45
Старый мастер Даниил Берман задумался об уходе из города еще в те часы, когда в Кремле, поминутно свергая друг друга, правили фюреры. Время их правления действительно измерялось часами, и тем не менее они успели не только объявить гонения на евреев, но и начать их на практике.
В те часы, когда к территории ЗиЛа приближалась лавина поджигателей, и сообщения с улиц напоминали фронтовые сводки, это решение созрело окончательно.
А после того, как один из фюреров переквалифицировался в инквизиторы, мастеру Берману попросту не оставалось ничего другого, кроме как бежать из Москвы без оглядки. Он был слишком стар, чтобы снова угодить в тюрьму, но еще не настолько стар, чтобы с легкой душой сунуть голову в петлю.
Завод имени Лихачева в эти дни напоминал осажденную крепость. Его директор отказался допустить на территорию завода белых воинов Армагеддона, за что сам был объявлен ересиархом и внесен в черный список инквизиции под почетным номером в верхней двадцатке.
Завод, однако, находился под защитой спецназа, а его собственная охрана могла дать белым воинам сто очков вперед, но самое главное – Князь Света Лев не хотел ссориться с Кремлем. Поэтому он дал своим людям команду оставить ЗиЛ в покое.
Но команда – это одно, а исполнение – совсем другое. Неугомонные фанатики с оловянными глазами проникали на территорию любыми путями, несли бессонную вахту под забором, и зиловцы, которые не удосужились сбежать пораньше, жили теперь в постоянном страхе, не выходя за территорию и не удаляясь сильно от административного здания, которое охранялось особенно надежно.
Понятно, что ни о какой плодотворной работе и речи не шло. При первой возможности народ утекал с завода через метро «Тульская», а когда Кремль попытался пресечь этот процесс, усилив посты на станции и категорически приказав штатских вниз не пропускать, заводская охрана однажды ничью без лишних разговоров разогнала усиленный караул.
Он ведь только по названию был спецназовский, а на самом деле состоял из пацанов, пошедших на службу Аквариуму за кусок хлеба.
В этот самый день мастер Даниил Берман со всей семьей и спустился в подземелье.
Заводская охрана шла следом. На заводе уже никого не осталось, и задержать беглецов не мог никакой спецназ.
Даже директор завода сбежал вместе со всеми. У него тоже появился стимул.
Накануне беспризорные мальчишки, способные проникать в любые щели, принесли на завод листовку, в которой сообщалось, что президент Экумены Гарин собирает в Белом Таборе первый караван для отправки к нефтяным месторождениям и ему срочно требуются инженеры и рабочие, готовые потрудиться на ниве возрождения цивилизации.
В Таборе, однако, желающим объясняли, что караван собирается не здесь, а за Можаем. И показывали дорогу.
На вопрос, что такое Можай, табориты охотно давали ответ:
– Это поселок такой. Сто первый километр от города.
И махали рукой в сторону запада.
Самые настырные и любопытные имели шанс выведать некоторые подробности. Например, что Можай – это последнее большое селение Таборной земли. Расположено оно примерно там, где до Катастрофы был Можайск, и славится тем, что в нем есть мост через Москву-реку.
Известно, что Белый Табор мог похвастаться только лодочным перевозом и паромной переправой. Ближайшие мосты были в Москве. Или в Можае.
Река там сужалась настолько, что построить деревянный мостик не составляло труда. А вверх по течению сменяли друг друга три хутора – Коровий Брод, Партизанский Брод и Лягушачий Брод.
Названия говорили сами за себя. Здесь истоки Москвы-реки были уже совсем близко, и еще здесь, у водораздельной гряды, начинался партизанский край.
Банды дезертиров, обосновавшиеся в этих лесах, были не столь многолюдны и многочисленны, как на юге и на востоке, но все же они доставляли немало осложнений таборитам и истринским дачникам. Причем последним больше, чем первым, потому что табориты умели эффективно бороться с партизанами, а у дачников с этим были проблемы.
Так продолжалось до тех пор, пока на Можайском мосту не встретились Жанна Девственница, королева Орлеана, и Соломон Ксанадеви, Царь Востока.
О чем они говорили, никто из свиты, оставшейся по обеим берегам реки, не знал. Но буквально через день самая крупная из партизанских банд неожиданно для всех перешла на сторону Орлеанской королевы. И ходили слухи, что ее вожак перед этим имел короткую беседу с одиноким воином из секты маздаев.
Весть об ассассинах Царя Востока дошла и до этих мест.
И когда московские беженцы дошли до Можая, где собирался караван, партизаны уже мирно тусовались у моста. У них тут было свое дело.
Сюда стекались маздаи доброго пути – рабы и рабыни Царя Востока, которых он подарил своему верному караванщику по фамилии Караваев. А караванщик делал свой маленький бизнес – продавал их воинам и купцам королевы Орлеанской на Можайском мосту.
Там, за мостом, уже не действовал закон о правах и свободах. В имперской канцелярии придерживались иного мнения, но королева Жанна в день исторической встречи, еще не сойдя с моста, объявила во всеуслышание на оба берега:
– Нет империи без императора и нет законов империи без подписи императора. И никто не будет коронован и назван императором без моего согласия и участия. Я королева и здесь моя земля, и императорский венец отдан мне на хранение.
Царь Востока, который при этом присутствовал, не возразил ни словом.
Наоборот, он освятил за мостом новое святилище маздаев и по всей Экумене, от края до края, передавали из уст в уста слова его проповеди:
– Нет границ для учения истины и нет ему пределов от восхода до заката. Трудна дорога в священный город Ксанаду, но еще труднее станет она для тех, кто хочет унизить тело, чтобы возвысить дух. Нет пути к устью тому, кто не был у истока. Недостоин смерти на полях рассвета, кто не сеял семена жизни на нивах закатных. Так говорит Заратустра.
И потекли к новому святилищу паломники. Это как раз совпало с новой волной беженцев, и их встречали еще на дальних подступах к Можаю, окружали всяческой заботой и между делом объясняли, что нивы закатные лежат дальше к северу, у священных озер и источников.
Тут очень пригодились родники, которые наполняли водой истоки Истры. Их немедленно объявили священными, и паломники, не задерживаясь надолго у моста, продолжали путь дальше, своими ногами превращая партизанскую тропу в торную дорогу.
Те, кого охмурили маздаи, сдавались в рабство сразу за мостом, где их ждали жрецы святилища. Если надо, они могли продиктовать и формулу посвящения.
– Отдаю себя в руки господина небес, как раб его, и пусть он владеет мной безраздельно, и если воля его – предать меня господам земли, да будет так. Я стану служить им верой и правдой, ибо так я служу господину небес, и любую награду и кару приму с радостью. Не убоюсь боли и страха, лишений и тягот, и самой смерти, ибо они унижают тело, но возвышают дух.
Старый мастер Берман видел, как один такой миссионер от самого Табора увивался за красивой секретаршей директора, которая даже в последние месяцы и дни всегда умудрялась стильно одеваться и поражать окружающих своим макияжем.
А шли они до Можая три дня, и на третий день эта девушка взошла на мост босиком, повторяя себе под нос:
– Унизить тело, чтобы возвысить дух.
Никто и никогда раньше не видел ее обнаженной. Только муж, но он погиб во время последних беспорядков. И возможно, директор, но он никогда бы в этом не признался.
После гибели мужа секретарша выглядела подавленной, но не сумасшедшей. По пути сюда она строила планы на будущее, интересовалась, есть ли у гаринских нефтяников компьютеры и шутила, что заведет себе богатого любовника, потому что в нефтяном бизнесе все богатые вне зависимости от того, какое тысячелетие на дворе и какое правительство у власти.
И вдруг спутники увидели, как она раздевается перед жрецами в святилище под открытым небом.
Ей кричали:
– Что ты делаешь? Ты с ума сошла?
А она отвечала:
– Мой Сашка теперь в чистилище. Ему там плохо. Я должна вытащить его оттуда.
Это спутники поняли так, что она действительно сошла с ума от горя и бедствий, поразивших ее. И попытались отбить ее у сектантов силой. Но тут вмешались партизаны и телохранители караванщика.
Когда обнаженная девушка по имени Лена произносила слова посвящения, караванщик уже сговаривался о ее продаже. Бывшую секретаршу покупала ее тезка – Елена Прекрасная из отряда валькирий королевы Жанны. Караванщик не требовал предоплаты. Он верил в долг и принимал расписки.
Елена Прекрасная выдала ему вексель, нацарапанный на бересте.
Перед тем как отправиться по лесной дороге в Орлеан, Лена в повязанной на бедрах старой тряпке подошла к спутникам (охрана зорко следила за ней с близкого расстояния) и сказала обычным голосом без тени безумия:
– Ребята, вы простите меня, ладно? Я правда сама так хочу.
И тут вдруг переклинило крышу у внучки Бермана, которая давно дружила с секретаршей и удивилась ее поступку больше всех.
Но благодаря фамильным генам, она отличалась благоразумием и не помчалась сломя голову в святилище сбрасывать одежду и произносить маздайскую клятву. на просто сказала Лене:
– Я пойду с тобой.
И никакие возражения и увещевания всего семейства не могли ее остановить.
– Я просто хочу попробовать сладкую воду счастья, – твердила она.
И она была не одна такая. Надо основательно поехать крышей, чтобы продать себя в рабство ради загробного воздаяния – но чтобы уверовать в сладкую воду счастья, ничего такого не требуется.
Кому же не захочется попробовать на вкус, правда ли эта вода такая сладкая и на самом ли деле она приносит счастье.
