Однажды утром Карл выкатил коляску, в которой восседала Брунельда, из ворот дома. Произошло это намного позже, чем он рассчитывал. Они-то замышляли тронуться в путь еще с ночи, дабы не привлекать к себе чрезмерного внимания прохожих, что при свете дня – даже учитывая похвальную скромность Брунельды, которая по такому случаю хотела с головой укрыться большим серым платком – все равно было неизбежно. Но спуск Брунельды по лестнице отнял слишком много времени, несмотря на самоотверженную помощь студента, который, как выяснилось при этой оказии, был куда слабее Карла. Сама Брунельда держалась геройски, почти не стонала и как могла стремилась облегчить своим носильщикам их нелегкую работу. Но дело все равно продвигалось медленно, через каждые пять ступенек приходилось сажать Брунельду на лестницу, чтобы и ей, и себе дать необходимую передышку. Утро выдалось прохладное, с улицы веяло стылым, как из погреба, сквозняком, тем не менее Карл и студент напрочь взмокли и во время остановок то и дело утирали потные лица каждый своим концом Брунельдиного платка, которые та, кстати, сама весьма любезно им протягивала. Вот и вышло, что они лишь через два часа спустились вниз, где еще с вечера стояла коляска. Водрузить туда Брунельду тоже стоило немалых усилий, но когда они и с этим управились, самое трудное, можно считать, было позади, ибо катить удобную, на высоких колесах коляску представлялось делом в общем-то нехитрым и тревожило лишь одно – как бы коляска под Брунельдой не развалилась. Что ж, этот риск Карлу просто пришлось взять на себя, не тащить же, в самом деле, еще и запасную коляску, раздобыть и везти которую, не то в шутку, не то всерьез, вызвался студент. Тут они со студентом распрощались, и даже весьма сердечно. Все раздоры между Брунельдой и студентом были разом забыты, он даже извинился за какое-то давнее оскорбление, сорвавшееся у него с языка, когда Брунельде было плохо, но та ответила, что все это быльем поросло и давно с лихвой заглажено. А напоследок попросила студента принять от нее в подарок доллар, который она потом долго выискивала, роясь в своих необъятных юбках. Учитывая жадность Брунельды, подарок был просто царский и, кстати, весьма обрадовал студента – от радости он даже подбросил монету высоко в воздух. Потом, правда, пришлось ему, бедняге, эту монету долго искать, а Карлу помогать ему в поисках – в конце концов именно Карл ее и нашел у Брунельды под коляской. Прощание Карла со студентом было, разумеется, намного проще: они протянули друг другу руки и оба выразили надежду, что наверняка еще встретятся и что тогда один из них – студент уверял, что это будет Карл, а Карл – что студент, – непременно прославится, хотя пока что этого про них, увы, сказать нельзя. Ну, а потом Карл, собравшись с духом, ухватился за поперечину, стронул коляску с места и выкатил ее со двора. Студент смотрел им вслед и, пока они не скрылись из виду, махал платком. Карл тоже время от времени оглядывался и кивал на прощанье, да и Брунельда с радостью бы обернулась, будь это в ее силах. Все же, давая ей такую возможность, Карл в самом конце улицы описал вместе с коляской широкий круг, так что и Брунельда смогла напоследок еще разок посмотреть на студента, который, видя это, особенно энергично замахал платком.

Но уж после этого Карл твердо сказал, что больше они себе ни единой задержки не позволят, путь неблизкий, а они и так выехали гораздо позже, чем он надеялся. И действительно, то тут, то там по улицам уже громыхали подводы, да и первые, правда, редкие, прохожие спешили на работу. И хотя Карл своим замечанием хотел сказать только то, что сказал, Брунельда при ее душевной тонкости поняла его иначе и с головой накрылась серым платком. Карл не стал возражать: разумеется, покрытая серым платком ручная тележка тоже – и даже очень – бросается в глаза, но все-таки несравненно меньше, чем просто непокрытая Брунельда в тележке. Ехал он очень осторожно, прежде чем завернуть за угол, пристально осматривал улицу, в которую собирался направиться, а при необходимости даже бросал коляску и забегал вперед, если же замечал неладное, то останавливался и выжидал, пока опасность не минует, а то и вовсе выбирал другую дорогу. Он и в этих случаях был уверен, что не даст слишком большого крюка, ибо заблаговременно и тщательно изучил все закоулки и даже проходные дворы по пути следования. Впрочем, все же попадались препятствия, которых хоть и надлежало опасаться, но предусмотреть, а тем более каждое в отдельности предотвратить, не было никакой возможности. Так, на одной из улиц – с пологим подъемом, прямой и легко обозримой, к тому же, по счастью, совершенно безлюдной (удача, которую Карл особенно торопился не упустить, прибавляя ходу) – навстречу им из глухой подворотни внезапно вышел полицейский и спросил у Карла, что это за поклажу он так заботливо укутал в своей тележке. Но, сколь ни суров был полицейский на вид, однако и он не смог удержаться от улыбки, когда, слегка раздвинув складки покрывала, обнаружил под ним раскрасневшуюся и перепуганную Брунельду.

– Как? – воскликнул он. – Я-то думал, у тебя тут мешков десять картошки, а это, оказывается, всего одна баба. Куда это вы едете? И кто вообще такие?

Брунельда, не осмеливаясь взглянуть на полицейского, с отчаянием смотрела на Карла, явно сомневаясь, сумеет ли даже он ее спасти. Карлу, однако, было уже не впервой иметь дело с полицией, и на сей раз он не видел особых причин для страха.

– Покажите же, сударыня, – обратился он к Брунельде, – документ, который вам прислали.

– Ах да! – спохватилась Брунельда и принялась искать, но с такой неуклюжей суетливостью, что это и впрямь выглядело подозрительно.

– Сударыня документ не найдет, – с нескрываемой иронией произнес полицейский.

– Ну что вы, – как можно спокойнее возразил Карл. – Документ при ней, просто она его куда-то засунула.

Пришлось Карлу искать самому, и вскоре он действительно извлек бумагу у Брунельды из-под спины. Полицейский пробежал ее глазами.

– Вот оно что, – протянул он с ухмылкой. – Вот, значит, сударыня, какая вы сударыня! А вы, малыш, выходит, обеспечиваете клиентов и доставку? Что, получше занятия не нашлось?

На это Карл только передернул плечами, полиции вечно надо во все соваться.

– Ну, тогда счастливого пути, – так и не дождавшись ответа, сказал полицейский.

В его тоне, вполне возможно, звучало презрение, зато и Карл поехал дальше, не попрощавшись, а презрение полиции куда лучше, чем ее пристальный интерес.

Немного погодя их поджидала еще более неприятная встреча. На сей раз к ним привязался какой-то мужик, он толкал перед собой тачку с молочными бидонами, и ему до смерти захотелось узнать, что это такое Карл везет. Навряд ли им было по пути, однако мужик пристроился рядом и не отставал, в какие бы глухие переулки Карл ни сворачивал. Сперва он ограничивался общими замечаниями вроде: «Тяжеленько тебе приходится, верно?» или: «Плоховато нагрузил, верх вон заваливается». Но потом, обнаглев, спросил напрямик:

– Что у тебя там?

– Тебе-то какое дело? – огрызнулся Карл, но, поскольку такой ответ мужика только пуще раззадорил, в конце концов сказал: – Яблоки это.

– Столько яблок! – удивился мужик и, не переставая удивляться, время от времени на все лады повторял свое восклицание. – Это же целый урожай, – заключил он наконец.

– Ну да, – нехотя отозвался Карл.

Но то ли мужик ему не поверил, то ли хотел позлить – во всяком случае, он пошел в своих домогательствах еще дальше: сперва – и все это на ходу – как бы в шутку тянул к платку руку, а под конец уже просто внаглую стал его щупать. Каково было Брунельде все это вынести! Из страха за нее Карл не хотел ввязываться в ссору, а потому просто свернул в первые же открытые ворота, будто ему туда и надо.

Мужик, опешив, остался у ворот и смотрел вслед Карлу, который невозмутимо двигался дальше, готовый хоть весь двор пройти насквозь и, если надо, углубиться в следующий. Поняв, что Карл не врет, и желая напоследок хоть как-то выместить досаду, мужик бросил свою тачку, мелкой вороватой побежкой нагнал Карла и с такой силой дернул за платок, что чуть было не сорвал его с головы у Брунельды.

– Это чтоб твои яблоки малость подышали! – злобно крикнул он и кинулся обратно.

Карл, так и быть, стерпел и это, лишь бы избавиться от мужика окончательно. Он завел коляску поглубже во двор, в самый угол, где кучей громоздились сваленные пустые ящики, чтобы там, в укромном месте, шепнуть Брунельде несколько утешительных слов. Но ему пришлось долго ее успокаивать – вся в слезах, она совершенно всерьез умоляла его пробыть весь день здесь, за ящиками, а уж ночью двигаться дальше. Карлу, возможно, так и не удалось бы отговорить ее от этой безумной идеи, но, как только по другую сторону кучи ухнул и с жутким грохотом покатился по брусчатке сброшенный кем-то пустой ящик, она так перепугалась, что, не издав больше ни звука, мгновенно накрылась платком и, должно быть, себя не помнила от счастья, когда Карл не долго думая снова тронулся в путь.

Между тем на улицах становилось все оживленней, но коляска, вопреки опасениям Карла, отнюдь не привлекала к себе чрезмерного внимания. По здравому размышлению, может, вообще стоило выбрать для перевозки Брунельды другое время. Если понадобится повторить поездку, Карл, пожалуй, рискнет предпринять ее в середине дня. Наконец, проделав остаток пути без сколько-нибудь серьезных злоключений, он свернул в узкий сумрачный переулок, где и располагалось заведение № 25. У дверей, видимо, давно их поджидая, стоял управляющий с часами в руках.

– Ты всегда так опаздываешь? – напустился он на Карла

– Были затруднения, – ответил Карл.

– Затруднения, как известно, имеются всегда, – изрек управляющий. – Но для нас это не оправдание, запомни.

Однако Карл давно уже пропускал подобные речи мимо ушей: на слабом всякий норовит отыграться, власть свою хочет показать, да еще и обругает в придачу. Привыкнув, обращаешь на это не больше внимания, чем на исправный бой часов. Гораздо больше испугала его грязь в помещении, куда он вкатил коляску, хоть он и не ждал, что здесь будет образцовая чистота. Но эта грязь, если присмотреться, была какая-то особенная, неосязаемая. И каменный пол вестибюля вроде бы выметен, покраска стен тоже как будто не старая, искусственные пальмы в кадках лишь слегка запылились – и все же на всем лежал какой-то липкий, мерзкий налет, словно все нарочно осквернили и теперь, сколько ни наводи чистоту, от этой пакости уже не избавиться. Во всяком новом месте Карл, осмотревшись, первым делом любил прикинуть, что тут можно улучшить, испытывая радость при мысли об этой работе и желание немедленно за нее взяться, каких бы, пусть даже бесконечных, трудов она ни потребовала. Но сейчас он не знал, что и как тут можно поправить. Медленно снял он с Брунельды платок.

– Добро пожаловать, сударыня, – заворковал управляющий.

Несомненно, Брунельда произвела на него самое наилучшее впечатление. Едва заметив столь благоприятный эффект, она, к вящему удовольствию Карла, весьма умело им воспользовалась. Все ее недавние страхи как рукой сняло. Она…