Разошлись уже под утро, а никакого плана так и не выработали.

Проникнуть за стены Горней Покровской обители в принципе было возможно. Через того же владыку. Ну привез он с собой трех-четырех служек – его воля.

А дальше?

Если парни, вместо того чтобы прислуживать высокопреосвященному, начнут праздно шататься по монастырю, смущая невест Христовых, – непорядок выйдет. Негоже мужчинам покой благочестивых черниц тревожить. Ладно бы еще каким хворым да калечным. Так отроки ж, как на грех, все пригожие да статные подобрались. Соблазн, да и только!

Провезти тайно? Засадить всех троих в короб позади кибитки, чтоб потом выбрались незаметно и пошастали по обители. Но опасно днем-то. Заметить могут. Скандал Божьи девы подымут. Жалобу игуменья прямехонько в Священный Синод настрочит. Дескать, потакает архиепископ разврату духовных чад своих. Варсонофий, конечно, отопрется. У него в Синоде немало приятелей сидит.

И все едино худо выйдет. Ведь прямых доказательств вины святых сестер нет. Так, одни пустые подозрения. Мало ль что поблазниться людям может.

Хорошо бы, чтоб дело было ближе к вечеру. Сподручнее прятаться будет. Однако под каким предлогом нагрянуть в обитель в неурочное время?

В общем, куда ни кинь – всюду клин.

А тут еще и Козьма с Дамианом заартачились. Не полезем в обитель, и вся недолга.

На все попытки Ивана и владыки выяснить, в чем причина их нежелания, юноши отмалчивались да знай недобро посверкивали очами.

Уж Варсонофий их и просил, и грозился такое послушание наложить за отказ повиноваться своему духовному наставнику и архиерею… Ничего не пронимало упрямых отроков.

– Извини, Ваня, – развел руками высокопреосвященный, – неволить их не могу. Знать, видят они нечто такое, что мешает им исполнить волю мою. Будем думать, как избыть напасть. А пока ступай, отдохни. Парни тебя на всякий случай до дому проводят…

В пятый раз промахнувшись треуголкой мимо гвоздя, поэт оставил глупую забаву. Тоже игрок в серсо выискался.

Не идут мысли в голову, так и нечего попусту над тетрадью сидеть, дурью маяться. Ложись себе да спи.

А кто ж тогда дневник вести станет? Кроме него некому. Надобно описать достопамятные события, приключившиеся с ним за время этого вояжа.

И все в стихах. Нелегкая планида стихотворца.

В сердцах захлопнул тетрадку, на обложке которой красовалось выведенное игривыми завитушками название «Девическая игрушка».

Таких у Ивана было две. Одна потолще, куда записывал все без исключения свои срамные вирши. А в этой, тонкой, помещал лишь особенные творения, нынешней его поездки касаемые. Так и различал их по толщине.

Сунул опальную рукопись в саквояж.

Вдохновения нет как нет. А чем бы заняться? Сна ни в одном глазу. Словно кофею крепкого напился.

– Хоть бы ты, Проша, чего путного подсказал, – обратился к соседу.

Ворон глубокомысленно вздел клюв к потолку.

– Dr-rink!

– Ты думаешь? – поразился предложению выпить, исходившему от питомца.

Тот обычно не одобрял Ваниных попоек.

– Пить хочу! – объяснился Прохор. – Дубина стоер-росовая! И жр-рать тоже!

Охти!

И впрямь, как же это он прошляпил?! Поилка и кормушка в клетке пусты-пустехоньки. Непорядок.

Мигом спроворил угощение для пернатого. Благо птахам, не в пример человеку, немного надобно.

С умилением понаблюдал, как лихо Прохор расправляется с едой и питьем. Прямо самому перекусить захотелось. Так, что даже сбегал вниз и испросил себе у бодрствующего Селуянова тарелку жареной капусты с рыбой.

Позавтракали.

Насытившийся ворон благостно взирал на утирающего рот господина копииста.

– Бар-рона пр-ризови! – вдруг изрек носатый оракул.

– Чего? – недопонял поэт.

– Бар-рона, грю! – рассерженно гаркнул Прохор. – Довер-рься, бар-рону!

А ведь и верно! Как же это он о немце позабыл? Уж сколько раз выручал Ивана бравый офицер. Авось и в этот раз чем пособит.

– Голова! – похвалил приятеля. Ворон церемонно раскланялся.

– Постр-рой качели! – протрубил он в спину удалявшемуся хозяину. – Непр-ременно качели постр-рой!..

А день-то какой славный выдался!

На небе лишь малые легонькие тучки, гонимые куда-то несильным, ленивым ветерком. Солнце старается изо всех сил, лия на землю щедрое тепло. В воздухе уже явственно пахнет весной. Снег просел, сделался водянистым. Из такого сподручно катать снежных баб да лепить снежки.

Да, эвон ребятня уже и опробовала. Возвели детишки друг против дружки две ледяные крепостцы, поделились на противоборствующие армии и давай супротивника ядрами из снега осыпать. То-то славно, то-то весело.

Одна сторона была будто бы пруссаками, а иная российским доблестным войском. «Пруссаки» пока что побеждали. Яростным градом их снежков была разбита угловая башня «русских», и «немчины» готовились к атаке. Но тут неожиданно россияне предприняли отчаянный маневр. Невзирая на «артиллерийские» залпы, они пошли на штурм.

Двое пареньков взяли за руки, за ноги третьего – поменьше да полегче, раскачали его, да и метнули прямехонько через вражью стену. Малыш удачно перелетел препятствие и, мягко приземлившись, тут же вскочил на ноги и принялся крушить оборонные сооружения «врагов». Те пытались сладить с неугомонным, да где там.

И вот уже одна, за ней вторая брешь пробиты в неприступных стенах немецкой фортеции. Русские войска, воспользовавшись растерянностью неприятеля, ворвались внутрь и молниеносно закончили дело, начатое юным героем. Через каких-то пару минут вражья крепость была сметена с лица земли.

А извоженные с головы до ног в снегу представители еще недавно враждующих ратей, обнявшись, унеслись шумной стайкой прочь. Обсыхать да отпаиваться горяченьким.

Вот так бы все войны на земле заканчивались, подумал Иван. Хотя, впрочем, лучше бы их и не было вовсе.

Но какая-то мысль, связанная с ледовым побоищем ребятишек, саднила в голове, никак не желая окончательно оформиться.

Крепость. Стены. Ядра.

И отчего-то Прохорово: «Качели построй…».

Господин барон находился в явной и глубокой прострации.

Сидел за столом туча тучей, пялясь перед собой ничего не видящими оловянными глазами и механически покручивая длинный ус. Пудреный парик съехал набок, в мундире также просматривалась небрежность – пуговицы, обычно с немецкой аккуратностью и педантичностью застегнутые, нынче тоскливо поглядывали на пустующие петлички.

На приветствие, повторенное Иваном несколько раз кряду, офицер ответил не сразу.

Сначала вперил в посетителя глаза, явно не узнавая его. Потом взор немца постепенно начал проясняться, и вот уже с уст слетело привычное:

– Scheise! Дерьмо!

У поэта брови полезли вверх. Само собой, он понял, что ругательства относятся не к нему. И все же получить такое вместо приветствия – явный моветон.

– Что-то случилось, сударь? – поинтересовался участливо.

– Случилось? – в ярости грохнул кулаком по столу барон, так, что чуть столешница не проломилась. – Да уж!

Он вскочил на ноги и нервно заходил по приемной туда-сюда. Побегав этак-то с пару минут, остановился прямо перед Барковым и поводил указательным пальцем у его носа.

– Ни-ни! Никому ни слова! Моя бедная репутация! О майн гот!

Было видно, что его буквально переполняет волнение.

– Да вы объяснитесь наконец барон! – взмолился господин копиист, и сам растревожившийся не на шутку.

Пристав с сомнением смерил собеседника взглядом с головы до ног, затем с ног до головы и хмыкнул. Подскочил к двери, рывком распахнул ее, выглянул наружу. Убедившись, что в коридоре нет посторонних, плотно прикрыл дверь. Повернулся к Ване и приложил палец к губам, призывая блюсти тайну.

У поэта начало закрадываться подозрение, что его новый приятель не в себе. Уже начал жалеть, что притащился сюда со своим делом.

Между тем немец на цыпочках подошел к чему-то лежавшему у стены и покрытому рядном. Рывком сдернул накидку.

Взорам Ивана предстала туша не то молодого оленя, не то косули. В общем, какой-то рогатой живности. (Вернее, живностью оно являлось когда-то, а теперь было мертвым-мертвехонько.) Четыре ноги, два уха, куцый хвост.

– Ну и?.. – все еще не понимал поэт.

– Гляньте-ка сюда!

Указал на голову животного.

Ну рога. Эка невидаль. Небольшие, потому как и особь была молодой. Один, два, три… Три?!!

– Их… три?..

– А я о чем? – закрутил ус барон. – Но вы присмотритесь к среднему получше…

Поэт склонился над тушей.

Ого!

Даже руками пощупал для верности.

– Это… н-не… рог… – то ли спросил, то ли подтвердил он.

Немец кивнул.

– Похоже на отросток какого-то дерева.

– Но откуда?

– А я почем знаю? – сердито фыркнул пристав. – Есть у меня соображения, но такого свойства, что вы, чего доброго, станете смеяться…

– Ну что вы! Как можно?!

– Я полагаю, что некто, охотясь, зарядил свое ружье какой-либо косточкой. Допустим, вишневой. И, встретив сего оленя, выстрелил в него подобным зарядом. Убить не убил, а лишь ранил. И через какое-то время косточка проросла…

Господин копиист помимо воли заулыбался. Вот кому сам Бог велел книжки писать. Вторым Сирано де Бержераком станет.

– Вы шутите?

– А то нет? – рассмеялся и себе самый правдивый человек на Земле. – Но как это объяснить рационально?..

Барков пожал плечами.

– То-то, – рассудил офицер. – Этакий казус надобно бы в столичную Кунсткамеру отправить. Да жалко. Себе оставлю сей славный трофей. Велю изготовить чучело и повешу над камином в своем замке в Боденвердере.

– И откуда ж у вас сие диво?

– Какой-то мужик из лесу приволок. Перепуганный – жутко. Говорит, что подстрелил на охоте. Я и сам, признаться, струхнул, едва глянул.

Помолчав, пристав прищурился на поэта:

– Что-то много странностей стало твориться в губернии с вашим приездом, а, господин копиист? Змеи, крокодилы, псы эти жуткие. Теперь вот олень о трех рогах… Не желаете объясниться?..

– Так вы признаете все ж змей с крокодилами? – не ответив, поймал его на слове Ваня. – А при первой нашей встрече, помнится, все насмехались над «глупыми россказнями» черни?

– Tempora mutanter… – буркнул немец.

Дверь с шумом распахнулась.

– Видно, не видать мне трофея как собственных ушей, – неприветливо встретил появление архиепископовых ратников хозяин покоев. – За добычей явились, преподобные?

Козьма с Дамианом, кивнув Ивану, подошли к туше и, насупившись, стали осматривать диковину. Перекрестились, вздохнув горестно, и принялись увязывать невидальщину в рогожу.

– А вот не отдам! – воспротивился барон. – Кликну сейчас команду, да и выставлю вас взашей!

Братья кротко взглянули на него, и офицеру отчего-то стало не по себе. Он и сам не мог толком объяснить, отчего это его, боевого офицера и лютеранина, смущают эти двое православных юношей-монахов. Было в них что-то такое, особенное, от чего душа приходила в трепет.

– Не перечьте им, сударь, – молвил Барков. – Все равно ведь на их лад выйдет. А лучше скажите, не желаете ль принять участие в некоей кампании?..

Все трое уставились на петербуржца. Пристав с вопросом, а чернецы с осуждением и непониманием. Иван жестом успокоил парней, дескать, так надобно.

– Речь идет о безопасности государства. Есть подозрения, что здесь готовится чудовищный заговор…

– Scheise! – то ли в десятый, то ли в одиннадцатый раз за этот день выругался барон.

На сей раз брань относилась к высоким стенам Горнего Покровского монастыря, преодолеть которые представлялось воину делом невыполнимым.

А прежде офицер сопровождал ругательствами то одно, то другое место рассказа. Естественно, большую часть сведений, собранных им самим и полученных от владыки, господин копиист оставил при себе. Но и без того к концу его речей пристав был готов камня на камне не оставить от подозрительной обители. Хотел тотчас же ворваться вовнутрь силами всей своей команды и учинить форменный обыск.

– Scheise! И это тогда, когда государыня, можно сказать, находится при последнем издыха…

На сих словах он испуганно прихлопнул рот ладонью, поняв, что сболтнул лишнего. Тут и поэт призадумался. Откуда у провинциального служаки сведения государственной важности? Причем, судя по всему, последней свежести. Государыня, конечно, часто хворает. Однако ж еще три недели назад, когда Иван уезжал из Петербурга, пребывала в отменном здравии.

Непросто все здесь, ох, непросто. С чего бы немчин так и вьется вокруг него, словно специально приставлен следить за приезжим?

Размышлять было некогда. Поэту нужен был напарник, чтоб было на кого опереться во время предполагаемой вылазки в монастырь.

– Нельзя туда дуриком переть, барон! – остудил Иван штурмовой раж военного. – Вы ведь уже не первый год в России. Должны ведать, что обители для нас – дело святое. Тем паче женские. Без веских оснований туда лишь с разрешения государыни да Священного Синода войти позволительно. Да еще и с оружием. Нет, проникнуть следует тайно. И немногочисленным отрядом. Вы да я. А братья настороже постоят.

Юноши согласно закивали.

А через час дал благословение на участие в сием деликатном деле и владыка. Перед тем недолго поговорив с приставом и, видимо, оставшись довольным беседой. Поелику разулыбался себе в бороду, слушая речи самого правдивого человека на Земле.

– Ох, сыне, и горазд же ты истории рассказывать! – похвалил говоруна…

Надо же, и ни деревца у стен не наблюдается. Не на что взлезть, чтоб перемахнуть оттуда на стену, да и спуститься.

– Гиблое дело! – констатировал, махнув рукой, немец. – Давайте еще раз посмотрим план монастыря. Может, на какой-нибудь древний подземный ход наткнемся. Ваши соотечественники очень уж любили рыть потайные проходы.

– Вы откуда знаете? – полюбопытствовал Иван.

– Да уж знаю, – уклонился от ответа офицер.

Чертеж, раздобытый через того же Варсонофия, относительно подземных лазов безмолвствовал.

– Эх, – помечтал пристав. – Когда бы у нас была пушка с большими ядрами, то можно было бы, усевшись на снаряд, перелететь через стену. Да только грохоту от той пушки…

Монахи захлопали глазами, не понимая, смеется немчин или взаправду такую ахинею несет. А Иван призадумался.

Пушка? Ядро?

Сразу припомнился давешний штурм ледяной крепости. Мальчишка, летящий над стеною. И вороново карканье насчет качелей.

– А что, ежели не пушка, а катапульта? – предложил безумную затею.

– Это как? – изумился барон.

– Возьмем чурбан, положим перекладину. На одну сторону садимся мы с вами поочередно, а на другую с разбегу прыгнут Козьма с Дамианом. Мы перелетаем. Только нужно выискать, где стена пониже. Я присмотрел пару мест…

– Вы гений, сударь! – не было предела восхищению офицера.

Но тут же он и скис.

– Взлететь-то мы взлетим. А каково приземляться будет? Шею себе сломаем, не иначе.

– Так мы на ядрах полетим. Как вы и предлагали.

Дамиан хихикнул. Еще один шутник нашелся.

– Не смешно, – обиделся пристав.

– Я и не думал, – заверил присутствующих Ваня. – Скатаем шар из снега. Сядем на него. При падении на землю он смягчит удар.

– Виват! – снял треуголку барон. – Виват русскому уму!

Барков церемонно раскланялся.

– Пойдем, доски поищем. И дождемся, пока полностью стемнеет.