Глава одиннадцатая
СЕРЖАНТ ВАСЯГИН ПИШЕТ ЦЕЗАРЮ, А ПОТОМ СТЫДИТ МАРКА ЮНИЯ БРУТА
1
Вася Васягин вынул из кармана авторучку (!), листок бумаги(!!) и, покрутив головой, написал на чистом русском языке(!!!):
«Гражданину Г. Ю. Цезарю, главе Римской республики, от старшего сержанта Васягина
ЗАЯВЛЕНИЕ
Уважаемый гражданин Цезарь! К нам поступила оперативная информация о том, что 15 марта сего (44 до нашей эры) года на вас будет организовано покушение. Исполнителем является весь состав вашего законодательного органа, называемого сенатом, а посредниками при сделке — граждане М. Брут, состоящий у вас на содержании, и К. Лонгин. Имя заказчика устанавливается. В целях предотвращения данного заказного убийства вам предписывается не покидать своего дома 15 марта и находиться непосредственно по месту прописки…»
Василий оторвался от написания сего замечательного послания и спросил важно, не замечая того, что он сидит под столом:
— Для порядку. По какому адресу п-прописан Цезарь? Улица, номер дома… квартир-p…pa.
Галлена фыркнула. Астарот Вельзевулович тщательно разжевал мясной биток, происхождением которого он недавно интересовался, и ответил:
— Квартира!! Дурень, в Риме нет нумерации домов. А живет Цезарь, как и вся патрицианская братия, на главной улице Рима, именуемой Священная дорога. Ему туда и на работу недалеко ходить. В Капитолий. Там сенат заседает.
Васягин буркнул что-то недовольно и, старательно шевеля губами, продолжил кропать послание к Цезарю:
«Группа быстрого реагирования готовится выехать на место преступления. Командовать будут декурион Манлий Бальб (оперативный псевдоним — Картавый) и податель настоящего заявления, сержант Васягин. В качестве меры пресечения предлагаю задержание указанных М. Брута и К. Лонгина и предъявление им обвинения в организации умышленного убийства. Законодательный орган сенат, который, согласно собранной оперативной информации, поголовно подвержен таким порокам, как пьянство, обжорство, среднее и злостное хулиганство, а также мужеложство и моральная неустойчивость, должен быть распущен.
Прошу принять все меры,
оперуполномоченный В. Васягин, 14.03.44 до н.э.».
— Нет, конечно, Цезарь человек образованный, в разных странах бывал, — сказал Добродеев со скепсисом, — но русского языка он точно не знает. Особенно такого, — добавил он, заглянув Васягину через плечо. — Слово «сенат» пишется через «е», а не через «и». А слово «хулиганство» пишется без буквы «й» после первого слога.
— А, все равно на латинский переводить. А я по-ихнему писать только чуть-чуть, и то…
— Никто такую чушь переводить не будет. Интересно, как перевести на латинский словосочетание «злостное хулиганство»?
— Грамотеи, — буркнул сержант Васягин, — вы тут все умничаете, а завтра готовятся человека убить! И — какого! Я, когда в пятом классе контрольную по истории писал… плакал, когда читал… Такой человек!!!
— Да пойми ты, сержант, — строго сказал ему Добродеев, подбирая слова попроще, — ты понимаешь, что против исторической действительности не попрешь? Ты хоть понимаешь, дубинка ты милицейская, ЧТО будет если ты или тебе подобный дурень спасет Цезаря? Или это не вмещается в твой не слишком объемистый мозг? Ты хоть понимаешь, что ты несешь?
— Я несу вот это заявление в… канцелярию к… Це…ра…зю! Откройте мне дверь нем-м…медленно!
И сержант Васягин, сидящий на полу, принялся барабанить кулаком в столешницу, полагая, что стучит в двери.
— Если в твоей школе МВД, или где ты там учился, плохо преподавали историю, то я готов устранить пробелы в твоем образовании! Более того, я могу тебе объяснить, что такое альтернативная история. В конце концов, инферналы столько раз сбивали людей с панталыку, могу я хоть раз нарушить традицию моего народа и наставить одного человечка на путь истинный? Могу! Так вот, предположим, что тебе удалось спасти Цезаря. Предположим.
— Пррд… пред-положим.
— Допустим, что тебе удалось спасти Цезаря. Тогда продолжается его правление. Октавиан Август, его внучатый племянник, не становится императором. Падение Римской империи отсрочивается. Гунны и готы, которые придут сюда, в Рим, пять веков спустя, разобьются о его стены. Римская империя останется в целостности. Императора Константина, разрешившего ваше пресловутое христианство в качестве официальной религии, — не будет. Уцелел бы языческий культ предков… лары, маны. А это и есть мы — инферналы, следы существования которых списывают на необразованность древних! Если бы не христианство — которое у нас вот где! — мы давно бы стали господствующей расой, потому что у нас куда выше коэффициент креативности! Мы не были бы антисистемой, мы стали бы системой!! — Ассарот Вельзевулович Добродеев вошел в раж и уже не следил за подбором слов, в его речи проскользнули и «креативность», и «антисистема», и гунны с готами. — Так что если бы я радел за перекраивание истории, то я сам бы стоял за сохранение жизни Цезарю. Но пойми, болван, то есть товарищ сержант… историческая целесообразность!..
— А я еще раз тебе повторяю, бесовская твоя харя: я н-несу вот это заявление в… канцелярию к… Цера…зю! И пусть… по делам моим… с-су…ссу…
— Не надо!! Не здесь!
— ..ссу…дят потомки!
Пока он выговаривал это, Добродеев и бравый декурион Манлий Бальб волокли его по скрипучей деревянной лестнице в комнату, снятую на ночь Добродеевым. Тут спал уже Вотан Борович, и храп его торжественной симфонией гремел под трухлявым потолком. Добродеев пихнул Васягина в бок, и тот покорно упал на груду тряпья.
— Спи! — приказал инфернал, сверкнув в темноте зеленовато-желтыми глазами, круглыми, как у кошки. — И никуда!.. Помни, что нам скоро отсюда отбывать, и если мы обособимся от дионов, то куковать нам весь остаток жизни в этой вонючей Субуре!
2
Вася Васягин проснулся оттого, что ему на голову обрушилась часть потолочного перекрытия. Он прислушался к ноющей боли в голове и с досадой подумал, что, наверно, пришла сожительница Ленка с ночного дежурства и, застав его спящим на собачьей подстилке, врезала рейсшиной по черепу.
Открыв глаза, он не увидел ни Ленки, ни рейсшины. Внезапно он все вспомнил, резко поджал под себя ноги и сел. В узкую дыру окна, заткнутую чем-то вроде подушки, сквозило. Вася Васягин шагнул к окну и, выдернув затычку, щедро хлебнул ночного воздуха. Пошевелив ступней, он обнаружил под ногами кувшин. Быстро выяснилось, что он не пуст.
Через пять минут сержант Васягин, почувствовав себя лучше и в связи с этим подтянув форменные брюки, вылезал в окно. Правда, он поступил так несколько опрометчиво, думая, что это первый этаж, в то время как этаж оказался вторым с половиной: с легкой руки Добродеева путешественники разместились в некоем подобии мансарды, на которой не побрезговали ночевать разве что голуби.
Свалившись на мостовую, сержант сообразил, что теперь он лишен возможности войти обратно до самого утра. Поежившись от сырой ночной прохлады, он задрал голову и увидел небо, пестревшее звездами.
Вася Васягин не был существом романтическим, но то ли только что выпитое вино, то ли загадочная русская душа вдруг ударила ему в голову. Сержант подпрыгнул и воскликнул с патетикой, которой позавидовали бы лучшие актеры древнеримских театров:
— Я должен предотвратить заказное убийство Цезаря!!
Поставив оперативную задачу, он стал оглядываться по сторонам в поисках транспортного средства. Каковое тут же обнаружилось. Это была все так же повозка, запряженная ослами, с грубияном-погонщиком галлом. Самого возницы не было, но то, как переминались «скакуны», свидетельствовало о давней его отлучке. Впрочем, не успел Васягин двинуться по направлению к экипажу, дверь «Волчицы» распахнулась, и из нее вывалился галл в обнимку с таким же лохматым люмпеном, как сам.
Невооруженному глазу казалось, что это братья-близцецы. Васягин крикнул:
— Эй, граждане! Подкиньте до центра! — Интонации его были совершенно таковы, как если бы он, будучи, скажем, в Москве и стоя в Кузьминках, ловил такси до Пушкинской площади. Галлы, казалось, его и не заметили. Васягин, не проявляя ложной скромности, сам взгромоздился в повозку и только тут был признан народом.
— Ты… кто такой?
— До города довези, — ответствовал потенциальный спаситель Цезаря.
— Ммм… до какого города?
— До Рима.
— Так это… Сифакс! — Бородатый галл-возница повернулся к своему близнецу. — А мы что, в… в… где?
— Мы и так в Риме, Факс, — ответил тот. — А тебе… ты — не местный?
Сержант Васягин вынул из кармана свое письменное заявление на имя Цезаря и, просмотрев его, прервал беспредметный разговор репликой:
— Мне н-нужно к дому Брута. Вам из…известно, где он живет?
Галл с не слишком благозвучным для русских ушей именем Сифакс неожиданно для Васягина оказался знатоком римских достопримечательностей и назубок знал всех знатных граждан города. По месту их прописки, как выразился бы сам сержант.
— А тебе какой нужен? — прогрохотал он. — В Риме два патриция с таким именем. Тебе нужен Марк Юний Брут или Децим Брут?
— Какой еще Децл? — возмутился сержант Васягин и прибавил по-русски, чтобы не получить по рогам, находясь при исполнении: — Ты еще Филиппа Киркорова вспомни, волосатая обезьяна. (Слышал бы его Колян Ковалев, беседующий с египтянкой по имени Тату и предлагающий называть себя Витасом!) В общем, ты знаешь, где живет Марк Юний Брут?
— А что тут знать. Живет он на южном склоне Палатинского холма. Только сразу скажу, что тебя к нему не пустят.
«Кто бы говорил, — подумал сержант Васягин. — У нас даже КПЗ, наверно, санаторием покажется по сравнению с вашими трущобами».
Галл Факс соглашался довезти Васягина до дома Брута за четыре сестерция, или, по курсу, за один серебряный денарий. Васягин смутно сознавал, что это умеренная плата, но у него не было ни четырех сестерциев, ни одного денария. Тем более серебряного. Вся касса находилась у инфернала Добродеева. Объяснять галлам, что содействие милиции должно быть бесплатным, было, по-видимому, бесполезно. Васягин окинул себя взглядом и наткнулся на скромные часы «Полет», уныло тикавшие на правой руке. Васягин не колеблясь снял и отдал.
— Вот, — сказал он, — примешь? — Сифакс с сомнением поймал «Полет» своей грязной лапой, а потом принялся разглядывать вещицу. Путешественник, видевший пляски африканских дикарей, получивших партию бус и зеркалец, оценил бы сочность и искренность рева, вырвавшегося из широкой грудной клетки Сифакса. По всей видимости, он принимал «Полет» за диковинный и очень ценный амулет. Часы переходили от Факса к Сифаксу и обратно. Потом оба галла устремили на Васягина горящие готовностью взгляды.
Сержант махнул рукой и по-гагарински воскликнул:
— Поехали!
Кассий Лонгин вел содержательный и насыщенный разговор, который должен был решить судьбы Рима.
Насыщенности и содержательности данного разговора нисколько не мешало то, что Кассий лежал под столом (из редчайшего тиволийского мрамора) и дрыгал ногой, стараясь попасть пяткой в переносицу валявшегося тут же, под столом, сенатора Авла Куриона. Разговор не омрачался и тем, что сам хозяин дома, Марк Юний, тоже слабо воспринимал окружающую действительность. Он возлежал на высоком ложе на пуховых подушках, затянутых пурпурным покрывалом, и методично обрывал лепестки розы в чашу с фалернским. Закончив этот важный процесс, он принялся лить все это на голову танцовщицы, привалившейся к его ложу и давно сопящей носом. Еще одна представительница прекрасного пола, одетая в два браслета на руках, тоже спала, уткнувшись лицом куда-то в район колен благородного патриция Брута. У мраморной колонны, увитой плющом и розами, стоял на четвереньках еще один сенатор и сосредоточенно мяукал. Его тога была обмотана вокруг толстого живота, свисающего почти до земли. Прямо над головой Брута с потолка свешивался роскошный светильник замечательной работы, разливающий вокруг себя мягкий, полутонами, лимонный свет и аромат, от которого кружилась голова. К этому светильнику был привязан за ноги карлик-негр, в обязанности которого входило срывать розы с упомянутой уже колонны и осыпать голову Брута лепестками.
Несмотря на столь неудобное для возлияний положение, карлик тоже был мертвецки пьян.
— Я так думаю, Брут, — говорил Кассий, в который раз безуспешно лягая пяткой воздух, — что это не самая плохая мысль, высказанная в сенате.
— Я думаю, Брут, — глубокомысленно продолжал Кассий, — что он не стал бы делать этого просто так. Наверное, действительно приперло. Ему уже все равно.
— Нет, ну как сказать, Кассий. Если не считать Никомеда, то в его жизни все было гладко. И тем более можно. А вот я его все равно люблю. Мы — сволочи! — сказал Брут и заплакал.
Висевший на светильнике карлик замедлил свои манипуляции с розами и тоже выдавил на свое сморщенное негритянское личико скудную порцию слез.
В этот решающий для Рима момент в триклиний Брута ступила обутая в форменный милицейский ботинок нога сержанта Васягина. Правда, появление представителя власти (тем боле чужеземной и чужевременной) осталось незамеченным. Более того, Кассий усилил амплитуду действий своей пяткой и наконец попал в переносицу сенатору Авлу Куриону, мирно возлежавшему под столом. Сенатор Курион отлетел на три римских фута и скорчился в позе только что разродившейся свиноматки. Сержант Васягин остановился за колонной и спокойно выслушал продолжение разговора. Беседа развивалась столь же плодотворно, обрастая нюансами.
Непривычное чувство посетило сержанта Васягина. Он вдруг осознал, что больше пить не сможет. По крайней мере, он начал понимать это, когда в атриуме встретил двух патрициев, целующихся со статуей Юпитера Каппадокийского и называющих ее (статую) любимой лошадью по имени Эстелла.
История проникновения сержанта в дом сенатора Брута вообще была чрезвычайно непонятна. В том числе и ему самому. Когда галлы Факс и Сифакс подкатили к жилищу Брута, Вася Васягин предположил, что самым трудным будет проникнуть в дом так, чтобы это не вызвало беспорядков и шума. Потому он рекомендовал своим возницам немедленно убираться подальше, так как галлы шумели больше, чем целый цыганский табор (по понятным причинам неизвестный в Древнем Риме). Сержант вышел из повозки, шумные галлы унеслись прочь. Пока Васягин стоял на месте и рассматривал бронзовые ворота, на которых висел молоточек для стука, притвор внезапно оказался открыт, и сержант увидел закутанного в капюшон человека, стоявшего и рассматривавшего сержанта при свете фонаря. Это был раб-привратник.
Васягин уже принялся соображать, что ему следует сказать, чтобы не быть потравленным собаками. Едва ли он успел найти приемлемый вариант. Впрочем, раб-привратник повел себя достаточно странно. Он пробормотал что-то невнятное, посторонился, пропуская Васягина, и склонился перед ним чуть ли не до земли. «Обычаи тут, что ли, такие, — подумал Вася Васягин недоуменно, — вот бы и у нас в России к сержанту милиции относились с таким этим… как его… пиететом!»
Раб проводил его из передней в атрий. Атрий Васягин рассматривал с интересом закрытый внутренний двор, роскошно убранный, обязательный в каждом почтенном римском доме. Сюда сходились все остальные помещения дома. Сержант Васягин поглазел на бассейн в центре атрия, задрал голову и уставился в комплувий — отверстие в потолочном перекрытии для стока дождевой воды, расположенное точно над бассейном.
Раб-привратник торчал сбоку и лопотал что-то на совершенно непонятном сержанту языке. Судя по всему, раб иногородний, решил Васягин. Он махнул на привратника рукой и забыл о его существовании.
Тот мгновенно испарился. Только тут Васягин понял, что хотел спросить у него, где он может найти хозяина дома. Пришлось искать самому.
Чтобы найти триклиний — пиршественную залу, сержанту Васягину потребовалось около четверти часа. Трудности усугублялись тем, что в доме Брута имелось два триклиния. Первый был пуст, во втором Васягин обнаружил безобразную сцену. Где-то здесь должен был находиться и Брут.
У дверей триклиния скромно, ничком, лежали два пьяных мима, а поверх них танцовщица, не обремененная избытком одежды. При приближении бравого сержанта она подняла голову и пролепетала что-то зазывное, что вогнало Васягина в краску.
Он тихо выругался и, перешагнув через мимов и красотку, ввалился в триклиний. Только сейчас он осознал, что, собственно, не знает, с чего его сюда принесло и что он будет тут делать. Ух и крепкие напитки реализуются оптом и в розницу в таверне «Сисястая волчица»!
— Всем оставаться на своих местах! — забывшись и несколько растерявшись, заорал сержант Васягин. Впрочем, вовремя осознав, что американских боевиков никто их присутствующих в триклинии видеть не мог, добавил: — Это самое… а ну-ка… это самое… стоять!
Надо заметить, что только последнее слово было сказано на родном для Брута и Кассия латинском языке. Но едва ли можно отметить, что сенаторы стали понимать Васягина лучше. Они окинули его равнодушными мутными взглядами и неспешно продолжили свою беседу. Сержант стал за колонну и принялся слушать разговор Брута и Кассия. Собственно, хозяина дома Васятин определить сразу не сумел. Однако же сенаторы называли друг друга по имени, так что уже через пару минут удалось разобраться, кто есть кто.
— И ты, Брут, — говорил Кассий, медленно выползая из-под стола, — и ты, Брут, полагаешь, что после всего этого толпы народа не хлынут к нашим домам и не растащат их по кирпичу, а нас с тобой не порвут в клочки?
— Цезарь не так любим народом, как это хотят представить, — возражал Брут. — Уж я-то знаю. Уж более приближенного к Цезарю человека, чем я, еще не бывало в Риме.
Сержант Васягин не выдержал. Он вышел из-за колонны и, решительно шагнув к Бруту, проговорил:
— И какая же ты после этого сволочь! Собрался убить своего… этого… главу государства! Это же заговор!
— Да, — мудро подтвердил Брут, — это… заговор. Позволь, а ты… а ты кто такой, а? Что ты меня учи…шь… в моем же собственном доме? Так, и почему… и почему ты трезв? В ночь наступления мартовских ид тррр…трезвым быть воспрещается!!
— Я при исполнении! — сурово рявкнул сержант Васягин и полез отвязывать карлика от светильника. — Что это за пьяные выходки?! — осуждающе сказал он, ставя бедолагу на пол. — Кто из вас будет гражданин Брут? Вы… или вот вы? — ткнул он пальцем в Кассия. — Значит, Брут — это вы?
На этот раз выбор был сделан правильно: палец сержанта Васягина указывал точнехонько на хозяина дома.
— Ну, я Брут, — снисходительно заметил сенатор, пытаясь принять вертикальное положение, — и что из того? Кассий, а ты… ты чего?!
Поведение почтенного Гая Кассия Лонгина в самом деле было странным. Вместо того чтобы продолжить мирно возлежать под столом, куда закатила его прихотливая судьба, он медленно выполз на свет и даже принял вертикальное положение. Пошатываясь, смотрел Кассий на Васягина, попеременно щуря то левый, то правый глаз. Потом он захохотал и сел на пол со словами, которые по историческому сценарию следовало произносить другому человеку и при иных обстоятельствах:
— И ты — Брут?!
И Кассий снова залился вздорным и беспочвенным смехом.
По крайней мере, таким счел этот смех сержант Васягин. Марк Юний Брут тоже встал со своего пиршественного ложа и принялся глядеть на Васягина. Еще одно странное ощущение пронзило сержанта. После того как он понял, что больше не может пить, он понял и еще одну вещь: Брута он уже где-то ВИДЕЛ. Где? Васягин рылся в растрепанных своих мыслях, тщетно пытаясь ухватить за хвост это легкокрылое, как птица, ощущение. И вдруг понял.
— Как же тебе не стыдно, Брут? — проговорил Васягин, но теперь скорее по инерции, потому что догадка захватила все его мысли. — И как же тебе не… ведь Цезарь…
И тут Брут выхватил из складок тоги кинжал и полез на Васягина. Сверкнула сталь, Вася еле успел уклониться и с хрипом: «Да что же ты делаешь, скотина?» отпрыгнул в сторону. Брут, вне всякого сомнения, был неадекватен и потому способен на самую дикую и бессмысленную поножовщину. При этом он орал так, что, безусловно, через несколько минут в триклиний должны были сбежаться все рабы, находившиеся в этой части дома.
Положение сержанта Васягина было не из легких. Впрочем, он не уронил честь российской милиции и сильным ударом вышиб кинжал из руки пьяного сенатора. Брут коротко взвыл, и тогда Васягин бросился на него всем телом и повалил на пол. Римский патриций и российский мент катались по полу, выложенному драгоценной мозаикой, и из-под борющихся тел выскальзывали — один за другим — сатиры, нимфы и фавны, изображенные мастером с великим искусством.
— Говори, кто заказчик! — крикнул Васягин, раз и другой ударяя Брута лбом о пол. — Говори, кто… заказчик!!!
— Тебе… тебе конец, подлый плебей, — бормотал Марк Юний, пытаясь укусить Васягина за руку. — Ты слышал наш разговор с Кассием… ты умрешь!!
При последнем восклицании Брут получил такой удар в бок, что на несколько секунд утратил способность говорить и только пучил глаза от дикой боли. Впрочем, хваленая римская стойкость тут же получила свое подтверждение. Брут оттолкнул Васягина, от ворота до пупа разорвав на нем форменную милицейскую рубаху, и пополз за кинжалом, отлетевшим в сторону. Однако Вася Васягин с клекотом горного орла, нашедшего свою добычу, пал на спину Марка Юния и ухватил его за горло. Схватка разгорячила обоих до такой степени, что никто не обратил внимания, как сбоку подбирается заметно протрезвевший Кассий… Эй, Васягин, Васягин!!!
