16. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

— Я бы тоже хотел поехать, ДеВар. Попроси моего отца. Он считает тебя умным.

Вид у ДеВара был смущенный. Перрунд снисходительно ему улыбнулась. Жирный и мрачный евнух Стайк поглядывал на них со своего седалища. На ДеВаре были ездовые сапоги. В руке он держал шляпу, а тяжелый черный плащ лежал сложенный на диване рядом с парой седельных мешков. Война затягивалась, и протектор решил, что настало время лично возглавить войска в Ладенсионе.

— Тебе лучше остаться здесь, Латтенс, — сказал ДеВар мальчику и протянул руку, чтобы взъерошить его светло-рыжие волосы. — Тебе нужно поправляться. Ведь болеть — это все равно, что подвергнуться нападению, понимаешь? Твое тело — это как большая крепость, которую атакуют враги. Ты отбил их нападение, они отошли, но тебе нужно быть осторожным, ты должен перестроить свои силы и восстановить стены, отремонтировать катапульты, почистить пушки, пополнить запас амуниции. Понимаешь? Твой отец сможет уехать на войну, только если почувствует, что большая крепость после его отъезда не падет под напором врага. Вот, значит, в чем твоя обязанность. Поправляться и поправляться. Стать здоровым. Конечно, твой отец предпочел бы остаться здесь, с тобой, но он не может, потому что он как отец для всех людей. Понимаешь? Им нужны его поддержка и руководство. Поэтому он должен ехать к ним. А ты должен остаться и помочь отцу победить своим выздоровлением, починкой своей большой крепости. Это твой солдатский долг. Как ты думаешь, сможешь ты это сделать?

Латтенс разглядывал подушки, на которых сидел. Перрунд снова разгладила его волосы. Он играл золотой ниткой, выбившейся из угла подушки.

— Да, — сказал он негромким голосом, не поднимая глаз. — Но мне бы хотелось поехать с тобой и отцом, очень. — Он посмотрел на ДеВара. — Ты уверен, что я не могу поехать?

— Боюсь, что уверен, — тихо сказал ДеВар. Мальчик тяжело вздохнул и снова опустил глаза.

ДеВар улыбнулся Перрунд, которая смотрела на Латтенса.

— Да что же это такое? — сказала Перрунд. — Неужели это тот самый генерал Латтенс, который одержал недавно победу в сражении на катапультах? Генерал, вы должны исполнять свой долг. Ваш отец скоро вернется. А с ним и господин ДеВар. — Она улыбнулась ДеВару.

— Насколько нам известно, война может закончиться еще до того, как мы туда доберемся. С войнами иногда такое случается. — Он повертел в руках свою большую вощеную шляпу, потом положил ее на свой свернутый плащ и откашлялся. — Я тебе рассказывал, как расстались Секрум и Хилити? О том, как Секрум уехала и стала посланником?

Латтенс, казалось, расслышал не сразу, но потом перекатился на бок, прекратил обиженно сопеть и ответил:

— Нет, кажется, не рассказывал.

— Так вот, в один прекрасный день друзьям пришлось расстаться. Секрум решила стать солдатом-посланником, донести весть о Богатилии до самых дальних земель и показать людям в этих дальних землях, в чем они ошибаются. Хилити пытался отговорить своего друга от этого, думая, что не стоит так поступать, но Секрум была бескомпромиссна.

— Что?

— Полна решимости.

— А-а.

— И вот как-то раз, — продолжил ДеВар, — незадолго до отъезда Секрум, они отправились в одно из своих особых мест на острове. Этот остров был очень диким местом, туда уходили люди, которым надоедала роскошь Богатилии. Там не было ни молочных рек, ни кисельных берегов, ни приготовленной дичи, висящей на ветках садовых деревьев, ни фонтанов, струящих ароматные духи, ни сахарных гор, ни…

— Что, кому-то надоедали сахарные горы? — недоверчиво спросил Латтенс.

— Да. Кое-кому надоедало умение летать, им не хотелось больше, чтобы у них текла горячая вода из рукомойников, не хотелось иметь слуг, выполняющих все их капризы. Люди — странные существа. Дай им все блага цивилизации, так они начинают тосковать по дикой жизни.

Услышав это, Латтенс нахмурил брови, но возражать не стал. По его выражению было видно, что жителей Богатилии и вообще всех взрослых он считает не очень нормальными.

— Секрум и Хилити, — сказал ДеВар, — отправились на этот остров вроде как на каникулы, отдохнуть от привычной роскоши. Они не взяли с собой слуг и даже волшебные свои амулеты и драгоценности, которые защищали их от вреда и позволяли вызывать местных богов. И вот эти двое оказались предоставлены самим себе в дикой глуши. Они могли найти там плоды и воду, могли соорудить себе крышу над головой из гигантских листьев. У них с собой были луки и стрелы, а еще две духовые трубки, стрелявшие отравленными шипами. Они изготовили их, перед тем как отправиться на каникулы, и очень ими гордились. С помощью лука и трубок они охотились на зверей, хотя островные звери были ничуть не похожи на тех, к которым привыкли двое друзей, — они вовсе не желали быть убитыми, зажаренными и съеденными, а потому держались подальше от двух охотников, и, надо сказать, охотников очень неумелых.

Как-то раз, после очередных безуспешных попыток Секрум и Хилити найти какого-нибудь зверя и застрелить его из трубки, они возвращались в свой шалаш. По дороге они спорили и выражали недовольство друг другом. Оба устали и были голодны, и этим, вероятно, объяснялось их раздражение, их упреки друг другу за неудачную охоту. Секрум считала, что Хилити слишком кровожаден и хочет убивать животных ради удовольствия, потому что он гордился своим умением стрелять из лука и духовой трубки, а также драться врукопашную, а Хилити втайне полагал, что Секрум, возражая против убийства, нарочно шумела и предупреждала об опасности животных, которых они выслеживали.

Тропинка привела их назад к речушке и естественному мостику — упавшему дереву, которое соединяло ее крутые берега. День этот был довольно дождливым (еще одна причина, по которой они столько спорили), и вода в речушке под деревом-мостом поднялась, как в половодье.

— Как это?

— Это значит, воды в реке было больше обычного. Ну вот, и пошли они по дереву-мостику. Хилити хотел было сказать, что лучше переходить по одному, но к тому времени они уже ступили на мостик, а он шел впереди. И тогда он подумал, что, если повернется и велит Секрум подождать, та разозлится еще больше, а потому промолчал.

Ну а тут ствол дерева надломился. Он, видимо, лежал там очень давно и подгнил, а берега оказались подмыты дождем, и потому, когда двое друзей одновременно встали на дерево, оно решило, что пришло ему время отдохнуть, и надломилось под тяжестью двух человек и рухнуло в речку.

И вот оно, переломившись, упало в воду, а вместе с ним — какие-то ветки, несколько камней и груды земли с обеих сторон реки.

— Ой! — вскрикнул Латтенс, прижав ручонки ко рту. — И что же случилось с Секрум и Хилити?

— Они свалились вместе, с деревом. Хилити повезло больше, потому что та часть ствола, на которой был он, упала не сразу, и он сумел повиснуть на ней и оказался на берегу, прежде чем ствол свалился в воду. В реку Хилити все равно попал, но с ним все было в порядке.

— А что Секрум?

— Секрум повезло меньше. Наверно, та часть ствола, на которой была она, перевернулась в воздухе, а может, перевернулась сама Секрум, потому что она оказалась под стволом в воде.

— И она утонула? — Вид у Латтенса был очень взволнованный, обе ладошки прижаты ко рту. Он начал сосать большой палец.

Перрунд обняла его, отвела его руки ото рта.

— Да что ты! Не забудь: ведь это произошло перед тем, как Секрум уехала из дома, чтобы стать солдатом-посланником.

— Да, но что с ней случилось? — встревоженно спросил Латтенс.

— Да, что с ней случилось? — сказала Перрунд. — И почему упавший ствол не всплыл?

— Большая его часть еще оставалась на крутом берегу, — сказал ей ДеВар, — и тот конец, под которым оказалась Секрум, не мог всплыть. Но Хилити видел сапог своей кузины — он торчал из воды из-под ствола, и его мотало туда-сюда. Хилити бросился в воду и нырнул под сломанные ветви, чтобы добраться до Секрум, которая, как он понял, оказалась в ловушке под водой. Под водой было темно, но он увидел Секрум, отчаянно пытавшуюся выбраться наверх и столкнуть ствол со своей ноги, но ее усилия были тщетными, потому что ствол был велик и тяжел. Хилити увидел, как последние несколько пузырей воздуха вырвались изо рта Секрум и унеслись прочь, где их подхватил речной поток. Хилити вынырнул на поверхность, набрал в грудь побольше воздуха, потом снова нырнул, приставил свой рот ко рту кузины и выдул в него воздух из своих легких, чтобы она продержалась еще немного.

Хилити тоже пытался сдвинуть ствол с ноги Секрум, но тот был слишком тяжел. Он подумал, что если ему удастся найти достаточно прочный и длинный рычаг, то он, вероятно, сможет освободить ногу Секрум, но, чтобы найти рычаг, нужно было время, а Секрум тем временем могла задохнуться. Хилити вдохнул еще воздуха и нырнул под воду. Снова изо рта Секрум вырвались пузыри, и снова Хилити дал ей воздуха из своей груди.

Хилити понимал, что долго так продолжаться не может. Холодная вода отбирала его тепло и силы, каждый нырок давался все с большим трудом, и ему самому уже не хватало воздуха.

Тут он вспомнил о духовой трубке. Его собственную унес поток, в который он упал, но, нырнув в первый раз, он увидел, что трубка Секрум осталась при ней, прижатая спиной девушки ко дну. Хилити нырнул, вдохнул в рот Секрум порцию воздуха, ухватился за трубку, дернул ее, потащил на себя, и наконец она выскользнула из-под Секрум. Ему пришлось вернуться наверх, чтобы глотнуть воздуха, но потом он снова нырнул, показал на трубку, и Секрум взяла ее в рот.

Но это еще не было спасением. Секрум пришлось снова вытащить трубку изо рта, потому что в нее попало много воды. Хилити вытащил трубку на поверхность, вытряс воду, зажал отверстие ладонью с одной стороны и опять нырнул.

Теперь Секрум могла дышать. Хилити убедился, что она продержится какое-то время, выбрался из воды и принялся искать рычаг. Наконец он нашел ветку — прямую и достаточно толстую, надеясь, что с ее помощью сдвинет с места упавший ствол. Он вернулся в воду, нырнул, всунул ветку под ствол и упер ее в камень.

Наконец-то дело пошло. Рычаг чуть не треснул, а когда ствол шевельнулся, он больно ударил по сломанной ноге Секрум, но та освободилась и всплыла на поверхность, и Хилити смог вытащить ее на берег. Духовую трубку унесло течением.

Не меньше труда потребовалось, чтобы поднять Секрум по крутому берегу наверх, потому что из-за сломанной ноги она была совершенно беспомощна.

— И что, врачу пришлось отрезать ей ногу? — спросил Латтенс. Он съежился на кровати, глаза его широко раскрылись.

— Что? Нет-нет, что ты! Наконец Хилити вытащил Секрум наверх. Он так устал, что ему пришлось оставить своего друга на берегу. Он вернулся в их лагерь один, но там… поблизости был разложен сигнальный костер, Хилити поджег его, огонь заметили люди, пришли и спасли их.

— И Секрум выздоровела?

ДеВар кивнул.

— Да. Все считали Хилити героем, а когда нога Секрум зажила — это было еще до ее отъезда, — она отправилась на остров, где все это случилось, обшарила речку ниже обрушенного моста и нашла две духовые трубки, застрявшие между камней: одна повыше, другая пониже. Она отрезала конец от трубки, спасшей ей жизнь, привязала ее на ленточку и подарила Хилити на прощальной вечеринке, устроенной ее друзьями. Этот подарок означал, что случай на другой реке, у водопада, когда из-за Хилити Секрум упала в воду (ты помнишь?), забыт и Секрум его простила. Маленькое деревянное колечко было великовато — на палец его, к сожалению, не наденешь, но Хилити сказал Секрум, что будет вечно хранить его, как самую большую драгоценность, и сдержал слово, и хранит его до сих пор, и, насколько все знают, кольцо и теперь при нем.

— А куда отправилась Секрум? — спросил Латтенс.

— Никто не знает, — сказал ДеВар, разведя руками. — Может быть, она приехала сюда. Они с Хилити знали об… об империи и Гаспидусе. Они разговаривали об этом, спорили. Кто знает, может, она и побывала здесь.

— А Секрум больше никогда не видела своего друга? — спросила Перрунд, сажая Латтенса себе на колени.

Мальчик, однако, тут же вырвался из ее рук.

ДеВар покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Через несколько лет после отъезда Секрум он уехал из Богатилии, и Хилити порвал все связи со своей землей и своими бывшими знакомыми. Возможно, Секрум уже вернулась домой, но Хилити об этом никогда не узнает. Он навсегда покинул Богатилию с ее благами. Секрум и Хилити больше никогда не встретятся.

— Как это печально, — сказала Перрунд. Говорила она тихим голосом, а на ее лице застыло грустное выражение. — Как это грустно — никогда больше не увидеть своих друзей, свою семью.

— И вот, — начал было ДеВар, но, подняв глаза, увидел, что один из адъютантов протектора машет ему от двери. Он взъерошил волосы Латтенса, медленно поднялся, взял шляпу, мешки и плащ. — К сожалению, юный генерал, у меня больше нет времени. Тебе пора попрощаться с отцом. Смотри.

УрЛейн, одетый в великолепный дорожный костюм, вошел в комнату.

— Ну, где тут мой мальчонка? — выкрикнул он.

— Отец! — Латтенс подбежал к отцу и бросился в его объятия.

— Ух ты! Ну и тяжел же ты стал! — УрЛейн, посмотрев на ДеВара и Перрунд, подмигнул им. Протектор сел рядом вместе с мальчиком на диван рядом с дверью, и они обнялись.

Перрунд стала рядом с ДеВаром.

— Ну что ж, сударь мой, обещай, что будешь хорошо заботиться о протекторе и о себе, — сказала она, приближая к нему свое лицо. Глаза у нее увлажнились. — Я очень рассержусь, если с кем-то из вас что-нибудь случится. Ты храбр, но, я надеюсь, не рискнешь испытывать на себе мою ярость.

— Я сделаю все возможное, чтобы мы оба вернулись живыми, — сказал ей ДеВар.

Он взял плащ, шляпу, мешки. Плащ накинул на одну pуку, мешки поднял другой рукой и взвалил на плечо, потом надел шляпу и скинул ее за спину, так что она повисла на шнурке.

Перрунд смотрела на его манипуляции с каким-то грустным любопытством. Она положила свою здоровую руку на кисть ДеВара, успокаивая его.

— Береги себя, — тихо сказала она, потом повернулась и села там, где ее мог видеть УрЛейн и откуда она могла видеть его.

ДеВар несколько мгновений смотрел на Перрунд — она сидела в длинном красном платье, расправив плечи, лицо ее было спокойным и прекрасным. Потом он повернулся и пошел к двери.