижу? Если он действовал не по вашему приказу, то вам, видимо, захочется спросить у него, почему он следит за людьми, которые отправляются в город по своим законным, официально разрешенным делам.

ЗеСпиоле помолчал, потом ответил:

— В этом нет необходимости, спасибо. Я не сомневаюсь, что любое подобное донесение, если только оно и в самом деле существует, сообщает лишь о том, что вы с вышеназванной наложницей нанесли безобидный визит в поименованное заведение и вернулись без каких-либо происшествий.

— Я тоже в этом не сомневаюсь.

ДеВар вернулся на свое место. Актеры сообщили, что готовы приступить ко второй части представления. Но прежде чем продолжить, пришлось утихомиривать Латтенса. Когда представление началось, мальчик ерзал на своем месте между отцом и Перрунд, и та принялась гладить его по голове, увещевать, произносить всякие успокаивающие слова, и наконец представление на экране снова захватило его.

Приблизительно посредине второй половины пьесы у мальчика начался приступ — он внезапно словно окаменел, а потом его начала бить дрожь. Первым это заметил ДеВар. Он наклонился вперед, собираясь что-то сказать, но тут повернулась Перрунд — на ее лице в свете, струящемся с экрана вперемешку с тенями, мелькнуло встревоженное выражение.

Мальчик издал странный сдавленный звук и, дернувшись, упал со своего места к ногам отца, который вздрогнул и произнес:

— Что такое?

Перрунд бросилась к мальчику.

ДеВар встал и повернулся лицом в сторону, противоположную экрану.

— Стража! Ставни! Быстро!

Ставни скрипнули, свет хлынул в помещение. Испуганные лица, мигающие глаза. Люди смотрели в сторону окон, что-то бормоча. Экран побелел, тени исчезли. Голос повествователя смолк.

— Латтенс! — крикнул УрЛейн. Перрунд стала поднимать мальчика с пола, пытаясь посадить его. Глаза мальчика были закрыты, лицо посерело, на нем выступили капельки пота. — Латтенс! — УрЛейн взял мальчика на руки.

ДеВар не сходил со своего места, обводя взглядом помещение. Теперь встали и все остальные. ДеВар видел перед собой множество встревоженных лиц, обращенных к протектору.

— Доктор! — крикнул ДеВар, увидев БреДелла. Тучный доктор стоял, мигая на свету.