5. ДОКТОР
Хозяин, приближалось время года, когда двор приходит в самое возбужденное и лихорадочное состояние — все готовятся к Циркуляции и переезду в Летний дворец. Доктор была занята подготовкой не меньше, чем все остальные, хотя, конечно же, можно было предполагать, что она волнуется побольше других — ведь это ее первая Циркуляция. Я делал все, что в моих силах, чтобы помочь ей, хотя мои возможности и были ограничены на время легкой лихорадкой, из-за которой пришлось несколько дней провести в постели.
Признаюсь, я сколько мог скрывал симптомы моей болезни, опасаясь, что доктор сочтет меня слабаком, а еще потому, что от учеников других докторов мне было известно: какими бы милыми и приятными ни были их хозяева с платежеспособными пациентами, когда заболевают их преданные помощники, они все до одного (именно «до одного», потому что все они — мужчины) становятся на удивление грубыми и бесчувственными.
Но доктор Восилл, пока я болел, была по отношению ко мне очень добра и душевна и ухаживала за мной, как мать (хотя, я думаю, она слишком еще молода, чтобы быть мне матерью).
Я больше не собирался писать о своем коротком недуге и вообще обошел бы эту тему стороной, если бы не нужно было объяснить хозяину пробел в записях. Но одно происшествие заставило меня взяться за перо, поскольку мне показалось, что оно проливает свет на таинственное прошлое доктора, до того как она появилась в городе два года назад.
Признаюсь, что в разгар болезни я пребывал в странном состоянии — аппетит пропал, я обильно потел, а иногда погружался в полубессознательное состояние. Стоило мне закрыть глаза, как я совершенно отчетливо видел странные, вызывающие беспокойство формы и фигуры, которые досаждали мне своими безумными и непонятными прыжками и движениями.
Легко можно себе представить, что я больше всего боялся, как бы в бреду не выболтать доктору, что я обязан докладывать о всех ее действиях. Конечно же, поскольку из всего виденного и сообщенного мною вытекает, что она несомненно человек добрый и заслуживающий доверия (и, безусловно, преданный нашему добрейшему королю), вполне возможно, что такое разоблачение вовсе не привело бы к катастрофе, но, так или иначе, я должен исполнять желания моего хозяина и держать свою миссию в тайне.
Не сомневайтесь, хозяин, я ни словом, ни намеком не обмолвился о моем задании, и доктор до сего дня пребывает в неведении относительно этих отчетов. Но если эта самая сокровенная тайна оставалась под надежным замком в глубине моей души, то другие обычные запреты и самоограничения ослабли под влиянием лихорадки, и однажды, очнувшись на кровати в своей каморке, я увидел, что доктор (она только что вернулась от короля, у которого, кажется, в это время болела шея) протирает мою грудь — я сильно потел.
— Вы слишком добры ко мне, доктор. Это может делать нянька.
— Нянька будет делать это, когда меня снова позовут к королю.
— Наш дорогой король! Как я его люблю! — воскликнул я (искренне, хотя и не без легкого смущения).
— Как и все мы, Элф, — сказала доктор, выжимая воду из тряпицы, которую держала у меня над грудью. Потом она с каким-то задумчивым выражением протерла мою кожу. Она примостилась на краешке моей кровати, очень низкой, поскольку каморка моя слишком мала.
Я заглянул в лицо доктора, и оно показалось мне печальным.
— Не сомневайтесь, доктор, вы его вылечите! Король беспокоится, что его отец был здоровее его, а умер молодым. Но ведь вы его вылечите, правда?
— Что? Ах да, конечно.
— Ах, доктор, неужели вы волновались из-за меня? (Признаюсь, сердце екнуло в моей горячей груди, дыхание у меня замерло, потому что какой молодой человек не взбудоражится, когда о нем волнуется и заботится красивая добрая женщина, особенно та, что пребывает так близко от него?) Не волнуйтесь, — сказал я, протягивая руку. — Я не умру. — Глядела она как-то неуверенно, а потому я добавил: — Или умру?
— Нет, Элф, не умрешь, — сказала она и добродушно улыбнулась. — Ты молод, силен, и я о тебе позабочусь. Еще полдня, и ты начнешь поправляться. — Она посмотрела на руку, которую я протянул, и тут я понял, что рука лежит на ее коленке. Я проглотил слюну.
— Ах уж этот ваш старый кинжал, — сказал я; жар у меня был не такой сильный, чтобы я не почувствовал смущения. Я нащупал рукоятку старого ножа, торчащую из сапога доктора — как раз рядом с тем местом, где лежала моя рука. — Он меня всегда приводил в недоумение. Что это за нож? Вам его когда-нибудь приходилось использовать? Мне кажется, это не хирургический инструмент. Лезвие для этого туповато. Или он используется на каких-то церемониях? А?…
Доктор улыбнулась и накрыла мои губы ладонью, призывая к молчанию. Она вытащила нож из-за голенища и протянула его мне.
— Погляди, — сказала она. Я взял побитый клинок в руки. — Тебе скоро станет лучше. — Глаза ее сияли.
Мне вдруг стало неловко.
— Вы так хорошо заботились обо мне, госпожа…
Я не знал, что еще сказать, а потому рассматривал клинок. Это была тяжелая старинная вещица длиной приблизительно в полторы ладони, сделанная из старинной стали, теперь изъеденной ржавчиной — на поверхности образовались маленькие каверны. Лезвие было слегка изогнуто, а кончик вообще отломан и сглажен от времени. С каждой из сторон на нем имелось по нескольку насечек, и было оно таким тупым, что годилось разве что для разрезания медуз. Костяная рукоять тоже была изъедена, но гораздо сильнее. Вокруг головки эфеса и вдоль трех линий, идущих по длине рукояти до самой гарды, было вставлено несколько полудрагоценных камней, каждый не больше ячменного зерна, и множество углублений, в которых прежде, видимо, тоже находились камни. Рукоять заканчивалась большим темным дымчатым камнем, который был прозрачным, если посмотреть на свет. Вокруг нижнего ребра головки шел ряд выемок, которые я поначалу принял за резьбу; на самом же деле оказалось, что они предназначены под камни, из которых остался только один. Я провел по ним пальцем.
— Вам бы его реставрировать, госпожа, — сказал я ей. — Оружейник дворца будет рад угодить вам, а камни тут, кажется, не очень дорогие, да и работа не стоит безумных денег. Давайте я отнесу его в оружейную, когда поправлюсь. Я знаком с помощником второго оружейника. Мне это совсем не трудно. Буду рад сделать это для вас.
— Не стоит, — сказала доктор. — Мне он нравится таким, какой он есть. Для меня вся его ценность — в воспоминаниях. Я его храню как память.
— Память о ком, госпожа? (Лихорадка! Иначе я бы не отважился на такое.)
— О старом друге, — не задумываясь, сказала она, отирая мне грудь. Потом отложила тряпицу в сторону и села на пол.
— Из Дрезена?
— Из Дрезена, — кивнула она. — Мне его подарили в тот день, когда я отправилась в путь.
— И тогда он был новым?
Она отрицательно покачала головой.
— Он уже и тогда был старым. — Через приоткрытое окно в каморку проник луч заходящего Зигена и рыжеватым пятном остановился на ее убранных в сетку волосах. — Семейная реликвия.
— Если реликвия в таком плачевном состоянии, значит, о ней плохо заботились. Здесь больше лунок, чем камней.
Она улыбнулась.
— Недостающие камни были использованы с толком. Некоторые из них давали защиту в диких местах, где в одиноком путнике видят скорее добычу, а не гостя. Другими я оплатила проезд на кораблях, на которых добиралась сюда.
— По виду не похоже, что это ценные камни.
— Такие камни, видимо, больше ценятся в других странах. Но нож — или то, что в нем было, — обеспечивал мне безопасность и позволил добраться сюда. Мне ни разу не пришлось использовать клинок. Нет, случалось, я его доставала и немного размахивала им, но пустить его в дело ни разу не пришлось. Ну оно и к лучшему, потому что тупее ножа, чем этот, я не видела со времени приезда сюда.
— Вот то-то и оно, хозяйка. Не стоит иметь тупой нож во дворце, потому что у всех других ножи очень остры.
Доктор посмотрела на меня (и могу сказать, что взгляд был острый, пронзающий насквозь). Она мягко вынула нож из моих рук, потерла лезвие с одной стороны, пощелкала по нему ногтем.
— Пожалуй, я и в самом деле попрошу тебя отнести его оружейнику, но только для того, чтобы наточить.
— Они и кончик могут снова заострить — ведь кинжал должен колоть.
— Верно. — Она сунула нож обратно за голенище.
— Ах, хозяйка! — воскликнул я, исполнившись страха. — Простите меня.
— За что, Элф? — спросила она, внезапно приблизив ко мне свое красивое лицо, принявшее озабоченный вид.
— За то… что я так говорил с вами. За то, что задавал вам личные вопросы. Ведь я всего лишь ваш слуга, ваш ученик. Я вел себя неподобающе.
— Ах, Элф, — вполголоса сказала она и улыбнулась. Я почувствовал ее прохладное дыхание на своей щеке. — Можно не обращать на это внимания, по крайней мере когда мы вдвоем. Разве нет?
— А разве можно, хозяйка? (Признаюсь: мое сердце, хотя его и лихорадило, забилось чаще при этих словах, и я проникся ожиданиями, какими совершенно не должен был проникаться.)
— Я думаю — да, Элф, — сказала она, взяла мою руку в свои ладони и легонько пожала. — Можешь спрашивать меня, о чем пожелаешь. Я всегда могу ответить «нет», и я не из тех, кто оскорбляется по малейшему поводу. Я хочу, чтобы мы были друзьями, а не только доктором и учеником. — Она наклонила голову с насмешливым, проказливым выражением. — Тебя это устроит?
— О да, хозяйка!
— Хорошо. Мы… — Доктор снова наклонила голову, к чему-то прислушиваясь. — Кто-то стучит в дверь. Извини.
Она вернулась со своим саквояжем.
— Король, — сказала она. На лице было написано огорчение, смешанное с радостью. — Скорее всего, опять пальцы на ногах. — Она улыбнулась. — Как ты тут один, ничего, Элф?
— Ничего, хозяйка.
— Постараюсь вернуться поскорее. А там посмотрим, может, ты будешь готов что-нибудь съесть.
Это случилось, я думаю, пять дней спустя — доктора позвали к работорговцу Тунчу. Его внушительный дом располагался в Купеческом квартале и выходил на Большой канал. Высокие, приподнятые входные двери внушительно нависали над широкой двойной лестницей, ведущей с улицы, но нам не позволили подняться по ней. Вместо этого нанятый нами экипаж был направлен к небольшой пристани, несколькими улицами дальше, где мы пересели в лодчонку с крохотной каютой и закрытыми ставнями, которая перевезла нас по боковому каналу, обогнула дом работорговца и подошла к небольшому потайному причалу, куда не могли пристать посторонние, суда.
— Что это за игры? — спросила меня доктор, когда лодочник открыл ставни каюты и суденышко стукнулось о стенку причала. Лето было в самом разгаре, но здесь царила прохлада, пахло влагой и гнилью.
— О чем вы, хозяйка? — спросил я, повязывая рот и нос надушенным платком.
— Обо всей этой таинственности.
— Я…
— И зачем ты это делаешь? — спросила она, не скрывая раздражения. Слуга в это время помог лодочнику причалить лодку.
— Вы имеете в виду это, хозяйка? — спросил я, указывая на платок.
— Да. — Она встала, лодчонка покачнулась.
— Чтобы бороться с вредными испарениями, хозяйка.
— Элф, я тебе уже говорила, что инфекции передаются через дыхание или жидкости организма, даже если это организм насекомого, — сказала она. — От одного дурного запаха не заболеешь. Спасибо. — Слуга взял ее саквояж и осторожно поставил на маленький причал.
Я не ответил. Ни один доктор не знает всего на свете, и осторожность никогда не повредит.
— И потом, — сказала она, — я не понимаю, к чему вся эта таинственность.
— Думаю, работорговец не хочет, чтобы его личный доктор знал о вашем визите, — сказал я, выбираясь на причал. — Они братья.
— Если этот работорговец так близок к смерти, то почему личный доктор не сидит у его постели? — сказала доктор. — Почему он не рядом с братом? — Слуга протянул руку, помогая доктору вылезти из лодки. — Спасибо, — сказала она еще раз. (Она всегда благодарит слуг. Я думаю, что лакейское сословие в Дрезене, наверное, народ угрюмый. Или просто избалованный.)
— Не знаю, хозяйка, — признался я.
— Брат хозяина сейчас в Тросиле, мадам, — сказал слуга (вот что происходит, когда вы заговариваете со слугами).
— В Тросиле?
Слуга открыл маленькую дверь, ведущую в дом с задней стороны.
— Да, мадам, — сказал он, нервно поглядывая на лодочника. — Он лично отправился на поиски какой-то редкой земли, вроде бы лечащей то, отчего страдает хозяин.
— Понятно, — сказала доктор.
Мы вошли в дом. Нас встретила служанка. На ней было строгое черное платье, и смотрела она довольно недружелюбно. Выражение ее лица было настолько мрачным, что я даже подумал, не умер ли часом работорговец. Однако она чуть кивнула доктору и четким, бесцветным голосом сказала:
— Госпожа Восилл?
— Это я.
Она кивнула в мою сторону.
— А это?
— Мой ученик Элф.
— Хорошо. Следуйте за мной.
Мы стали подниматься по пустой деревянной лестнице, и доктор оглянулась, заговорщицки посмотрев на меня. Она застала меня врасплох — я сверлил взглядом черную спину ведущей нас женщины, но доктор только улыбнулась и подмигнула мне.
Слуга, разговаривавший с доктором, запер дверь на причал и исчез через другую, которая, как я догадался, вела на этаж для слуг.
Лестница, по которой мы шли, была крутой, узкой и неосвещенной, если не считать окошек-бойниц на каждом этаже, где ступеньки меняли направление, поворачивая в противоположную сторону. На каждом этаже имелось также по узкой двери. Мне пришло в голову, что эти тесные помещения предназначались для детей, потому что Тунч специализировался на торговле детьми. Мы дошли до второй площадки.
— И давно работорговец Тунч… — начала было доктор.
— Пожалуйста, не говорите на этой лестнице, — сказала ей строгая женщина. — Нас могут услышать другие.
Доктор ничего не сказала, только повернулась и снова взглянула на меня — глаза широко открыты, уголки губ опущены.
Нас провели в другую часть дома, на третий этаж. Коридор, в котором мы оказались, был широк и роскошен. Стены были увешаны картинами, а в торцах располагались окна во всю высоту, позволявшие видеть великолепные дома по ту сторону канала, облака и небо за ними. В коридор выходило несколько высоких и широких дверей. Нас провели к самой высокой и самой широкой.
Женщина взялась за рукоятку двери.
— Слуга у причала, — сказала она. — Он говорил с вами?
— Что? — спросила доктор.
— Он говорил с вами?
Доктор несколько мгновений смотрела в глаза женщины.
— Я задала ему вопрос, — сказала она (то был один из немногих случаев, когда я слышал от доктора откровенную ложь).
— Я так и думала, — сказала женщина, открывая нам дверь.
Мы вошли в большую комнату, освещенную только свечами и лампадами. Пол под ногами был мягким и теплым. В комнате стоял сильный сладкий запах, и мне показалось, что я почуял аромат целебных или укрепляющих трав. Я попытался уловить запах болезни или тления, но не смог. В центре комнаты стояла огромная кровать с балдахином. На ней лежал крупный человек, вокруг которого суетились трое — двое слуг и хорошо одетая дама. Они оглянулись, когда мы вошли и в комнату хлынул свет. Свет за нами начал убывать, когда строгого вида женщина стала закрывать дверь.
Доктор повернулась и сказала через еще оставшуюся щель:
— Слуга…
— Он будет наказан, — сказала женщина с ледяной улыбкой.
Дверь закрылась. Доктор глубоко вздохнула, потом повернулась — вокруг кровати в центре комнаты горели свечи.
— Вы и есть та самая женщина-доктор? — спросила дама, подойдя к нам.
— Меня зовут Восилл, — ответила доктор. — Госпожа Тунч?
Женщина кивнула.
— Вы поможете моему мужу?
— Не знаю, мадам. — Доктор оглядела комнату, в которой царил полумрак, словно пытаясь угадать истинные размеры помещения. — Было бы лучше, если бы я могла его видеть. Занавеси у вас задернуты специально?
— Нам сказали, что темнота уменьшает опухание.
— Давайте посмотрим, — сказала доктор.
Мы подошли к кровати. Ступая по ворсистому ковру, я испытывал странное, тревожное чувство, словно шел по палубе раскачивающегося корабля.
Судя по слухам, работорговец Тунч всегда был крупным мужчиной. Теперь он стал еще больше. Он лежал на кровати, дышал часто и неглубоко, серую кожу сплошь покрывали пятна. Глаза были закрыты.
— Он почти все время спит, — сказала нам дама — худенькая и невысокая, она была похожа на ребенка с узким бледным лицом; руки ее постоянно находились в движении — пальцы перебирали друг дружку. Один из двух слуг протирал лоб ее мужа. Другой подтыкал простыни в ногах кровати. — Он только что облегчился, — объяснила дама.
— Вы не сохранили стул? — спросила доктор.
— Нет! — Дама была шокирована. — В этом нет необходимости. Дом оборудован канализацией.
Доктор заняла место слуги, протиравшего лоб хозяина. Она заглянула в глаза больного, потом в его рот, а потом стащила одеяло с огромного распухшего тела и задрала на нем рубашку. Я думаю, что все толстяки, которых я видел, были евнухами. Работорговец Тунч был не просто толст (хотя в этом и нет ничего плохого — быть толстяком!), он весь опух. Странным образом. Я увидел это сам, еще до того, как доктор указала на это.
Доктор повернулась к даме.
— Мне нужно больше света, — сказала она. — Раздвиньте, пожалуйста, занавеси.
Дама поколебалась, потом дала знак слугам.
Свет залил огромную комнату. Она оказалась еще великолепнее, чем я думал. Вся мебель была отделана листовым золотом. Огромный балдахин из прошитой золотом материи, собранной в жгут в центре потолка, сам представлял собой что-то вроде занавеса. Все стены были увешаны картинами и зеркалами. На полу и на столах стояли скульптуры (главным образом нимфы и несколько старых похотливых богинь), а в буфетах виднелось множество вещиц, похожих на человеческие черепа, отделанные золотом. Ковры были мягкие, с сине-черным отливом — как я догадался, сшитые из шкур зулеонов, обитающих далеко на юге. Мягкие настолько, что меня не удивило, отчего, ступая по ним, испытываешь беспокойство.
Работорговец в свете дня выглядел не лучше, чем в мерцании свечей. Тело его, рыхлое и бесцветное, казалось, имело причудливые очертания даже для такого тучного человека. Он застонал, толстая рука его приподнялась — она трепыхалась, как жирная птица. Жена взяла ее и прижала к своей щеке — действовала она одной рукой. Когда же она попыталась воспользоваться обеими руками, в ее движениях обнаружилась какая-то неуклюжесть, озадачившая меня в тот момент.
Доктор принялась щупать огромное тело в разных местах. Человек застонал и принялся бормотать что-то, но совершенно неразборчиво.
— Когда он стал так опухать? — спросила она.
— Пожалуй, с год назад, — сказала дама. Доктор вопросительно посмотрела на нее. Дама покраснела. — Мы поженились только полгода назад, — сказала жена работорговца. Доктор посмотрела на нее недоуменно, потом улыбнулась.
— Боли вначале были сильные?
— Домоправительница сообщила мне, что, по словам его предыдущей жены, боли начались приблизительно в сезон урожая, а потом его… — она погладила себя по талии, — его живот начал расти.
Доктор продолжала ощупывать громадное тело.
— А характер у него не испортился?
Дама улыбнулась едва заметной неуверенной улыбкой.
— Я думаю, он всегда был… он никогда не принадлежал к людям, которые легко переносят общество дураков. — Она принялась потирать себя, потом поморщилась от боли, прежде чем ей удалось скрестить руки, и наконец принялась массировать правой рукой левое предплечье.
— У вас болит рука? — спросила доктор.
Дама отпрянула назад, глаза ее широко раскрылись.
— Нет! — воскликнула она. — У меня все в порядке. Все отлично.
Доктор опустила рубашку на больном и натянула на него одеяло.
— Я ничего не могу для него сделать. Пусть лучше спит.
— Пусть спит? — воскликнула дама. — Спит весь день, как животное?
— Мне очень жаль, — сказала доктор. — Но я бы сказала, что ему лучше оставаться без сознания.
— И вы ничего не можете для него сделать?
— Ничего, — сказала доктор. — Болезнь зашла слишком далеко — он и боли теперь почти не чувствует. Вряд ли он еще хоть раз придет в себя. Я могу выписать вам рецепт на тот случай, если сознание вернется, но думаю, его брат уже позаботился об этом.
Дама кивнула. Она смотрела на огромное тело, которое было ее мужем. Прижав кулак ко рту, она покусывала костяшки пальцев.
— Он умрет!
— Почти наверняка. Мне очень жаль.
Дама покачала головой. Наконец она оторвала взгляд от кровати.
— Наверное, нужно было позвать вас раньше. Тогда бы, может…
— Это ничего бы не изменило. Ему не помог бы ни один врач. Есть болезни, против которых доктора бессильны. — Она посмотрела (как мне показалось, холодно) на тело, тяжело дышавшее на огромной кровати. — К счастью, некоторые из таких болезней не заразны. — Она посмотрела на даму. — Так что в этом смысле вам нечего бояться. — Сказав это, она обвела взглядом и слуг.
— Сколько я вам должна? — спросила жена.
— Сколько сочтете нужным, — сказала доктор. — Я не смогла ничем помочь. Может быть, вы полагаете, что я ничего не заслужила.
— Нет-нет, что вы. Прошу вас — Дама подошла к бюро у кровати, вытащила оттуда небольшой простой кошелек и протянула его доктору.
— Вам и в самом деле нужно показаться врачу с вашей рукой, — тихо сказала ей доктор, внимательно разглядывая лицо женщины, ее рот. — Это может означать…
— Нет, — без промедления сказала дама, отвернувшись. Она быстрыми шагами подошла к ближайшему высокому окну. — Я в полном порядке, доктор. В полнейшем. Спасибо, что пришли. Всего доброго.
Мы взяли портшез, чтобы добраться до дворца, — носильщики пробирались сквозь толпы на улице Ланд. Я складывал свой надушенный платок. Доктор печально улыбнулась. Она на всем обратном пути пребывала в задумчивом, даже мрачном настроении (вышли мы тем же путем, что и вошли, — через частный причал).
— Ну что, тебя все еще волнуют вредные испарения?
— Меня так воспитали, хозяйка, и эта предосторожность кажется мне вполне разумной.
Она тяжело вздохнула и перевела взгляд на толпу.
— Вредные испарения, — сказала она.
Мне показалось, что говорит она сама с собой, а не со мной.
— Те вредные жидкости от насекомых, о которых вы говорили, хозяйка… — начал я, припоминая кое-что из того, о чем говорил хозяин.
— Да?
— Можно их извлечь из насекомых и использовать? Я хочу сказать, может ли какой-нибудь убийца изготовить препарат из таких насекомых и дать его жертве? — Я попытался напустить на себя невинный вид.
Мне показалось, что на лице доктора появилось знакомое мне выражение. Обычно это означало, что сейчас она пустится в долгое и путаное объяснение некоторых сторон медицинской науки, уничтожая все мои мысли и допущения касательно этого предмета. Но на сей раз она как бы оборвала еще не начатую лекцию и, отвернувшись, сказала:
— Нет.
Некоторое время мы оба молчали, я слушал поскрипывание и потрескивание плетеного портшеза.
— А что с рукой госпожи Тунч, хозяйка? — спросил я наконец.
Доктор вздохнула.
— Думаю, она была сломана, а потом неумело вправлена, — сказала она.
— Но поставить на место кость может любой коновал.
— У нее, вероятно, была радиальная трещина. А с ними возникают осложнения. — Она посмотрела на людей — все они торопились куда-то, торговались, спорили и кричали. — Но ты прав. Жена богача… особенно если в семье есть врач. — Она обвела меня неторопливым взглядом. — Уж она-то должна была получить прекрасное лечение. Но похоже, не получила никакого.
— Но… — начал было я, но тут меня осенило. — Ну и ну.
— Вот именно что ну и ну, — сказала доктор. Некоторое время мы оба смотрели на людей вокруг из портшеза, несомого четырьмя носильщиками вверх ко дворцу. Потом доктор вздохнула и сказала:
— А не так давно у нее была сломана челюсть. И опять она не получила никакого лечения. — Потом она вытащила из кармана своего плаща кошелек, врученный госпожой Тунч, и произнесла слова, совсем ей не свойственные: — Смотри, тут есть питейное заведение. Давай-ка зайдем, выпьем. — Она внимательно посмотрела на меня. — Ты пьешь, Элф?
— Нет, то есть не по-настоящему, хотя я и выпивал, но…
Она высунула руку из портшеза. Один из задних носильщиков окликнул передних, и мы остановились точно перед дверями гостиницы.
— Идем, — сказала она, хлопнув меня по коленке. — Я тебя научу.
