Глава 19
Перелом
Противно было ощущать себя куклой в чужих руках. Верно, так и чувствуют себя всякие пупсы в жадных руках детей, вот только намерения у властителя были совершенно не детские, и не для того он превратил Машу в живое подобие игрушки, чтоб нарядить и поставить на полку.
Когда дверь спальни отворилась, Маша решила, что это явился сластолюбивый Ронан-дикарь. Конечно, Маша отнюдь не была невинной девицей, однако властитель намеревался воспользоваться ее беспомощным состоянием, а это больно и противно для любой женщины.
Потому она искренне обрадовалась появлению Веся. Да, он предатель, — продал ее людям властителя, — но ведь явился же, не бросил!
Впрочем, радость ее несколько поутихла, когда Маша поняла, что Весь обращается с ней так же бесцеремонно, как властитель. Хорошо хоть лапать не стал!
Маша осознавала, что с ней происходит, хоть перед глазами все плыло, а любой, даже самый тихий звук отдавался в голове гулким эхом.
Но они выбрались, и ради этого стоило стерпеть все неудобства, даже лицезрение противного Веся, даже то, как он с ней обращался.
Девушка, точно колода, лежала на телеге, не в силах шевельнуться без приказа.
Весь молча правил Зорькой, размышлял о чем-то, а Маша могла только валяться и думать, что бы она сказала этому самому властителю, если бы вдруг вновь оказалась с ним лицом к лицу — конечно, в полном сознании и боеготовности. Теперь девушка сожалела, что так гуманно отнеслась к бессовестному насильнику, нужно было попросту убить его! И пусть в плоть и кровь въелось, что никто не вправе отнимать жизнь, кроме как по приговору народного суда, пусть бы ее судили и казнили за убийство властителя, но зато он бы больше ни одну девушку не снасильничал!
Маша предавалась кровожадным мыслям, находя в них некоторое утешение. Это было мерзко и унизительно, но ничего нельзя было поделать, лишь надеяться, что действие зелья пройдет само, противоядие не потребуется.
По счастью, именно так и оказалось, хоть Маша и не знала, сколько минуло времени.
Кроме пренеприятного ощущения беспомощности, зелье обладало еще и противными побочными эффектами. Когда к Маше постепенно стало возвращаться нормальное ощущение собственного тела, к этому добавились тошнота и резь в животе, да еще и голова кружилась.
В итоге к тому времени, когда Маша достаточно пришла в себя, чтоб потребовать остановки (Весь ведь не догадался скомандовать ей сходить в кустики, а сама принять решение она не могла!), настроение у нее было преотвратное.
На привале, сделав все свои дела, Маша не преминула обрушить на Веся праведное негодование.
— Как ты мог меня им продать?! — бушевала она. — Я человек, а значит, как завещал Вождь, совершенно свободна! А ты предал меня, сбыл, будто ненужную побрякушку!
Весьямиэль в ответ только усмехнулся и холодно промолвил:
— Скажи спасибо, что я тебя не оставил у этого извращенца, глупая девка! Что я, по-твоему, мог противопоставить людям властителя равнин? Если б я отказался, то тебя бы просто забрали силой, а меня отколотили, а то и убили бы, поскольку осмелился поднять руку на представителей законной власти. А ты и потерпела бы, не переломилась!
— Ах ты… — потеряла дар связной речи Маша. Он еще и смеет настаивать на своей правоте! Да, может, у него и не было другого выхода, но страшно подумать, что с ней могло случиться!
Вот только что делать теперь? Бросить Веся и Зорьку (девушка была уверена, что лошадь он ей не отдаст) и отправиться одной пешком? Без денег, без помощи в этом враждебном мире. И далеко она уйдет? Так что выбора у Маши особенного не было. Плохо, конечно, что Весь не раскаялся и не осознал весь ужас своего аморального поведения, но, видно, это издержки благородного воспитания. Он ведь рассказывал, что в его мире человек человеку — враг, а не так, как в родном мире Маши.
— Прав был Вождь, аристократам верить нельзя! — горько молвила она, отворачиваясь.
— И не верь, больно надо, — ответил на это Весь, забираясь на телегу. — Ты на своего Вождя полагайся, а я тебе ничего не должен. Не нравится — уходи, я тебя держать не стану, нужна ты мне больно!
Маше ничего не оставалось, кроме как устроиться рядом с ним.
А вредный Весь, явно насмехаясь, пробормотал себе под нос:
— Жалко, не попросил у властителя этого зелья про запас. Оказывается, крайне полезная штука…
Маша насупилась, но ничего не ответила.
Путешествие продолжалось…
Деньги таяли, будто их какая-то мифическая деньгожорка подъедала. Чем ближе к столице, тем дороже становились припасы, тем больше брали за постой, и даже распоследний крестьянин, продавая путешественникам немного овса для лошадей, торговался, как ушлый купец. Весьямиэль хмуро ощупывал все тощающий кошель, пока не пришел к выводу, что пути у них осталось два: или затянуть пояса потуже, продать телегу и, пожалуй, одну из лошадей — тогда они смогут дотянуть до места назначения, или же снова выдать себя за артистов. Очень не хотелось светиться так близко от столицы. Но с другой стороны, кто мог предположить, что беглецы окажутся именно здесь? Да кто их вообще признает?
Весьямиэль подумывал, правда, перекрасить Маше волосы — уж больно ее солнечная рыжина (девушка упоминала, что про таких у нее на родине говорили: «Вождь по макушке погладил») бросалась в глаза. Потом вспомнил про собственную косу, хмыкнул про себя и махнул рукой. Такую парочку трудно не заметить: девица, которая боевого буйвола на бегу остановит, и он сам — слишком малорослый и хрупкий по местным меркам, Весьямиэль мог бы сойти за подростка, если бы не лицо. Его выражение выдавало человека хорошо пожившего, пусть и не старого, но опытного, недоброго и опасного. Весьямиэль мог притвориться наивным юношей, но это требовало слишком много усилий.
— Маша! — окликнул он.
— Что? — отозвалась девушка. После зелья она до сих пор иногда погружалась в какое-то оцепенение, не сразу и дозовешься. Хорошо еще, это быстро проходило, вот и сейчас она откликнулась почти сразу.
— Поворачивай оглобли, — велел Весьямиэль.
— В город? — спросила она.
— Нет, в болото, что по правую руку! — вспылил он. Иногда девица доводила его до белого каления, хотя вроде бы и не говорила ничего из ряда вон выходящего. — Поворачивай, говорю! Работать будем.
— Опять в меня ножи бросать будешь? — нахмурилась Маша.
— А как же, — скривил рот Весьямиэль. — Только ты вот что, пока в город не въехали, давай доставай платье. Которое покрасивее будет, голубое!
— Зачем? — недоуменно спросила девушка.
— Затем, что ближе к столице публика избалованная, ее чем попало не удивишь, — внезапно успокоившись, ответил он. — Два артиста — это скучно. Ежу лесному понятно, что они сговорились заранее, все трюки знают. Что на них смотреть? А ты сейчас переоденешься крестьянкой…
— И ты меня из толпы вытащишь? — догадалась Маша. — Или мне самой вызваться, когда ты попросишь какую-нибудь девушку тебе помочь? А если вперед меня кто-нибудь откликнется?
— Сомневаюсь, — хмыкнул Весьямиэль. — Но даже если и так… Отрежу дуре нос, за кровищу во время выступления втройне платят. Вот только в тюрьме сидеть очень не хочется, так что ты уж не мешкай. Ясно тебе?
— Да ясно, ясно… — пробурчала Маша, выискивая в сундуке голубое платье. Оно порядком поизмялось, но все еще выглядело вполне достойно. — Сто-ой… Стой, окаянная!..
Зорька замерла, недовольно перебирая ногами: только взяла разгон под горку, тут же остановили! Что за хозяева попались!
— Опять в кусты переодеваться полезешь? — с издевкой спросил Весьямиэль. — Я уж тебя во всяких видах видывал!
— Ты, может, и видывал, по причине житейской необходимости, — с достоинством отвечала Маша, сгребая одежду и отправляясь за кусты на обочине. — А остальным проезжающим на меня пялиться вовсе не обязательно!
— А может, дикой лесной женщиной оденешься? — глумливо проорал ей вслед мужчина. — Костюм-то твой вот он, целехонек! Физиономию глиной намажем, скажем, с дальних рубежей дикарка…
— Долго ты меня еще этим попрекать будешь?! — Маша показалась из кустов в одной сорочке, уперла руки в бока, гневно нахмурилась. — Ты сам меня этому… этому хомячку в доспехах продал! За сколько, а? За сколько ты общевистку гнусному феодалу запродал?!
— Какая разница. — Весьямиэль потрепал Разбоя по холке. — Все равно уже не осталось ничего. Но, считай, ты позволила нам подобраться почти к самой столице. Всего ничего осталось.
— Ты же умный, — пропыхтела Маша из кустов, — мог бы придумать, как твои золотые разменять!
— Мог бы, — согласился мужчина. — Но не хочу. Зачем, если можно заработать? Или тебе, общевистке, работать вера не позволяет?
— Общевисты обязаны трудиться! — вспылила девушка, аж листья над кустами взвились. — Но только на благо народа, а не затем, чтобы ты потом деньги пропивал и на непотребных девок тратил!
— А что, — спросил Весьямиэль с подвохом, — хозяева питейных заведений уже не народ?
— Народ, — осторожно ответила Маша.
— А девки эти от хорошей жизни по рукам пошли? — продолжал он. — Ты вот подумай головой своей рыжей: я им заработать позволяю, а так бы их хозяйка прибила за то, что без денег остались. Соображаешь? А я ведь щедрый…
— Да уж, очень! — не выдержала девушка. — Как заночевать, так «Маша, ты на конюшне спишь, а я по девкам, так дешевле!». Как еды купить, так «лошадям овса хватит, тебе вот луковка, сала шмат и хлеба полковриги, а я до трактира пройдусь, там вроде наливают…». Как-то ты очень уж избирательно щедр!
— Так ты соразмеряй потребности, — хмыкнул Весьямиэль, — кто ты — и кто я!
— Мы оба люди! — Маша вылезла из кустов, стряхнула с подола колючки. — А значит, и потребности у нас одинаковые!
— Да? — удивился мужчина. — Это какие же?
— Сперва потребности низшие — это голод, жажда, половое влечение и всякое такое, — начала перечислять Маша, упаковывая свои вещи в сундук, — потом другой уровень — это безопасность, постоянство условий жизни. Потом общение, связи, привязанности… дружба, в общем! Забота о других и внимание к себе. Затем самоуважение, уважение других, признание всякое, рост по работе. Ну и самовыражение, в труде, конечно! Ну что ты опять смеешься?!
— А то, — проговорил сквозь смех Весьямиэль, — что у меня-то все эти потребности удовлетворены… кроме тех, которые мне и даром не нужны, а ты даже с низшими никак не управишься!
— Но я… — произнесла девушка и тут же, видно, поняла, на что он намекает, потому что покраснела до ушей и больно стегнула ни в чем не повинную Зорьку вожжами. — Поехали уже! Ночью ты выступать собрался, что ли?
— А к вечеру даже и лучше, — хмыкнул Весьямиэль, нагоняя телегу. Разбой хоть и не шел ни в какое сравнение с его лучшими конями, но был совсем неплох. Теперь же, привыкнув к всаднику, он и вовсе слушался каждого движения. Хороший конек, быстрый, да и по росту ему, что немаловажно… — Никто наших рож не разглядит. О, кстати сказать…
Не придерживая коня, он вытащил ноги из стремян, перескочил в телегу. Маша только взглянула мрачно на такое лихачество.
— Сиди смирно, — велел Весьямиэль, нашел средства, которыми пользовался для превращения в госпожу Миэль, и присел на облучок рядом с Машей. — Башкой не крути! Кому говорю, не крути!..
С подведенными и подкрашенными глазами Маша сразу стала выглядеть иначе. Потом Весьямиэль подрумянил ей щеки, аккуратно, чтобы не пламенели, будто натертые бураком, просто подчеркнул скулы, подправил линию губ…
— Брови бы тебе еще выщипать, — заключил он, оглядев творение рук своих, — но тут такое не принято. Как раз наоборот… И так сойдет.
И он густо начернил Маше брови.
Девушка покорно сносила эти экзекуции, хотя была обижена на Веся. Уж верно, ему лучше знать, как выставиться актерами в этот раз!
— Красавица! — восхищенно цокнул языком встречный возчик.
Маша потребовала у Веся карманное зеркальце, взглянула в него и ужаснулась: на нее смотрела чернобровая краснощекая девица с губками бантиком. Длиннющие ресницы угрожающими стрелами метили в сердца местных кавалеров, а голубые глаза смотрели сурово… Решительно Маша ничего не понимала в местных канонах красоты!..
— Платье, платье пониже одерни. — Весь потянул лиф вниз, получил по рукам, захохотал и снова подсунул Маше зеркальце.
Она посмотрела и зарделась: охальник Весь выставил напоказ чуть не все ее девичье достояние!
— Ты меня со своими девками гулящими не перепутал? — спросила она гневно.
— Тебя перепутаешь! — Тот уже гарцевал на гнедом коньке, и по посадке сразу видно было — это не простой бродяга. — Те куда сговорчивее, и по рукам не бьют, если за титьки хватаешь, а цену называют…
— Ты… — Маша так разозлилась, что не сразу придумала достойный ответ. — У тебя столько золота не будет, вот!..
— Ох, да что ты говоришь… — пропел Весь, оглядываясь. — А и правда, вечереет уже. Поехали-ка, лошадей у коновязи оставим, а сами пойдем, хоть на ночлег зашибем. Ты поняла, что делать?
— Что? — переспросила Маша.
— Стой в толпе, как можно ближе к площадке, — проинструктировал мужчина. — Как только я начну искать партнершу для смертельного номера, высунься. Вроде из любопытства. Тут я тебя и подцеплю. Можешь краснеть и отнекиваться, но к стенке будь любезна встать, иначе без ужина останешься. Все ясно?
— Все… — Маше уготованная ей на сегодня роль вовсе не нравилась, но куда было деваться? Денег правда осталось в обрез, припасов и того меньше, а в лесу уже дичи не наловишь, она тут пуганая, в силки не идет!
— Ну так иди, — шлепнул ее Весь. Вроде в шутку, но довольно-таки чувствительно. — Погуляй, пока я публику разогрею, далеко только не уходи. Услышишь, как я начну с ножами работать, подходи. Ты девка крепкая, в первые ряды мигом проберешься! Ясно?
— Ясно, — мрачно ответила Маша и пошла прочь от телеги, даже Зорьку не погладила.
Конечно, далеко она не отходила, бродила поблизости, приценивалась даже кое к чему (предусмотрительный Весь повесил ей на локоть корзинку, тут все бабы так ходили, а где он ее раздобыл, неизвестно!), а потом отправилась в ряды, где артисты веселили народ.
Найти Веся труда не составило: именно там, где он пристроился, толпилось больше всего народу. Весь легко перенял стихотворный речитатив Маши, и теперь справлялся и без нее, завлекая людей. А если учесть, что делал он это, не прекращая кувыркаться, или вовсе завязывался узлом, то и интереса было куда больше!
Маша, как было велено, протолкалась в первые ряды и встала с краешку, глядя за выступлением Веся. Так естественно у него все выходило, так легко, что Маша вдруг поняла — да ведь он и вправду пляшет! Или… разминается так, что ли? Это ведь не танец, не пляска, а именно что разминка, Маша уже немного привыкла отличать, только толпе-то все едино. Оставалось только позавидовать такой гибкости да подумать, сколько труда в нее вложено! Вот только девушка чувствовала, что Весю до глубины души противно выставлять напоказ простолюдинам свои умения, как бы он ими ни гордился…
Маша понимала, что скоро интерес толпы начнет ослабевать, и тогда Весь объявит следующий номер, и ей придется встать перед людьми и послужить мишенью для острых ножей. Впрочем, это ерунда, она знала, что Весь не промахивается, самой бы не оплошать.
— А что, народ честной, не потешить ли мне вас пляской ножей, что в дальних странах повелители особенно любят? — задорно выкрикнул Весь, и Маша подалась вперед — не пропустить бы! А то вылезет какая-нибудь смелая дура, и что с ней делать прикажете? За косы оттаскивать?
Отвлекшись, девушка не сразу поняла: что-то изменилось. К дощатому помосту, где по очереди выступали артисты, кто-то двигался, и толпа расступалась, не почтительно, но поспешно, и это Маше совсем не понравилось.
— Это кто ж у нас такой? — протянул чей-то глумливый голос, и девушка вскинула глаза.
Они замерли друг против друга: незнакомый молодой мужчина, чернобородый, с веселым, красивым лицом (правда, его портил старый шрам на щеке, одним концом прячущийся в бороде), верхом на сером коне, и Весь — тонкий, будто напружиненный, явно почувствовавший опасность. За чернобородым следовало еще человек пять, все верхом, и все несли на себе печать той непонятной Маше, но ясно видимой неприкосновенности. Кто были эти люди, она примерно представляла, еще Раххан-Хо рассказывал. Но что им понадобилось от бедного лицедея?
— Новый артист, — угодливо подсказал кто-то из толпы.
— Артист? — удивился чернобородый. — Ну а что ж он стоит как вкопанный? Эй, покажи-ка нам пляску пьяного матроса!..
Под ноги Весю полетела монета. Как сумела разглядеть Маша, самого мелкого достоинства, но мужчина даже в лице не переменился. Вдруг обмяк, поплыл, чуть не упал с подмостков, босые ноги ударили по доскам, выбивая ритм, толпа подхватила, хлопая в ладоши: такого исполнения пляски пьяного матроса тут еще не видывали!
Только Маше, наверно, заметно было, как у Веся побелели крылья носа, как заходили желваки. А что делать, назвался артистом, играй, что велят богатеи!..
— Молодец! — Под ноги Весю, замершему на самом краю подмостков, полетела еще одна монета. — А давай-ка…
— Может, господин желает… — начал было тот, но один из спутников чернобородого, оказавшийся совсем рядом, наотмашь хлестнул наглого артиста по губам.
— Не разевай пасть, пока не спрашивают! — рявкнул он и тут же повернулся к хозяину в ожидании распоряжений.
Маша видела, как вздрагивают пальцы Веся, готовые прикоснуться к метательным ножам. Как раз шесть штук, по числу этих… этих… Только что дальше? Уходить огородами, бросив лошадей и пожитки? Скрываться теперь еще и как убийце? Он на это не пойдет, Маша понимала, но…
— А пусть он нам лягву покажет, — решил предводитель. — Давай, артист, расстарайся!
И Весь расстарался: прыгать на руках, связав ноги узлом, не каждый способен, но он владел своим телом превосходно. Еще и лицо состроил глупейшее, глаза выпучил, щеки надул, как есть лягушка!
— Ох хорош! — выговорил чернобородый, перестав держаться за пузо от смеха. В толпе тоже надрывали животики. А что, господину нравится, значит, простому люду тоже должно быть по нраву! — А бороться ты умеешь, артист?
— Куда уж мне, слабосильному! — с явным усилием улыбнулся Весь. Маша вздрогнула: она уже видела как-то раз это выражение на его лице, и ничем хорошим это не кончилось. — Только народ развлекать и горазд!
— Ты ври, да не завирайся, — обрезал предводитель, — вы, артисты, сильны, как… сильны, словом! Кто б еще на руках прыгать смог? Я б вот не смог, бороду на усечение даю! Давай-ка померяйся силой с моим человеком, полный кошель золота дам, если сдюжишь.
Маше показалось, будто она заметила искру алчности, блеснувшую в глазах Веся, но та мигом угасла.
— Как прикажешь, господин, — смиренно ответил тот. А не будешь тут смирен, если на тебя глядят разом три самострела! Их даже Маша видела, да и стрелки не таились!
Против Веся вышел вроде бы самый обычный человек. Ну, подумаешь, ростом на голову выше самозваного артиста и раза в три шире… По здешним меркам — вовсе ничего выдающегося. Но по тому, как разом подобрался Весь, как напружинился, Маша поняла: на него вынесло не деревенского любителя побороться, ой, никак не простака! Как бы самому Весю не схлопотать…
Борцы сошлись. Толпа ахнула, завизжали девки. Маша осторожно открыла глаза.
Мужчины стояли в разных концах подмостков, оба невредимые, мерили друг друга злыми взглядами.
Снова сошлись, и опять Маша ничего не успела увидеть. Вот только были рядом, и тут же разлетелись, как коты, которых из ведра окатили! Тот, чужой, еще покосился на чернобородого, мол, сильный попался противник, хоть с виду худосочный!
Маша невольно прислушалась: вокруг уже заключали пари, сколько еще продержится Весь. Судя по всему, этот чужак был признанным бойцом. Девушка пригляделась к нему: и правда, тело, будто скроенное из стальных тросов, сломанный нос, а ухмылка… Сразу видать, бывалый! И что-то защемило в сердце, когда она поняла, насколько хрупким рядом с ним кажется Весь: фарфоровая старорежимная статуэтка рядом с новенькой бронзовой скульптурой! Казалось бы, что ей за дело? Но все же товарищ… Нет, не товарищ, всего лишь попутчик!
— Я побил твоего человека в третий раз, — громко сказал Весь. На нем даже рубаха не взмокла, а противник лежал на подмостках, будто пытаясь сгрызть собственную пятку. — Разве я не достоин твоей награды, господин?
— Ты достоин большего! — осклабился чернобородый. Снял что-то с седла, размотал — оказалось, кнут, длинный, тяжелый, таким убить можно, если умеючи. — А теперь давай-ка попляши!
Предводитель владел кнутом мастерски, наверняка мог муху убить, но теперь всего лишь бил по ногам Весю. Тот отскакивал, выходил и правда что танец, нелепый и от этого смешной: в толпе тут и там послышались хохотки. Кнут гулко щелкал о деревянные подмостки, Весь изворачивался, стараясь не угодить под удар, взлетал в воздух так, как не снилось акробатам, толпа восторженно ахала. А Маша только прижимала руки к лицу и не понимала, бросаться на выручку, или… Да что она может сделать, глупая девка? Ее саму перепояшут кнутом, и спасибо, если не таким страшным, как тот, которым гоняют по подмосткам Веся, а потом…
— Устал? — захохотал чернобородый и снизил темп.
Рубаха на Весе была мокрая, хоть выжимай, но он оскалился в ответ и высказал все, что думал о матушке предводителя и ее родственных связях с земляными червями и слизнями, а также о потомстве, которое она произвела на свет вследствие оной связи. Прозвучало это так, что в толпе зареготали, а Маша покраснела. Воистину Весь не умел смолчать даже в подобной ситуации!..
Чернобородый кивнул, и на подмостки, бросив коней, выскочили разом двое. От этих Весь уйти не сумел — то ли слишком устал, то ли они оказались сильнее, но ему враз заломили руки за спину, и аристократу осталось только гневно сверкать глазами. Но кого тут можно было напугать этим!
— Много о себе возомнил? — ласково спросил чернобородый. — Забыл, где оказался? Ну так сейчас вспомнишь… Двадцать плетей!
Толпа ахнула. Маша уже примерно понимала, что к чему, и осознавала, что двадцать ударов таким вот кнутом, как у предводителя, — это смерть. Да таким и с одного удара убить можно!
Весь дернулся в руках у державших его парней, но не прощения просить стал, а выругался так, что небесам стало тошно.
— А, вон ты как! — Чернобородый кивнул своим людям.
Те мигом располосовали на Весе рубашку сверху донизу… и только присвистнули.
— Ого! — сказал предводитель и предложил: — А разверните-ка его к людям! Не всякий раз такое увидишь!
Маша, присевшая у края сцены, тоже смотрела на Веся.
— Ох и жаль же такую шкуру кнутом портить! — притворно вздохнул чернобородый, оглядывая Веся. — Ну скажи, где такие картинки делают?
Ощерившись, тот сообщил, куда может отправляться чернобородый со своей свитой. Маша стояла неблизко, но ощущала бессильную ярость Веся. А ведь запорют, как есть запорют его, такого гордого!.. И что же делать?!
— А, ладно…
Весь вдруг рванулся в руках стражников, и вырвался бы, не окажись один чересчур цепким. Этот еще и платок с него сорвал, и золотая коса выкатилась на всеобщее обозрение.
— Ого! — весело воскликнул чернобородый. — А не девку ли мы поймали?
— Никак не девку! — рявкнул в ответ один из тех, кто сдерживал Веся. — Я уж пощупал, как есть парень!! А что коса…
— А косу долой, — постановил предводитель. — Негоже парню с косой…
Сверкнул нож, и вот тут уж Весь забился в чужих безжалостных руках, а Маша, не выдержав, — ведь знала, слышала, что для служителя культа его волосы! — ринулась на подмостки с криком «не троньте!».
И ведь одного мужика отбросила, скинула в толпу, силы ей было не занимать, и второго бы успокоила, но оставались еще четверо… правда, у Веся были ножи…
Вот только тут прозвучал совсем иной голос.
— Что опять творишь, Вазек? — густым басом спросил кто-то, и Маша с трепетом оглядела мужчину таких размеров, рядом которым она бы казалась воробьишкой при степном орле! — Озоруешь?
— Так артистов заезжих поучить решил, — сообщил чернобородый, теребя поводья. — Вовсе ничего не умеют, а туда же!
— Поучил? — миролюбиво спросил гигант. Конь его показался Маше колоссом, от его поступи земля дрожала. — Ну так и уходи с миром. И их отпусти.
— Так я разве держу? — удивился чернобородый, а его подчиненный отпустил Веся и поскорее спрыгнул вниз. Весь, как тряпочный, осел на подмостки. — Он сам…
— А я и вижу, — прогудел колосс. Посмотрел на перепуганное малиновое лицо Маши и вдруг метнул ей под ноги аж два золотых. — Был бы я помоложе…
