41
Весть о возбуждении против него судебного дела с высшей мерой наказания в перспективе подействовала на Наблюдателя, как удар обухом по голове. Правда, головы у него в это время, как читатели уже знают, не было, и к тому же он не знал, что такое обух, поскольку топоры на планете Собратьев давно вышли из употребления. Однако удар неизвестным предметом по предмету несуществующему был настолько чувствителен, что Наблюдатель и думать забыл о наслаждениях.
Наблюдатель пребывал в панике. Он боялся возвращаться на корабль согласно приказу, потому что, зная безграничную доброту своих собратьев, не верил в обещанное ими помилование. Но оставаться на Земле, в чужом теле, было еще хуже.
Не зная, что предпринять, Наблюдатель все глубже впадал в депрессию и начал даже подумывать о смерти, которая все-таки лучше пожизненного лишения тела.
Опомнился он лишь когда с удивлением обнаружил, что его Носитель уже прилаживает к крюку люстры веревку с петлей на конце и явным образом собирается надеть эту петлю на шею.
«С чего бы это?» – подумал Наблюдатель, поскольку данный обычай был ему неизвестен.
Мысли Носителя выдавали намерение затянуть петлю на шее и спрыгнуть с табуретки. Наблюдатель быстро просчитал последствия и неопровержимо установил, что в течение нескольких минут после того, как петля затянется, произойдет полное и необратимое прекращение жизнедеятельности организма Носителя.
Это несколько отрезвило Наблюдателя и отвлекло его от собственных бед. Он поспешно дал Носителю императивную команду: «Прекрати немедленно!» – и медсестра Анжела Обоимова шарахнулась от петли так, что упала с табуретки.
Вчера вечером она окончательно поняла, что влюблена в мальчика из квартиры напротив, только в него одного и ни в кого больше, и плевать, что он моложе ее на семь лет и по всем признакам еще девственник.
Мальчик, который уходил к друзьям праздновать свое восемнадцатилетие, вернулся домой поздно, и все это время Анжела бесилась от ревности. Не выдержав, она выскочила на улицу и отдалась трем мужчинам подряд, но от этого стало только хуже.
Она ощущала себя шлюхой, потерявшей всякий стыд, и это ввергло ее в депрессию.
На самом деле виноват был, конечно, Наблюдатель, который забыл отключить канал эмоционального контакта с Носителем. Но Анжела ничего об этом не знала и к утру решила, что ей лучше умереть, чтобы не мучиться.
Из прощальной записки можно было заключить, что в извечной борьбе пациентов и медработников Анжела выбрала не ту сторону. В частности, в записке сообщалось, что она умирает нагой, дабы не затруднять работников морга, которым, наверное, неприятно раздевать усопших, даже таких красивых, как она.
Анжела прямо так и написала: «…даже таких красивых, как я», – и при этом посмотрела в зеркало, чтобы убедиться, не соврала ли.
Оказалось, нет – не соврала.
Вешалась она тоже перед зеркалом и только в последний момент, уже почти просунув голову в петлю, вдруг подумала: «Господи, что же это я делаю?!»
Ноги у нее подкосились от ужаса, и Анжела полетела на пол с таким грохотом, что у соседей внизу с потолка посыпалась штукатурка.
И как раз в этот самый момент в квартире раздалось сразу два звонка. Во-первых, кто-то трезвонил в дверь, а во-вторых, в прихожей надрывался телефон.
Еще не вполне пришедшая в себя Анжела ринулась в прихожую, забыв одеться, и там одной рукой схватила трубку, а другой открыла дверь.
За дверью стоял мальчик, в которого она была влюблена.
Ничего странного в этом не было, ибо свою прощальную записку она адресовала именно ему, бросив ее в почтовый ящик.
Мальчик тоже не очень удивился, потому что успел прочитать записку, торопливо взбегая вверх по лестнице.
– Пожалуйста, не делайте этого! – с порога выпалил он, а по телефону в это время кто-то взволнованно сообщал, что из отделения сбежал больной и Анжела должна срочно прибыть в клинику, потому что беглец вывел из строя половину медсестер и санитаров.
– Да, я поняла, – ответила Анжела в трубку. – А какой больной?
– Иван Доев, – сообщили на том конце провода. – Ну этот, калмык, который вообразил себя самураем.
– Да? Странно. А казался таким спокойным, – сказала Анжела и подняла глаза на юношу, который застыл перед ней в изумлении.
Эта сцена напомнила ему эпизод с Геллой в романе «Мастер и Маргарита» – только на Анжеле не было ни кружевного передничка, ни изящных туфелек.
Затянувшееся молчание нарушила Анжела, которая, мотнув головой в сторону комнаты, спокойно произнесла:
– Если тебе не трудно, сними, пожалуйста, веревку с люстры. А то у меня нога болит.
Нога, ушибленная при падении с табуретки, действительно болела и на бедре наливался большой и уродливый багровый синяк. Но юноша, ослепленный красотой и наготой кащенской медсестры, пришел к выводу, что это нисколько ее не портит.
И бегом помчался в комнату снимать веревку с люстры, будучи на сто процентов уверен, что это он своим звонком в дверь спас влюбленную соседку от лютой смерти в петле.