Глава 1
Лавка травницы Марфы

На дворе стоял январь Х.Х.Х. года. Стольный град, столицу вотчины Московии, каждую ночь заносило снегом, и город становился похожим на приграничную деревню. По утрам вся Гильдия дворников выходила на улицы, рассматривала сугробы красными похмельными глазами, а потом, дыша на прохожих застарелым перегаром, пыталась расчистить дороги. Работали они слаженно до вечера, а за ночь город снова засыпало.

Сегодняшний день выдался небывало морозный, огромное жёлтое солнце бессмысленно светило на землю, не давая тепла. Окоченелые от мороза деревья, покрытые белым инеем, похоже, уже отдали Богу свою деревянную душу. Заледенели и двустворчатые окошки, заткнутые на зиму серой паклей, в маленькой лавке с гордым и звучным названием «У Марфы Травницы».

С самого утра сама хозяйка лавки Марфа Лукинична Фомина пребывала в отвратительном настроении. Она носилась по небольшой торговой зале на первом этаже, подобно ужаленной под хвост фурии, гремела склянками и грозилась меня уволить. Я пряталась за кассой, стоящей на огромном прилавке, но стоило Марфе оказаться рядом, как я вскакивала, и делала вид, что переставляю баночки с мазями и травяными сборами в шкафу. Лукинична моих хитроумных манёвров не замечала, а потому не знала к чему придраться и пыхтела, как самовар, вымещая злость на травках.

Тётка обладала замечательной внешностью, находилась во цвете лет и, что называют, в самом соку. Пышнотелая и высокая, она привлекала мужиков, как варенье мух. Но как только потенциальные мужья узнавали её железный характер, то разбегались в разные стороны, прихватив с собой из Лавки, кто украшения, кто деньги, а последний тёткин ненаглядный стащил со второго этажа старинный сундук весом в двадцать пудов, который мы давно мечтали выбросить, но не могли сдвинуть с места.

– Аська, – голос у Марфы громкий, поставленный, не зря в юности мечтала артисткой стать.

Я вздрогнула и кинулась к шкафу со склянками, изображая напряжённую работу, от страха семь шестиконечных звёздочек, следующих за указательным пальцем правой руки, загорелись ярко-красным цветом.

– Глянь! – я повернулась к прилавку с самым подобострастным видом. На полированной столешнице лежала маленькая потрёпанная книженция, отпечатанная на дешёвой папиросной бумаге, на серой обложке значилось большими буквами: «50 шагов, чтобы стать травницей столетия». – Почитай, – кивнула тётка и, величественно развернувшись, направилась к лестнице на второй этаж.

«Началось!» – я тоскливо покосилась на книжку и тяжело вздохнула.

Тётка была гениальная травница, может быть, лучшая в Московии, но совершенно не умела вести торговые дела. Как натура увлекающаяся и обожающая любые нововведения, она приобретала в книжной лавке некие «инструкции» с бросающимися в глаза названиями: «Как обогатиться за три дня» или же «Как расширить свою лавчонку без дополнительных вложений». Согласно полученной в книге установке она неслась в Стольноградский Гномий Банк за ссудой, дабы расширить свою торговлю «без дополнительных вложений» и естественно прогорала, а потом из последних сил откупала заложенную Лавку.

Теперь Марфа мечтала сделать из меня НАСТОЯЩУЮ травницу. Печально. Я работала у неё уже три года, но так и не научилась отличать чабрец от мать-и-мачехи.

Я, вообще, талантами не отличалась: пыталась учиться на повара и на белошвейку, освоила сложнейшие процессы варки манной каши и штопанья носков и отчислилась за «профнепригодность». Потом по счастливому стечению обстоятельств я попала в сокровищницу магов – Училище Магов при Совете Словении, откуда вылетела ровно через полгода за всю ту же пресловутую профнепригодность.

То было чёрное время, только что в промоине на реке утонул мой зело пьющий отец, поэтому я осталась одна. Я имею в виду совсем одна. Кроме того, всем отчисленным студентам опечатывали силу. Я боялась и не желала этой пренеприятной процедуры, а потому пряталась от Совета почти неделю. Нашли меня на кладбище во время похорон, там же и попытались поставить печать. Почему попытались? Просто у них ничего не получилось. Молодой стажёр, накладывающий заклинание, так волновался, так волновался, глядя на моё опухшее от слез лицо, что не заметил: магия никуда не делась, продолжая весело и не принуждённо течь по моим жилам. Я же так обрадовалась нечаянному счастью, так обрадовалась, что не захотела делиться сей оказией со стажёром и мудро промолчала.

Тогда-то я и встретила Марфу. Лукинична из светлой памяти к моему папаше, с которым у них по молодости случилась любовь, взяла меня в учение; хотя уже через пару недель поняла, что травницы из меня не выйдет.

Звякнул колокольчик. Я подняла голову, с улицы в открывшуюся дверь вместе с пронизывающим ветром влетело облако белых снежинок. На пороге стоял давний знакомый – гном Яков. Он осторожно прикрыл за собой дверь и застыл, уставившись на меня маленькими, глубоко посаженными глазками. Невысокий, как и все гномы, толстая душегрейка едва застёгивалась на внушительном пивном пузе, огромные заснеженные валенки по колено. Он помялся на пороге, снял высокую лисью шапку, открывая нечёсаные вихры, а потом, оставляя мокрые следы на натёртом до блеска полу, прошёл к прилавку, неотрывно глядя на меня. Мы молчали; я ждала; клиентом Як был неспокойным, в лавку наведывался через день, сначала за очередным лекарством, а потом с претензиями к этому лекарству. Он достал из котомки пустой пузатый бутылек и со стуком поставил перед моим носом на прилавок. Я понимающе кивнула и заорала на всю лавку:

– Марфа!

– Чего орёшь, как резаная? – недовольно донеслось со второго этажа.

– Яков Петрович пришёл!

По скрипучей лестнице раздались торопливые шаги, и Марфа появилась в зале. Заметив пустую бутылку, она приосанилась и сразу пошла в наступление:

– Тебе чего?

– Марфа, – смутился Як, – не помогло твоё средство, так спина-то и не прошла!

– Как не прошла? – изумилась Лукинична. – У всех проходит, а у тебя не прошла!

Гном стыдливо разглядывал деревянные доски пола и мял в руках шапку:

– Так это отрава какая-то, – пробормотал гном.

Мы с Марфой недоуменно переглянулись.

– Чего?

– Ну, я её глотаю, а она так воняет, словно с данийского пришествия стоит.

– Ты что с ней делал? – тихо спросила тётка, глаза у неё стали большие, круглые и, кажется, были готовы вылезти из орбит. Я почувствовала приступ хохота и уткнулась лицом в шаль, дабы окончательно не смутить и без того сконфуженного клиента.

– Как же что? – начал оправдываться Яков. – Как на бумажке написано: три раза в день.

– Что три раза в день? – с подозрением поинтересовалась тётка.

– Пил, – прошептал гном.

Все это была последняя капля, я упала на лавку и затряслась от хохота. Тётка переводила удивлённый взгляд с Якова на меня, а потом заголосила во всю силу своего грудного сопрано:

– Где же это видано – лакать растирания?! Ты что там прочитал? Чёрным по белому написано: растираться на ночь, замотаться платком!

Тётка обличительно тыкала в бумажку, приклеенную к бутылке. Внезапно, её палец застыл в воздухе, а сама она внимательно уставилась на инструкцию. Смех застрял у меня в глотке, я резко замолчала, узнавая то выражение лица Марфы, когда она собиралась обрушить на мою голову весь свой праведный гнев.

– Ася, – ласково позвала она меня. Меня прошиб пот, а в горле сразу пересохло. – Ну-ка, смотри сюда деточка.

Я сглотнула и поднялась, а потом осторожно посмотрела на этикетку, где моим корявым почерком было нацарапано: "пить после еды три раза вдень". Я стала пунцовая и не знала, что на это ответить потому, как инструкции по Марфиному указанию писала и приклеивала сама.

– Ну, я пойду, пожалуй? – тихо поинтересовался гном, уже жалея о своём приходе, и с ужасом думая о том, как бы Марфа не перенесла свой гнев на него. Она баба серьёзная, в запале и шарахнуть может, а рука у неё тяжёлая, Яков сам проверял, когда в углу зажал, да поцеловать пытался. Это было давно, но о том ударе гном помнил до сих пор.

– Стоять! – сквозь зубы прошипела тётка. Я в страхе застыла. – Ты, Аська, его отравить, видать, решила?

Я замотала головой.

– Как он горемычный копыта не отбросил от этой смеси, сама не знаю! – голос её так и хотел сорваться на крик.

Я кивнула.

– Чего смотришь? – я пожала плечами и быстро опустила взгляд. «Мало ли, а вдруг уволит?» – Дай ему травок, пусть желудок почистит, – тяжело вздохнув, приказала она, и, обречённо махнув рукой, пошла на второй этаж. Мы с гномом одновременно выдохнули и переглянулись. Буря прошла мимо.

– Ничего, Аська, – почему-то радостно улыбнулся он, – жив ведь.

– Травки возьми, – я положила на прилавок мешочек со сбором. – Деньги плати и отваливай!

– Да, нет, – Яков начал пятится назад к двери, – я как-нибудь сам… того… вылечусь.

В долю секунды он оказался у порога и выскочил за дверь.

Снова зазвонил колокольчик, я нехотя подняла голову и растянула губы в заученной улыбке. Недавно Марфа прочитала в очередной «инструкции по применению» странный совет: «улыбайтесь, клиент всегда прав». У Марфы все клиенты были не правыми дураками, но скалиться без повода она меня все же заставила.

На пороге, закрыв собою весь проход, стоял Сергий, тот самый маг, который трясущимися руками пытался поставить печать на мою силу. Через несколько месяцев после моего выдворения из Училища Магии, я открыла дверь своей маленькой комнатки, которую снимала в Гильдии магов, и увидела на пороге сильно волнующего Сергия, с глупой улыбкой на устах и зажимающего в руках букетик завядших ромашек. С тех самых пор началась наша дружба.

К сегодняшнему дню Сергий Фролович Пострелов глупо улыбаться перестал, деревенская шерстистость кое-как пообтёрлась, но даже высокое звание Учителя не придало ему веса в глазах городских, привыкших к изящным манерам учеников. Их взаимная ненависть казалась полной и абсолютно законченной.

Марфа в тайне мечтала сосватать меня за Пострелова, считая его самым завидным женихом, если не во всей Московии, то в Стольном граде уж точно. Сергий же, в свою очередь, неуклюжими намёками и откровенными разговорами лишь взращивал в Лукиничне надежду на скорое венчание. Сейчас он стоял в дверях, щурился в потёмках, после яркого солнечного дня и широко улыбался.

– Аська, – пробасил Пострелов, – пойдём на санях кататься, а то всю молодость в этой лавке просидишь!

Тётка, заслышав его голос, слетела со второго этажа, забыв про больные ноги и ноющую поясницу, на которые жаловалась все утро.

– Ась, иди, покатайся, – обрадовалась она, – развлекись немного!

Два раза мне повторять не пришлось. Я быстро накинула на голову шаль, надела короткий тулуп и выскочила за Сергием на улицу. Холод перехватил дыхание, а блистающий снег ослепил. Я натянула на руки рукавицы, вздохнула полной грудью ледяной воздух, закашлялась и поспешила к саням, запряжённым четвёркой эльфийских жеребцов из конюшен Совета, нетерпеливо перебирающих копытами и выпускающих из раздутых ноздрей струйки пара.

– Аська! – раздался звонкий голосок Динары, моей бывшей наперсницы в Училище Магии. – Давай сюда! Ох, и бледная ты! – радостно заорала румяная подруга.

Сергий пришпорил застоявшихся коней. Они с громким ржанием рванули с места. Ветер немедленно растрепал выбившиеся из-под платка кудри. Мелкие снежинки ударяли иголками по раскрасневшимся щекам.

А внутри у меня все пело от странного предчувствия чего-то совершенно немыслимого.

Харчевня «Весёлый поросёнок» была излюбленным местом всех незамужних девушек Стольного града по одной единственной причине: каждый вечер здесь собирались адепты Совета Магов Словении. Одинокие, но очень гордые девушки приходили сюда в надежде познакомиться со статным красавцем – боевым магом и благополучно выйти замуж. К сожаленью, статные красавцы среди адептов Совета попадались редко, а их браки с одинокими, но очень гордыми девушками случались ещё реже.

Динара относилась именно к той категории незамужних кокеток, которые непременно желали захомутать вояку. Каждый вечер она прихорашивалась и шла в харчевню, надеясь на счастливое провидение. Я же магов, а тем паче боевых, не любила, памятуя о том, что именно из-за них была на корню подрублена надежда на безбедную жизнь под крылышком Совета Магов Словении.

Сегодня Динара истратила весь запас красноречия, уговаривая, меня посетить сие благостное местечко, и сейчас я сидела рядом с ней за маленьким столом в центре зала и смотрела на то, как гордость нации – адепты Совета напиваются до поросячьего визга, просаживая весь свой месячный заработок. Маленькое помещение наполняли пьяные крики и шум, под потолком висел удушающий табачный дым. Казалось, что даже тушёный кролик, которого я вяло ковыряла вилкой, пах отменной семидесяти пяти градусной брагой.

– Ой, смотри какой хорошенький, – охнула подруга, тыча пальцем куда-то за мою спину. Я нехотя повернулась и увидела двух адептов, уже дошедших до той кондиции, когда одному можно падать лицом в тарелку, а другой собутыльник, не увидев расплывчатого силуэта собутыльника, решит, что он ушёл, и сладко заснёт под столом.

– Ты про сутулого или косого? – хмыкнула я. Динара, кажется, обиделась и замолчала. – Да, ладно, тебе, – попыталась я помириться.

– Тебе хорошо говорить, Аська, – надулась подруга, – ты-то себе вон какого жениха нашла!

– И ты туда же! – фыркнула я, поднимаясь.

– Ты куда? – Динарка схватила меня за руку.

– Надо! – рявкнула я, с ужасом думая об уличных удобствах на морозе. Я торопливо шагала к выходу, лавируя между столами. Как раз в этот момент на моем пути появился тот самый сутулый; точнее, он упал, как осенний лист, мне под ноги. Я покосилась на стол, его приятель уже сладко спал, не дотянув лицом до тарелки с грибочками.

Я смотрела на лежащего, словно бревно, на грязном мокром полу адепта. Ванечка, Ваня, Иван Питримович Петушков. Худой, длинный, сутулый, светленькие коротко стриженые волосы, выпирающий кадык, торчащие уши, сплошные острые локти и коленки.

Ванечка попал в Училище случайно, и радовался этому необыкновенно, ведь до этого вся его жизнь состояла из печальных стечений обстоятельств. Хотя колдовал Ванюша вполне сносно, грамоту он получил со сплошными тройками и уже с тоской думал о пыльной конторе в какой-нибудь далёкой от столицы провинции, где развесёлый Стольный град видели только на лубяных картинках. Но тут счастье повернулось к нему лицом, и в какой-то конторке в Совете перепутали документы. Отличник Андрейка отправился к черту на кулички, а Иван Петушков поступил на службу адептом. Он так радовался нежданному счастью, что даже по прошествии полутора лет праздновал это едва ли не каждый день.

Я смотрела на него сверху вниз и колебалась. Переступить пьяного было как-то неловко, обойти неудобно. Замявшись на мгновение, я занесла ногу над казавшимся едва ли не мёртвым телом. Тело сразу же зашевелилось, более того попыталось подняться. В ужасе от перспективы наступить на голову боевого мага, я неловко качнулась и с грохотом завались на едва оживающего Ивана. Тот с размаху ударился головой о пол и затих.

На долгую секунду в таверне прекратился шум, все взгляды метнулись в нашу сторону, любопытные повставали с мест, дабы лучше увидеть развитие скандала.

– Аська! – раздался испуганный вопль Динары. Я лежала, не шевелясь, и боялась от стыда поднять голову. Ваня пришёл в себя и снова зашевелился. Я попыталась вскочить на ноги, с размаху приложилась о деревянную столешницу. В глазах потемнело, а в ушах установился навязчивый звон, и я рухнула обратно, уже придавив своей массой распростёртое на полу тело Петушкова. Раздался глухой стук, Ваня снова затих.

«Эх, неудобно получилось», – огорчился внутренний голос.

Осторожно встала, нервно разгладила смятую испачканную рубаху и воровато огляделась вокруг. Заинтригованная таверна безмолвствовала. Я тоскливо покосилась в сторону двери, намереваясь дать деру, но стоило мне сделать один шаг в сторону выхода, как тишину огласил приказ:

– Стоять!

Я обернулась, Иван, держась за соседний стол нетвёрдой рукой, тяжело поднимался на ноги. Гробовая тишина сменилась невообразимым шумом, народ, словно очнувшийся от зимней спячки, яростно обсуждал случившееся событие, очевидно, «Весёлый поросёнок» такое ещё не видывал. Петушков попытался сфокусировать на мне пьяный взгляд:

– Тощая, кудрявая! – перечислил он все мои достоинства.

Я тоскливо закивала, высчитывая в уме шаги до выхода:

– Ну, я пойду?

– Гра… гра…грамоту! – с трудом промолвил тот. Мы с подскочившей ко мне Динарой уставились на него, как на чудище лесное.

– Какую к лешему грамоту? – пролепетала я.

– Твою!

Я начала искать пути к отступлению: грамоту я старалась не показывать, уж очень сложно объяснить стражам, почему в ней написано чёрным по белому «профнепригодность» и «печать», а силушка по жилам течёт. Я твёрдо решила спастись благоразумным бегством, трусливо поджав хвост, но за столиком, о который я взяла на себя смелость удариться, сидел старшина отряда. Страшный человек, надо сказать, – за несоблюдение закона он мог лишить лицензии любого мага, а меня посадить суток на пять в изолятор Совета. Я жалобно посмотрела на старшину, тот довольный представлением скрестил на груди руки и развалился на стуле. Мне пришлось достать из напоясной сумки свёрнутую бумажку, продемонстрировав все имеющие семь горящих звёздочек.

Ваня грамоту изучал долго, скорее всего, после лошадиной дозы браги буквы у него расплывались, а документ двоился.

– Слушай, – изумился он, дыша мне в лицо перегаром, – тут написано, что ты пропечатана, за… за… запечатана, в смысле, оп… оп… опечатана, а это что тогда?

Он попытался поймать пятернёй хотя бы одну звёздочку, дабы представить её мне в качестве доказательства. Я покосилась на старшину, тот нахмурился.

– Это фокус такой, я циркачка! – с ходу соврала я, пытаясь выхватить грамоту, но Петушков грамоту отпускать не собирался и настойчиво потянул её в свою сторону. Лист с тихим звуком порвался напополам.

– Ой, – буркнул адепт, и отчаянно до слез икнул.

Я онемела. Перед глазами проплыла картинка маленькой конторки в Совете и ухмыляющееся веснушчатое лицо секретаря, шестой раз выписывающего мне грамоту.

Я так расстроилась, что, позабыв про субординацию, заголосила во всю силу своих лёгких:

– Ты баран мне грамоту испортил!

– Ты кого бараном назвала? – адепт выпучил глаза.

– Тебя назвала!

– Это я баран? – адепт даже ткнул себя пальцем в грудь, сверля меня злобным взглядом и выпятив нижнюю губу.

И тут кто-то произнёс это страшное слово «дуэль», и оно разнеслось по комнате тихим шепотком, с каждой секундой превращаясь в равномерный гул. Пьяный Петушков рухнул на табуретку, словно слово было материально и могло сбить с ног, и ошарашенным взглядом разглядывал толпу. Я оторопело смотрела по сторонам, плохо соображая, что же вокруг происходит, и отчего все как будто с цепи сорвались.

Дуэли были строго-настрого запрещены уже ни один десяток лет, но до сих пор являлись излюбленным зрелищем падких до скандалов Московичей. Горячие боевые маги в пылу спора начинали применять опасные заклинания друг против друга, калечили и себя, и случайных свидетелей безобразия. В целях безопасности Совет издал закон со страшным вето и длинным списком того, что грозит ослушникам.

Мне сие действо сулило неделю исправительных работ, где-нибудь на свиной ферме за городом и скандалом с Марфой, а Ивану лишением лицензии на такой долгий срок, что он уже разучился бы колдовать, когда её снова восстановили.

Вокруг началось невообразимое: дверь заперли на засов, а окна закрыли ставнями. Пьяные в стельку адепты, гордость всей нации, и одинокие, но очень гордые девушки делали нешуточные ставки, в зависимости от степени опьянения. Весь процесс проходил быстро и слажено, и возникало ощущение, что сие безобразие повторялось здесь уже неоднократно.

– Бог с вами, господа, – пыталась перекричать я толпу, – я не ведьма, я колдовать не умею, мне просто печать не поставили!

Меня никто не слушал, рядом со стойкой дородного усатого хозяина харчевни собралась целая толпа, тот принимал ставки и скрупулёзно записывал их столбиком на жёлтой бумажке. Результат меня шокировал 78:2, этими двумя, поставившими на мою победу были Динарка, болеющая за меня из чувства солидарности, да маленький гном-лилипут, судя по злобным взглядам, направленным на адептов, ненавидящий последних до глубины своей маленькой гномьей души. После элементарных математических подсчётов в уме я поняла, что в случае победы, получу свой трехмесячный заработок. Глаза мои загорелись алчным блеском, и на долю секунды общее безумие возобладало над здравым смыслом, впрочем, быстро уступив место накатывающей волной панике.

Нам с Петушковым расчистили пространство, нарисовали на полу белым мелом линии, и толпа обступила нас тесным кругом.

– Ну, Аська, – давала мне последние указания Динара, – глубоко вздохни и как в Училище.

– В Училище? – горячо зашептала я. – Когда нормальные дети в Училище в фантики играли, я столы взрывала! Забыла? Я не умею колдовать, одни только светильники и могу делать!

– Сделай светильник! – предложила подруга. – Вехрова, если выиграешь, мы озолотимся!

– Ты точно озолотишься! – в отчаянье рявкнула я. – Когда мой труп будешь на ярмарке за деньги показывать, как тело самой глупой в мире бабы!

Пока я спорила со ставшей невменяемой подругой, Иван искал поддержку в бутылке с брагой, доведя себя до бессознательного состояния. Его сотрясал жестокий приступ икоты, длинные худые ноги не держали, а взгляд блуждал по толпе.

– К черте! – услышала я команду.

«Может помолиться?» Молиться я не умела, креститься, кстати, тоже. Оставалось набрать больше воздуха в лёгкие и заголосить дурным голосом: «По-мо-ги-те!»

Мы с Иваном встали напротив друг друга, несчастного шатало, как юнгу впервые сошедшего с корабля на сушу. Я ужасно испугалась, как бы «гордость нации» не покалечила себя ненароком. А «гордость нации» постояв некоторое время, громко икнула, вместо привычного запаха жасмина боевого заклинания пахнуло перваком. Я на всякий случай пригнулась, прикрывая голову руками, но ничего не произошло. Ванюшка постоял ещё мгновение, а потом с грохотом рухнул ничком на пол. Я с все возрастающим недоумением услышала равномерное сопение, а потом и откровенный хрюкающий храп.

– Мы что выиграли? – обратилась я к Динаре.

– Мы богаты! – заорала та от радости. Народ, ожидавший кровопролитной схватки, зашумел и недовольно разошёлся по своим местам продолжать кутёж. Я, улыбаясь, поспешила за выигрышем к хозяину таверны.

– Будем делиться или за дуэль с адептом Совета в карцер отправимся? – услышала я голос и лениво обернулась, за спиной стоял старшина. От нечаянной победы кровь во мне бурлила, наполняя душу ощущением безнаказанности и порождая наглость.

– А ты докажи, что дуэль состоялась, – ухмыльнулась я.

Когда ночью Сергий забирал меня из карцера при Совете, я знала – надо было сразу дать старшине денег, потом обошлось дороже!

Я дёрнулась и проснулась, глаза упёрлись в рыжий кошачий зад, покоящийся на подушке рядом с моим лицом. «Зараза!» – я попыталась спихнуть кота на пол, но не тут-то было. Он решительно не собирался покидать налёжанного места, вцепился когтями в наволочку и заорал дурным голосом. Битва была проиграна, так и не начавшись. Когда мой Кузя начинал вопить, то будил всех соседей. Комнатку я снимала в Гильдии Магов, а маги, как известно, народ нервный и раздражительный, два раза предупредят, на третий порешат. У кота уже было два предупреждения.

Комната моя находилась в подвальном этаже, здесь всегда было темно и сыро. За ночь печь остывала, и воздух пропитывался зимним холодом. Я потеплее закуталась в одеяло и уставилась в потолок, где чернело пятно от керосиновой лампы. В маленькое окошко падал серый свет, каждый день через забрызганные снаружи стекла я видела одно и то же: ноги сотен куда-то спешащих людей. На выцветших обоях желтели водяные разводы, чтобы скрыть особенно некрасивые пришлось повесить на стену карту Словении с Солнечной Данийей. Пол скрипучий, прогнивший, а иногда мне было страшно, что обрушится потолок, и меня завалит в этом неуютном подвале Гильдии.

Я пыталась, как могла, скрасить убогость обстановки, положила на дырявые половые доски домотканые половички, на окошко повесила шторку, на подоконник поставила цветочек и даже завела кота. Пол оставался ледяным, кот оказался сущим наказанием, а старая коморка, так и осталась коморкой, мало подходящей для жилья.

Кто-то забарабанил в хлипкую дверь, грозя выбить её. Тут шпингалет с грохотом открылся сам собой, и в комнату ввалилась Динара. Судя по возбуждённому виду и горящим недобрым светом глазам, подруга задумала совершить новую глупость.

– Ты что ещё спишь! Мы же его пропустим! – охнула она вместо приветствия.

– Ага, а что пропустим-то? – я сладко потянулась, хрустя суставами.

– Как? Ты что не знаешь? Концерт «Весёлых Баянов»! – всплеснула руками подруга.

– Чего? – не поняла я.

– Ничего, а кого, деревенщина! – исправила меня Динара, кидая на кровать одежду, – Давай быстрее. Единственное выступление в Стольном граде.

Непонятно откуда она достала и развернула лубяной свиток. На нем были изображены страшные рожи четырех парней, судя по всему, живописец, выполняющий сие художество, был либо зело пьян, либо вовсе не умел рисовать.

– Ну, как? – спросила она.

– Ужас, – отозвалась я, натягивая тёплую рубаху.

– Ага, – согласилась подруга. – Пока все кресты не получим с концерта не уйдём!

Я едва не поперхнулась, представив себе, сколько времени придётся торчать на морозе.

Подгоняемая Динарой, как новобранец старшиной отряда, я собралась в рекордный срок. Нас ждал охваченный ярмарочной лихорадкой город.

Ярмарочную неделю стали проводить после окончания войны с данийцами, завершалась она в канун Рождества всеобщими гуляниями и бесплатным пивом из бочек, подаваемым на Главной площади всем желающим. Война закончилась так давно, что события тех дней безвозвратно стёрлись из памяти простых обывателей. Мы, молодое поколение, знали о ней в основном из книг. Свидетелей, а тем более участников военных действий с каждым годом становилось все меньше и меньше.

К этой годовщине Тысячной Битве никто уже не помнил, с чего начался конфликт. Люди проиграли и битву, и войну. Данийцы – прирождённые войны, обладающие практически нечеловеческой силой, от злости превращались в уродцев с короткими мелкими клыками и чёрными глазами без белков. Их предводители – прекрасные Властители, в битвах парили в небе на прозрачных крыльях, сотканных из воздуха. Данийские войска возглавлял Аватар Фатиа, именно он заключил со Словенскими магами «Пакт о перемирии и ненападении» и увёл своих воинов в Солнечную Данийю.

Раз в году в Данийю отправлялась делегация. Обратно возвращались, как правило, лишь две трети посланников, что случалось с остальными, знали лишь Совет, да сами данийцы. Простой народ утверждал и искренне верил в то, что все данийцы – демоны, посланные на землю в кару за людские грехи.

Нам, дворовой ребятне, о той войне рассказывал одноногий дед Кузьма, работавший за харчи сторожем в Училище Магии. По вечерам мы прибегали в его коморку, грызли сухари, лежали на жарко натопленной печке и слушали, разинув рты, военные байки.

«Доподлинно мне известно, – шепелявил дед, – что все они людоеды! Сколько наших пожрали! Как-то, помню, мы их стоянку накрыли, а там костей человеческих тьма!» Дед был любителем крепкой, чем больше он принимал на грудь, тем страшнее и фантастичнее становились его рассказы. Что де ногу он потерял во время битвы с сотней данийцев, а потом, будто, её сам Аватар Фатиа оторвал. Мы были детьми и верили всем его россказням, и только повзрослев, я узнала, что Кузьма и на войне-то никогда не был и ногу потерял после её окончания. Будучи молодым, он сильно напился, уснул в сугробе и отморозил пальцы на ноге. В целях экономии он пошёл лечиться к магу-самоучке, тот вроде брал гораздо дешевле дипломированного лекаря. В результате вместо выздоровления больной заработал гангрену, и ногу ему забесплатно отрубил мясник. Трифон, тогдашний наставник Училища, в качестве отступных за горе лекаря предложил Кузьме место сторожа за еду и ночлег. Дед с радостью согласился, с тех пор стал «ветераном Тысячной битвы» и отмечал ярмарочный день, уходя в недельный запой, как и все, забывая, что празднует поражение Словении, а не победу.

Ярмарка проводилась на главной мощёной красным кирпичом площади, рядом с Домом Совета.

Сегодня здесь была настоящая толчея, вокруг шумели, ругались, наступали друг другу на ноги, слышались выкрики зазывал на невиданные аттракционы, высились карусели.

Деловитые гномы торговали едой и оружием, украшениями из полудрагоценных камней. Чего тут только не было: огромные копчёные окорока, пахнущие так, что желудок начинало сводить. Сыры с добавками от белого до ярко-оранжевого цветов, заставляли закрывать глаза от желания их попробовать. Бочонки с пенным мёдом, сваренным по старинным гномьим рецептам. Стоило пройти рядом с их прилавками, и гномы наперебой предлагали свой товар, старались перекричать друг друга, ругаясь между собой, последними словами.

Сквозь толпу пробирались мальчишки-разносчики газет, выкрикивая новости. «В Бурундии был пойман опасный ведьмак! – раздавался звонкий голосок, перекрывавший даже крики торговцев пирожками. – Спешите только в сегодняшнем номере новый указ Совета о продлении лицензий на магию! Вурдалаки устраивают акцию протеста! Купите газету, – уговаривал тоненький мальчишеский голосок, – великая афёра – 100 человек обманут! Купите газету! Великая афёра – 101 человек обманут!»

Свой товар здесь предлагали и эльфы. Они казались существами из другого мира, маленькие остроконечные ушки, выглядывали из-под длинных светлых волос, взгляд тяжёлый, ощупывающий толпу. На все вопросы о цене они лишь кивали на маленькие таблички с цифрами. Они казались торжественными и презрительными к всеобщей суёте, царившей на рыночной площади, но на самом деле, ни один из эльфов-торговцев не знали Словенского языка. Издавна повелось, что красавцы из лесной страны на севере Словении жили обособленно, в людские и Данийские конфликты, в отличие от гномов, не встревали. Язык у них был свой, певучий, сложный, очень редко кто из них мог изъясняться с людьми, поэтому все больше диалоги строились жестами.

Товары у эльфов дорогие и очень качественные, если меч гномьего производства через пару месяцев можно было использовать только как кухонный нож, то эльфиский служил долгие годы. Ткани тончайшие, полупрозрачные, сотканные, словно из воздуха, нежных пастельных тонов с набивным рисунком. Такой отрез – мечта каждой уважающей себя девушки старше шестнадцати. А уж сапожки из мягкой оленьей кожи казались верхом совершенства.

Я остановилась у прилавка с такими сапожками, сердце забилось сильнее, глядя на цифру, обозначенную на дощечке. Если добавить к деньгам, оставшимся от уплаты штрафа за дуэль, пару золотых, то можно и купить их.

«А заодно затянуть пояс потуже, чтобы есть после этого хотелось поменьше!» – съехидничал внутренний голос. Я фыркнула. Надо сказать, мой внутренний голос – это отдельная песня, просыпался он, когда сам того захочет. На пресловутое шестое чувство походил, как коза на барабан, и чаще всего смахивал на обычную глупость.

– Аська, чего встала? – толкнула меня в спину Динара. – Пойдём, а то окончательно опоздаем!

Сильный, забористый морозец разрумянил щеки совершенно счастливой подруги, та с редкой для хрупкой девушки силой расталкивала народ и быстро пробиралась на Северную площадь, где давали концерт «Баяны». Я нехотя плелась за ней, постоянно получая толчки то в спину, по бока. Сама я была тщедушная, поэтому особенно сильные удары заставляли меня отступать и терять из виду Динарку.

– Вон они! – вдруг бешеным голосом заверещала та. Окружающие, завидев очередную сумасшедшую фанатку, быстро расступились, образовав вокруг подруги свободное пространство. Воспользовавшись общим замешательством, я, наконец, смогла её догнать.

– Где? – прохрипела я, запыхавшись.

– Да, вон! – показывала пальцем с острым подпиленным ноготком куда-то вверх подруга.

Я задрала голову и кроме стены колокольни ничего больше не увидела. Тут я заметила, стройные женские фигурки в звоннице.

– Ну, дают! – удивилась я.

Динара схватила меня за руку и, усиленно работая локтями, протащила сквозь толпу. Нам открылся вид на Северную площадь, где было настоящее светопреставление. Я никогда в своей жизни не видела столько девушек. Красивые и не очень, совсем молоденькие и уже зрелые девицы, визжали так, что закладывало уши, и тянули руки куда-то вперёд. За всем этим гамом едва угадывалось, еле слышное пение довольно фальшивых голосов:

– Что они поют? – смутилась я.

– Какая к черту разница? – заорала мне в лицо Динара. – Главное их послушаем!

Толкаясь и ругаясь, как сапожники, мы с трудом протиснулись сквозь толпу. Сценой оказались две телеги, соединённые вместе, голоса у певцов тихие, подкрашенные для громкости простейшим заклинанием, запах которого витал вокруг. «Баянов» оказалось четверо, худые и длинные как жерди с новенькими дорогими лютнями в руках. Не смотря на всю их смазливость, мне показалось, что на Динаркином лубяном свитке художник смог-таки уловить суть их лиц. Долго и напряжённо прислушиваясь, я поняла, что один из них играет не в такт.

– Я что ради этого в такую рань вставала? – возмутилась я. – Пойдём лучше на лучников посмотрим!

– Дура ты, Аська! – скривилась подруга. – Ты посмотри, какие женихи знатные! Да тебе все девки в городе завидовать будут, глядя на такого парня!

Я хотела было возмутиться и объяснить ненормальной кто из нас дура, но не успела. Какая-то особенно влюблённая и поэтому наглая девица, потеряв остатки стыда, решила забраться на телегу, дабы потрогать предмет своего восторга. Глядя на неё, разгорячённая, орущая толпа совершенно озверела, вся женская масса начала наступать на бедных певцов, пытаясь оторвать кусочек их одежды или, на худой конец, вырвать из рук лютню, как военный трофей.

Парни побледнели и сбились в кучку, такой горячей любви они, явно, не желали. От особо надоедливых и прытких поклонниц отбивались ногами. В это время на телегу забрался толстый гном в невообразимом разноцветном полушубке, из-под которого торчали ярко-жёлтые порты. Он приложил маленькие ухоженные ручки к лоснящимся упитанным щекам и заголосил тонким голосом: «Стража! Стража! Касатиков убивают!» Стража, конечно же, не появилась, а его голос сошёл на «нет», когда какая-то девчонка-малолетка схватилась его за штанину и попыталась вырвать лоскут. «Дура! – заорал гном басом. – Я всего лишь импресарио, на них одежду рви!» – он ткнул пальцем в своих питомцев.

Тут мне стало весело, я громко хохотала и прикрикивала: «Разденьте их догола! Нечего девок молодых смущать!», пока не поняла, что толпа наступает, и нас с Динаркой подминают под себя не в меру влюблённые поклонницы «Баянов». Мы находились у самой сцены и пути к отступлению оказались перекрыты людской массой. Я схватила подругу за шкирку и толкнула, та шлёпнулась и отползла в самое безопасное место – под телегу, следом за ней я. Какого же было моё удивление, когда мы обнаружили там всех четверых красавцев и несчастного гнома в разорванном полушубке. Зрелище было жалкое и уморительное, но подружка и здесь не растерялась, с совершенно безумным видом протянула свиток со страшными рожами и прошептала: «Крестик поставьте!»

Парни шарахнулись, было, из-под телеги, но разгорячённая толпа являлась лучшим аргументом для возвращения обратно, гном закрестился и запричитал: «Чур, меня! Чур, меня!» Я расхохоталась страшным голосом, как настоящая ведьма. «Бесы! – охнул пискляво гном, хватая за грудки то одного парня, то другого, – За какие же грехи посланы? И чем я провинился-то?» Я отсмеялась, отдышалась и обратилась к нему:

– Обедом накормите, вытащу!

Тот, не долго думая, замотал вихрастой башкой. Я вылезла обратно к толпе, как раз в это время девицы, наконец, сообразили, что «Баяны» самым чудесным образом исчезли, и решили громить площадь. Забравшись в самую гущу, я сложила ладони рупором и заорала во всю мощь своих лёгких:

– Вон они! Они туда побежали! – ткнув пальцем в сторону Главной площади.

– Вон они! Вон они! – раздалось вокруг. Толпа озверелых поклонниц моментально двинулась в указанном направлении, сметая все и всех на своём пути.

– Лови их, – подлила я масла в огонь, но мой призыв либо не восприняли, либо не услышали. В это время на опустевшую мостовую из-под телеги выбрались «Баяны», гном и подруга, не спускающая влюблённых глаз с парней.

Пробирались мы, как партизаны, тёмными улочками, известными мне с детства. Я шла первая бодрым шагом, напевая скабрёзную песенку. Мальчики беднели от любого женского голоса, судорожно прижимали некогда шикарные лютни и ожидали за каждым поворотом наткнуться на орущую толпу. Гном пыхтел и ковылял на своих коротких ножках, стараясь не отставать. Динара, едва не плача, завершала процессию, неся уже развёрнутое, как транспарант, лубяное безобразие с лицами музыкантов. Через минут двадцать показался «Весёлый поросёнок», не сговариваясь, мы прибавили ходу.

– Дошли, слава богу, – проснулся гном, – а то я чуть не помер. Одышка, зараза, замучила.

– А Вы приходите к нам в лавку травницы Марфы, мы Вам быстренько лекарство найдём, – не стала теряться я, зазывая выгодного клиента, – и ребятам, – кивнула я в сторону четвёрки, – что-нибудь от горла, а то на морозе поют, голоса сажают.

Последнее предложение написало на их челах неподдельный ужас, видимо, перспектива быть вылеченными от чего бы то ни было, пугала всех до беспамятства.

– Но я не настаиваю, – быстро ретировалась я, решив, что ещё слово и обеда нам не видать.

– Ну ладно, девоньки, ладно. Обсудим потом, а сейчас кушать, есть или жрать. У меня после таких разборок всегда аппетит просыпается, – подытожил гном мою тираду.

Всемером мы зашли в харчевню. Хозяин, усатый, дородный дядька, чуть не обмер:

– Ох, какие гости, какие гости, а доченька-то моя, Алёнка, на вас, касатиков, пошла полюбоваться, а тут вы сами и пожаловали. Честь-то, какая, честь, – запричитал он.

– Лучше дверь на засов запри и ставни закрой, – гаркнул совсем уже пришедший в себя гном, – а то весь твой сарай разберут на прутики. Ну, девоньки, давайте знакомиться, – обратился он к нам, когда мы все расселись за длинным столом.

– Ася, а это Динара, – представила я оторопевшую от такого нежданного счастья подругу.

– Угу! – поддакнула она, съедая глазами четырех красавцев.

– Аспид, – важно представился гном. – Я импресарио этих орлов.

– Чего? – не поняла я, гном махнул рукой: дескать «неважно».

Мальчики дружно молчали. «Бойцы, ну представьтесь же!» – скомандовал Аспид. Очевидно, бойцы умели только петь, но не говорить, или же берегли горло для новых концертов.

Через несколько минут принесли закуски и выпивку, от вина мы вежливо отказались, а вот курочку в маринаде, да огурчики уминали с удовольствием.

Динарка не сводила влюблённых глаз со своих кумиров, гном громко чавкал и икал. С улицы стали доноситься приглушённые голоса и стуки в закрытые ставни поклонниц «Весёлых Баянов». Это совсем не располагало к трапезе. От одной мысли, что счастливых у нас не любят, а потому сильно бьют, аппетит исчез, а в понимании этих девиц, мы с подругой сейчас были самыми счастливыми на всем белом свете.

Я начала тянуть Динарку домой, но та упиралась и не хотела прерывать своего блаженства. Все же после того как парни нацарапали по кресту на своих лубяных изображениях, она обречено сдалась.

Совершенно счастливая и окрылённая с обновой подмышкой я влетела в лавку.

– Марфа, – заорала я с порога, – я купила!

Завёрнутые в коричневую бумагу лежали эльфийские сапожки. О том, как я их приобретала, будут складывать легенды: такого хамства народ ещё не видел. Эльфы по природе своей жаднее гномов, торговаться с ними бесполезно ещё и потому, как языка они не знают.

Но со мной этот номер не прошёл!

Желая заплатить хотя бы на медяк меньше, я орала до хрипоты, что мне обманывают, и этот хлам таких денег не стоит. Эльф от неожиданности едва не поперхнулся и, тыча пальцем в кульки, предлагал мне их вернуть. Через пять минут он ещё молчал и пытался вырвать сапоги из моих рук. Через десять он орал мне в лицо на своём эльфийском, а через пятнадцать минут вспомнил весь запас словенского мата. Потом ещё прохрипел пару слов и потерял от злости голос. Тут я проявила редкостное радушие и предложила ему купить в нашей лавке микстуру для горла с огромной, почти пятидесяти процентной скидкой. Эльф, очевидно, ничего не понял, но как-то покраснел, оскалился, не долго думая, я решила исчезнуть, пока он не набросился на меня с кулаками.

Звякнул колокольчик на входной двери, я спрятала в стол свёрток с сапогами. На пороге стоял Иван Питримович Петушков. Выглядел он отвратительно, помятое лицо радовало глаз разбитой губой и опухшей переносицей. Судя по всему, синяки он получил уже после дуэли. Глаза красные, похмельные. Он постоянно сморкался в платочек и кашлял в рукав.

– О, милая дэвушка, – прогундосил Ваня, потом замолк, посмотрел сквозь меня жалобным взглядом и громко чихнул мне в лицо. Я непроизвольно обтёрлась шалью и постаралась отойти на шаг назад.

– Помогите! – прошептал он тихо. – Эта простуда, кашель мучает, спать не могу. Умру ведь, город без меня пропадёт!

– Ну, да, – я изобразила на лице заученную улыбку и достала с полки бутылку с настойкой. – Вот, три раза в день после еды.

Петушков буквально вырвал из моих рук лекарство и нежно прижал его к худой груди, полез в кошель за золотыми, и тут его взгляд уткнулся в семь ярких звёздочек сверкающих у моего пальца. Он вытянул губы трубочкой и сморщил лоб, пытаясь, что-то вспомнить. Я быстро убрала руку с прилавка, но не тут-то было: память к Ивану возвращалась семимильными шагами.

– Ты! – зло прохрипел он и закашлялся. – Ты мне губу разбила!

Явное несоответствие сказанного с действительным немало удивило меня. Я, конечно, могла бы попробовать разбить ему лицо, но я же не допрыгну до его физиономии!

– Сам виноват! – заявила я, вырывая у него бутыль с лекарством.

– Отдай! – Ваня потянул ко мне длинные худые руки, и снова закашлялся. – Недоучка чёртова! Я все про тебя знаю!

– Что ты про меня знаешь? – рявкнула я, злясь.

– Тебя из Училища с позором выгнали!

– А ты был троечником!

– Что здесь происходит? – раздался со второго этажа Марфин голос.

– Ничего! – крикнула я в ответ. Не хватало ещё, чтобы Лукинична узнала о нашей дуэли и о проведённом в карцере вечере. Ну, держись Иван Питримович Петушков! Я искренне улыбнулась адепту, конфузя того до слез. Достала с полки малюсенькую баночку с самым сильным известным мне слабительным и протянула ему:

– От кашля, бесплатно, в знак примирения.

Ванятка так обрадовался бесплатному лекарству, что сам широко улыбнулся и принял бутылочку.

– Прощаю! – гордо бросил он через плечо, и вышел из лавки.

«Простишь меня, когда ни кашлять, ни икать, ни дышать не сможешь!» – ухмыльнулась я про себя.