Трибун Ланселат, ближайший друг префекта Британии Артория, потомок древних кельтских царей, гогоча, как жеребец, гонялся за супругой своего патрона, прекрасной Януарией.

Дело происходило ночью, в священной роще друидов, что в паре миль за окраиной Сераписа, месте, которое Орланде показывали лишь издали и куда ни под каким видом христианке попадать не дозволялось. Тем не менее она, крадучись, пробиралась меж стволов, зачем-то следя за парочкой.

На воине был тяжелый персидский пластинчатый доспех, на Януарии-Жиневер – странное одеяние, состоявшее из замшевых ремней.

Несколько раз на их пути попадались друиды, пытавшиеся прекратить святотатство, но Ланселат просто отшвыривал их пинками прочь с дороги, и убеленные сединами старцы на карачках расползались по кустам.

Вот, наконец, трибун догнал женщину, повалил ее и, затащив в дупло огромного дуба, овладел визжащей от удовольствия красоткой, даже не сняв кольчуги.

Во все глаза Орланда смотрела на эту непристойную сцену.

– Нравится? – с тихим смешком осведомился кто-то сзади.

Девушка в страхе обернулась.

Позади нее стоял советник Артория, верховный понтифик Мерланиус. Его она как-то видела мельком, когда он в свите своего господина приезжал в монастырь.

– Как насчет того, чтобы последовать примеру этой благонравной дамы? – с той же усмешкой осведомился старец.

– Это не с тобой ли? – подавляя страх, бросила она ему прямо в лицо и, подражая сестре, добавила: – Старый козел!

– Понимаю тебя. – Колдун не обиделся.

Миг, и перед оторопевшей послушницей стоял уже не лысый и высохший серокожий субъект, а широкоплечий великан в набедренной повязке и львиной шкуре на загорелых плечах: ни дать ни взять кимр Горро, старший телохранитель Артура.

– Сгинь! – перекрестилась она. – Исчезни, нечистый! Ты, сын дьявола! Вот я тебе сейчас!…

Приняла боевую стойку, примериваясь, куда бы посподручнее ударить чародея.

Мерланиус, опять ставший самим собой, рассмеялся.

– Интересно… Вот, значит, что обо мне думают люди. Кто же тебе такое сказал?

– Матушка Кезия, – запинаясь, промямлила Орланда, – говорила, что…

Не закончив, подавилась собственными словами.

Настоятельница собиралась ее убить. Она уже давно это поняла. Иначе с чего бы это Кезии посылать ее за спрятанным кисетом, не дожидаясь утра? И как «своевременно» появились в том дворе душегубы. Словно наверняка знали, что туда припожалует глупая послушница.

– Вот как? – последовал смешок. – Но если и так, то я по крайней мере знаю своего отца. А вот ты этим похвастаться не можешь.

И шагнул к Орланде, похотливо протягивая руки.

– Не подходи! Я знаю молитвы против нечистой силы! Уже не одного, такого как ты, успокоила!

Никакой реакции. Только руки чародея словно стали длиннее. Вот они уже дотянулись до ее шеи. Холодные, как лягушки, пальцы коснулись кожи.

– Ваал! На помощь! Куси его!

Адский хохот заглушил ее беспомощные вопли.

И вдруг старец резко одернул руки. Словно обжегшись. Точно, вот он даже подул на ладони.

Удивленно вперил в послушницу круглые водянистые глаза.

– Не может быть, – пробормотал вполголоса. – Дивий Ключ? Но откуда… Да нет…

Его руки вновь потянулись к шее девушки.

– Сестра, сестра, спаси! – заверещала она. – Сестра-а-а!!!

И проснулась.

– Ну что тебе, горе мое?

Повернув голову, раскалывавшуюся тупой болью, беглая послушница с великим облегчением увидела Орландину, сидевшую на койке рядом.

– Нельзя одну оставить… Это ж надо, так упиться с кувшинчика кофе с медовухой.

Как сквозь сон Орланде вспомнилось: вливающийся внутрь сладкий напиток, блаженное головокружение, чьи-то руки, несущие ее куда-то…

И тут ужас пронзил ее. Она вспомнила рассказы своих подруг, послушниц и монахинь (в обитель попадали самыми разными путями, и не всегда путями праведными). Повествования о том, что может случиться с девушкой, решившейся в одиночестве предаться винопитию в трактире или ином злачном месте.

Торопливо стала ощупывать свою одежду.

– Спохватилась! – услышала насмешливый комментарий сестры. – О чем только думала, когда пила? Да успокойся, ничего такого с тобой не случилось. Скажи спасибо князю Адхарру. У туарегов женщин уважают, не то что в некоторых просвещенных государствах.

Орланда привстала и, сморщившись, провела рукой по ломящему затылку.

– На, попей, полегчает. – У ее рта появилась чарка с острым рассолом.

И в самом деле, боль отпустила и девушка смогла сесть на койке.

– И с чего ты такое учудила? – продолжала комментировать ее опрометчивый поступок сестра. – Или у вас в этой вашей обители все такие: чуть что, так сразу напиваться и развлекаться? Не зря говорят, запретный плод сладок. Это все от безделья. Зарылись у себя там, словно кроты…

Скверное самочувствие и раздражение выплеснулось наружу. Орланда решительно вскочила. Пусть это ее сестра, пускай спасла ей жизнь и честь, но считать ее никчемной дурой она никому не позволит!

– Сама ты крот! Если хочешь знать, после принятия пострига я собиралась поехать в Персию просвещать огнепоклонников.

Рассмеявшись, Орландина помотала головой.

– Нехорошо смеяться над верой, даже над чужой, – тихо пробормотала девушка, опустив глаза.

– Ой, извини, сестренка, я просто представила, что с тобой было бы…

– Пострадать во имя веры… – начала было Орланда.

Амазонка фыркнула и вновь рассмеялась.

– Пострадать? Если бы у тебя что-то и пострадало, так это то, что ты так боишься потерять. – И объяснила слегка запунцовевшей Орланде: – Определили бы тебя в гарем к какому-нибудь сатрапу, и рожала бы ты ему детишек. Уж я их порядки знаю, была там, как-никак.

– Ты была в Персии? – недоверчиво протянула послушница.

– Ну да, в Экбатанах. Вместе с матерью. Про шаха Каббаса и его наемников слышала?

Глаза Орланды округлились в изумлении.

– Ты была среди «Десяти славных тысяч»? Ты сражалась в том великом походе? Но ведь…

– Да не сражалась я, – пояснила воительница. – Меня матушка с собой взяла, ведь считалось, что поход будет легким. Кто ж знал, что этот идиот проср… проиграет трон?

Да, сераписским наемникам тогда пришлось кисло – отступать по враждебной стране, потеряв обозы, да еще имея на хвосте степную конницу… Под конец, в Эльдурских горах, когда припасы подходила к концу, ей приходилось слышать слова окружающих на тему, что от девчонки вполне может быть толк – как-никак пуд живого мясца…

Она тогда думала, что взрослые дяди шутят. Может быть, и в самом деле шутили. Только вот, вспоминая этих седых убийц, переживших не одну осаду во время жутких Рейнских войн, Орландина прикидывала, что наверняка многим из них довелось попробовать «странного мяса».

Вот, у того же Гордиана старшего братишку сожрали аллеманские наемники в Лютеции – просто схватили игравшего на улице мальчика и уволокли в переулок. Это было уже в конце осады, когда магистрат договорился с войсками Хлодвига Бешеного, чтобы умерших и погибших хоронили за стенами во имя спасения тел от поругания.

– Так что была бы ты там такой себе почтенной матроной, жила бы во дворце, а он делал бы тебе детишек в год по одному… А как помер, пришлось бы тебе выйти замуж за его брата.

– Какой ужас! – передернула плечами Орланда.

В ответ воительница снова расхохоталась. Пожалуй, первый раз за много дней ей вдруг стало по-настоящему смешно.

– Тебе бы все смеяться! – голос Орланды дрожал, и в нем уже явно сквозили слезы.

– Ой, не могу… Ну, в самом деле! Чего страшиться-то! Этой самой штуки! Корня… жизни… Ты баба, так? А стало быть, для этого самого дела на свет родилась!

– По-твоему, значит, женщина – лишь сосуд для удовлетворения мужичьего желания?! – пылко воскликнула Орланда.

– Ну, сосуд там или не сосуд, но только ведь раз Бог создал людей такими, как они есть, совсем, что полагается, то почему пользоваться этими штуками грех? Нет, не понимаю я вашей веры, сестренка.

Послушница хотела было возмутиться, но тут странная мысль заставила ее замолчать. Святые небеса, да ведь повернись все по-другому, это Орландина сейчас в растерянности бормотала бы молитвы и вытирала слезы, а она, Орланда, сурово учила бы ее жить и поминала вполголоса разных лжебогов и бесов.

У девушки даже дыхание перехватило – неужели именно так бы все и было?

Неужели все в мире – пустая игра случая и вовсе нет никакого Божьего промысла в том, что она росла в молитвах и благочестии, в то время как родная сестра воспитывалась в грехе и ужасах мира? И она сама, точно так же посмеиваясь, говорила бы, что невинность и целомудрие хороши до шестнадцати весен и женщина рождается на свет исключительно, чтобы быть рабой мужской похоти? И с непонимающей ухмылочкой пожимала бы плечами в ответ на слова нежной и благочестивой Орландины о ее страхе перед плотским соитием?

Тут мимолетная мысль, удивившая ее саму, промелькнула где-то на заднем плане сознания послушницы: а ведь странно, что это мнение высказывает та, что вроде бы должна была отстаивать право существ слабого пола на свою жизнь и на свободу от мужского всевластия.

Что она была бы грешницей, а сестра – благонравной и боголюбивой…

Здесь Орланда запнулась и только что не дала себе пощечину.

Да что она такое себе позволяет? Как она смеет осуждать родную сестру, предаваясь ужасному греху гордыни?!

Орландина росла среди грубых солдат, не зная иной жизни, и с самых юных лет должна была избрать ремесло наемника, чтобы заработать на кусок черствого хлеба. Ей наверняка доводилось по десять раз на дню отбиваться от домогательств разнузданных вояк…

Она вышла замуж, чтобы почти сразу овдоветь. Подумать только, потерять мужа через три месяца после свадьбы!

Рядом с ней не было никого, кто бы наставил ее в праведной вере, и она поневоле прониклась темными суевериями!

Орланде нужно осторожно, любовью и добротой, направить сестру на путь истинный, а не упиваться своей праведностью!

Минут пять девушка просила у Бога прощения за недостойные мысли.

Тем временем сестра приказала ей одеться. Как она выяснила от одного приличного человека, Миноса, тут имеется специальная контора для женщин, ищущих работу, и вот туда они и отправятся.

Контора, дорога до которой заняла час, вызвала у Орландины некоторые сомнения. Нет, вроде и район был приличный, и вокруг не шныряли оборванные головорезы, и дом не был похож на притон.

Но все же…

В полутемной передней за конторкой сидел лысый упитанный тип.

– Мир дому сему, – поздоровалась Орландина. – Мы ищем работу. Я телохранительница, а моя сестра – служанка. И Криспин сказал нам…

Толстячок поднял глаза от конторки, окинул девушек как будто невидящим взглядом.

– Хм, слегка староваты, но вполне симпатичные, – изрек он. – Восемь, пять и три монеты с рыла, по пятнадцать за ночь, по двадцать пять за день, ежели кто клюнет. Жратва и койка – от заведения.

Орланда испуганно вскинулась, сброшенный этим движением капюшон упал на плечи. Брови хозяина поднялись.

– У, близняшки! Это другое дело. По полдисмы за танец, по три серебряных с клиента…

– Вы не поняли, уважаемый, – сдерживая рвущуюся с уст брань, произнесла Орландина. – Мы не по этой части. Нам нужна работа у какой-нибудь женщины…

На лице колобка возникла целая гамма чувств – недоумение, презрение, насмешка. Девушка уже приготовилась, что он прикажет им убираться прочь, но тот вдруг хлопнул себя по лбу.

– А, ну так бы сразу и говорили! Так это вам не сюда. Это вам надо к Валерии или к Большому Евнуху! Да-да, как раз Валерия сейчас народ набирает! Ступайте прямехонько на улицу Чаек, за два квартала отселе, там уж вам укажут. Да-да, ступайте к Валерии… – И, вновь утыкаясь в бумаги, пробормотал: – Ну, придурок Криспин. Нашел кого посылать! Не видит, что ли?

Обескураженные девчонки вышли на улицу.

– Может, пойдем к этой Валерии? – робко предложила Орланда. – Вдруг он дело говорил?

Терпение Орландины лопнуло.

Повернувшись к сестре, она в соответствующих выражениях объяснила той, что именно за заведение держит оная Валерия и для кого оно предназначается, что конкретно там будут с Орландой делать и что она об этом думает. А также что милая сестрица уже достигла возраста, когда сама может решать свою судьбу, и что если все вышеозначенное ее устраивает, то она, Орландина, не будет ей в этом препятствовать, но тогда им придется расстаться.

Под конец ее речи Орланда просто отвернулась и заплакала.

Орландина мысленно сплюнула. Вот, опять обидела.

– Ладно, сестричка, хватит сырость разводить, – взяла она послушницу за руку. – Пошли. Не ночевать же на улице.

Вернувшись, они сразу поднялись к себе. Не раздеваясь, Орландина растянулась на койке.

– Знаешь, Ланда, я думаю, мы ошиблись, – изрекла. – Наверное, оседать тут не надо. Чую, что в этом городе нашу сестру не уважают. Это же надо – в приличной гостинице мало что рабыни прислуживают, так еще и в ошейнике их выпускать не стесняются.

– Да и Серапис слишком близко, – поддакнула послушница.

Воительница молча согласилась.

Как ей объясняли старшие многоопытные соратники, есть два способа спасения от врага, который тебя много сильнее.

Первый – бежать, пока хватит сил. Чем дальше, тем лучше.

Второй – залечь где-нибудь неподалеку, затаиться и, выждав момент, нанести удар. Да уж, две девки наносят смертельный удар префекту Арторию и всему его воинству, за что божественный август их тут же делает своими наследницами.

Отправиться на Святой остров, как предлагала сестра, и все рассказать тамошним первосвященникам? Ну и что? Кому они поверят: беглой монашке и ее сестре-язычнице или самому влиятельному патрицию Империи, первосвященнику Британии, настоятельнице одной из главных христианских обителей Геба?

И чем они смогут доказать свои слова? Тем, что предъявят камни и «синюю пыль»? Да увидев такое, их сразу же порешат.

Александрия? Далеко. Ох, и далеко же. Поди, еще туда доберись. А там что? Как попасть ко двору августа? Как разыскать этого приятеля Смоллы Потифара?

Вот в таких мрачных размышлениях и прошел вечер.

Сестры улеглись спать, не зажигая свечей.

Заснуть не удалось.

Встав, Орландина подошла к окну. За мутноватыми стеклами было темно и тихо. Ущербная Селена висела низко над крышами. Темноту разрывал только тусклый свет факелов на стенах домов. Редкие припозднившиеся гуляки брели домой.

Амазонка вновь легла, завернувшись в колючее покрывало.

Невеселые мысли никак не хотели ее отпускать. Ну вот, удрали они с сестрой из Сераписа, своего родного города. А дальше-то что?

Хорошо, если Арторий и прочие, кто за этим стоит, забудут о них. А если нет?

Тогда можно где-нибудь осесть, как-нибудь обустроиться… Да, вот именно: «где-нибудь», «как-нибудь».

А если их решат достать, несмотря ни на что? Так и бродить всю жизнь, таясь ото всех и вздрагивая при виде стражника? Это ведь лишь со стороны кажется, что вольная жизнь простая и легкая.

Что бывает с такими бродягами перекати-поле, она представляла. Видела таких, покрытых шрамами с ног до головы, седых в сорок лет, сизых от выпитого, одиноких старух, уже не способных поднять меч и натянуть лук, даром прожегших жизнь, не имевших ни дома, ни семьи.

И хорошо еще, если у них оставался нажитый от кого-то из мимолетных кавалеров сын или дочь… А то ведь одна судьба – доживать из милости при казарме или вообще побираться на городских улицах.

Именно от такой судьбы, вдруг подумала Орландина, ее и старалась оберечь матушка Сэйра, когда выдала замуж за Клеора.

Не вояку ж ей сосватала, который только драться и умеет, а лекаря: тот всяко себе на жизнь заработает. И шансов голову сохранить у него побольше будет, чем у простого наемника. У воина какая жизнь? Есть войны, упаси от них все боги и император, – проливаешь кровь, холодаешь и голодаешь. Нет войны – ждешь ее да заработанное проедаешь, подумывая, что завтра будешь кушать. Вроде и платят немало, и опять же – добыча, а бывает ведь знатная добыча, даже и у нее, девчонки молоденькой, и то трофеи будь здоров попадались! А все словно вода весенняя – пронесется поток, пошумит, глядь, а рыбы-то опять на мели и жабрами хлопают. И куда только все девается?

Если по совести, так кому из наемников их ремесло дало даже не богатство, а нормальный достаток?

Взять хотя бы ее знакомых и близких. Мать только лет десять назад перебралась из казармы в свой домик, и то только потому, что сын умершей подруги уступил его за полцены. У Смоллы, правда, дом из кирпича с мансардой и собственная лавка в Новом Городе – так не приведи боги такой ценой богатство зарабатывать: из метателей «дикого огня» до старости доживают единицы.

Ну, кто еще? Разве вот Гордиан… Так ведь такое счастье, как ему, выпадает хорошо если одному из тысячи. Вон она Эгмунду Ворону подарила меч, за который поместье можно было купить. Он его быстренько продал и все за полгода спустил, а потом, чтобы долги раздать, и завербовался в Заморские королевства. И ни слуху ни духу. Говорят, съели его дикари краснокожие.

Нет, меча ей не жалко. Все было по справедливости – жизнь тогда ей спас Ворон. Грех было не одарить его достойно. Получилось бы, что она свою голову дешевле железяки ценит. Но все равно ведь впрок не пошло.

Странно, что эти мысли приходят ей только теперь, словно у нее глаза открылись. Или дело в том, что прежде она жила, особо не думая, как придется?

Получается, подумала Орландина, вроде как у разбойников да пиратов.

Казалось бы, бери нож да топор и выходи на большую дорогу – богатство само пойдет в руки. А, спрашивается, есть ли кто из лихих людей, кто свой фарт не спустил по-глупому, а пользу получил? Про таких только в сказках да песнях, пожалуй, и говорится. Если кто и забогател со всего этого, так это купцы, которые награбленное перепродают, да трактирщики, у которых братва гуляет. А у самого разбойника какая доля? Дубиной помахал, попил-погулял и на виселицу.

Если же кто-то – удалью, лихостью, удачей, умом добыл себе богатство или унаследовал его от предков, то должен всю жизнь трястись над ним, стеречь добро и приумножать. А перестанешь приумножать, да начнешь жить в свое удовольствие – смотришь, а тебя уже хватают стражники и тащат в долговую тюрьму.

Орландина, несмотря на юность, видела тому живые примеры.

Видала она и бывших богатых купцов, и их сынов, разорившихся напрочь и торгующих фруктами и сахарной ватой с лотка. Или патрицианок, исправно и вполне профессионально обслуживающих посетителей веселых заведений.

А ведь Серапис и окрестности были местом спокойным и относительно мирным. Во всяком случае войн, после которых сотни тысяч вмиг теряют все нажитое, не было уже на памяти целого поколения! Не окраины Империи, где постоянно то какие-нибудь варвары нападут, то пираты налетят, то беглые каторжники озоруют.

– Сестра, – вдруг тихо позвала Орланда. – Ты не спишь?

– Нет, не сплю, – ответила воительница. – Чего тебе?

Я хочу спросить, ты совсем не помнишь, ни капельки… нашу настоящую маму?

– Нет, говорила же, – вздохнула Орландина. – Как все отрезало.

Первое ее разумное воспоминание было таким.

Ей года четыре или около того. Она в женской казарме, в отгороженном ветхими занавесями углу, где ее кроватка стоит рядом с ложем Сэйры. Орландина возится на полу, играя в игрушки – неуклюжие тряпичные куклы, сшитые матушкой или кем-то из ее подруг, и напевая какую-то песенку. А ее приемная мать смотрит на нее, сидя на койке, подперев голову руками, и как-то по-особому нежно улыбается. А потом вдруг отворачивается и вытирает глаза, словно бы в них попала соринка…

Только сейчас Орландина поняла, как любила ее приемная мать. Эта высокая, рано поседевшая женщина неизвестного роду-племени, с кулаками побольше, чем у иного портового грузчика. И у которой на рукояти меча было два ряда зарубок, обозначавших количество лишенных ею жизни врагов.

Она, прозванная Железной Сэйрой, размякала от одного слова своей дочки, а уж слезами и плачем Орландина могла добиться чего угодно.

Ведь не хотела же матушка делать из нее воительницу, но уступила просьбам.

Как-то, когда ей было лет восемь, одна из пришедших к ним в гости товарок матери решила пошутить и сказала будто бы по секрету Орландине, что матушка собирается зажарить ее на свой день рождения и съесть в компании друзей. Мол, это у них в легионе такой обычай, пришедший будто бы от африканских амазонок, которые питались исключительно человечиной.

Не помня себя, Орландина, зарыдав, побежала в кладовую, где Сэйра как раз выбирала, чем ей угостить приятельницу.

При виде захлебывающейся рыданиями дочери та выронила собранную снедь и кинулась к девочке, спрашивая: что случилось? А Орландина все плакала и просила матушку не есть ее, говоря, что будет послушной девочкой, что не будет таскать у нее варенье из сундучка, а когда вырастет– заработает на службе много денег и построит матушке дворец. Кое-как успокоив орущее и залитое слезами существо и узнав, от кого Орландина это услышала, Сэйра с каменным лицом зашла в комнату и, не говоря ни слова, со всего маху заехала шутнице в челюсть, да так, что та вынесла спиной дверь…

«Матушка, прости дурочку молодую. Уж и не знаю, когда увидимся…»

Орландина почувствовала вдруг, как непривычно щиплет в глазах.

Под эти мрачные мысли она наконец и заснула.