Орландина сладко потянулась, стоя у открытого окна.

Учитывая тот факт, что из одежды на ней сейчас имелась лишь шелковая лента, да и та в волосах, поступок довольно опрометчивый для почтенной замужней женщины, каковой она с некоторых пор являлась.

И извинить ее могло лишь то, что окно выходило в сад ее собственного дома.

Прохладный ветерок приятно ласкал нагое тело, навевая какие-то смутные, игривые мысли.

Вздохнув, бросила взгляд на широкое ложе, застланное лучшими батистовыми простынями. Сейчас оно было пусто.

Ее муж, подающий надежды поэт Стир Максимус, не иначе как по привычке убежал в сад, слагать строки своих «бессмертных» творений, или отправился на кухню – закусить. А может, вообще ушел с утра пораньше, не попрощавшись даже с женой, на городской Форум – проводить время в компании таких же сочинителей.

Молодая женщина сдвинула брови.

Не то чтобы они со Стиром ссорились или тем более она сожалела о браке с любимым человеком, но…

Что-то в их отношениях было не то.

Ой, не то…

И что хуже всего, это самое «не то» было и во всей ее жизни – с самого триумфального возвращения в город, ставший родным.

Когда чуть больше полугода назад она сошла с галеры под императорским штандартом на Южную пристань Сераписа и собравшаяся толпа встретила их – ее с сестрой и нового наместника города – Эомая, ставшего мужем Орланды, приветственными криками, чего греха таить, у Орландины сладко закружилась голова – да и у кого бы не закружилась.

Потом она сама вышла замуж, и им со Старом подарили вот этот двухэтажный дом с перистилем и бассейном в небольшом, хотя и тенистом саду, принадлежавший прежде какому-то из заговорщиков, прирезанному своими же еще до позорного падения Мерланиуса.

(Первое, что сделала бывшая амазонка, так это рассчитала всех слуг, кроме приходящей кухарки – не привыкла она жить в доме с чужими людьми.)

И вот уже третий месяц они с супругом обитают тут.

Чем не жизнь? Да любая из ее товарок по легиону запродала бы душу всем подземным богам за такое счастье.

Но она-то не любая!

В детстве Орландине довелось слышать множество сказок самых разных народов – почитай всех, которые были представлены в Сераписском легионе вольных воинов.

Но рассказанные хоть в скромном уюте домика матушки Сэйры, хоть у лагерных костров, они всегда заканчивались почти одним и тем же. Царевич, принц, конунг, вождь или еще кто-то побеждал узурпатора, рубил голову чудовищу, женился на самой красивой девушке, королевской дочери или даже богине и… и жил долго и счастливо.

Продолжения обычно не было, и Орландина уже смутно понимала почему.

Вот вроде есть у нее все. Дом, почести, звание центуриона преторианцев, деньги, честное имя. Муж, наконец…

А счастье?..

Нет, не надо гневить богов, сколько их там ни есть, – живет она хорошо.

И однако не хватает какой-то малости, чтобы чувствовать себя по-настоящему удовлетворенной.

Ведь даже когда они чудом уцелели в пустыне возле мемфисского Города Мертвых, она вовсе не думала ни о богатстве, ни об особняке в лучшем квартале Сераписа.

Ее мечтой было спокойно вернуться сюда, поселиться с сестренкой в каком-нибудь домике на окраине, взять к себе матушку, найти себе и сестре хороших женихов, да и жить-поживать, зарабатывая деньги мечом.

А тут вдруг свалилось все сразу – от гвардейского звания до обожающего ее супруга.

Невольно позавидуешь сестре – Орланда свое положение жены наместника Сераписа восприняла с христианской кротостью – значит, так Богу угодно. Да и то сказать, Эомай – мужчина завидный…

У сестренки правда другие проблемы – хотя аббатису Кезию и убрали из сераписской обители Марии-Магдалины, но выдать имперскому суду категорически отказались – ибо Святой остров еще от августа Херония Весельчака получил привилегию судить своих священнослужителей собственным судом, если тех не брали с поличным.

А раз Кезия успела удрать, то и говорить не о чем.

Живет себе негодная блудница в Новом Иерусалиме, не тужит и козни плетет, распуская паскудные слухи о своей бывшей послушнице, нежданно-негаданно взлетевшей столь высоко.

И не попрешь ведь против – императорский эдикт, нынешним августом подтвержденный. А император не может быть неправ.

Ну да это ладно, а вот все остальное…

Вот, к примеру, мечталось Орландине разыскать их настоящих родителей – не вышло. А как теперь ей все бросить?

Хотела матушку к себе поселить – пожила Сэйра пару недель у них, да в свой небогатый домик в слободке и вернулась.

– Не привыкла я, дочка, к такой роскоши, уж как-нибудь доживу по-старому, – только грустно улыбнулась она, собирая скудные пожитки.

Все острее чуяла Орландина, что в ее внешне такой благополучной жизни что-то не так.

И теперь начинала лучше понимать тех из своих бывших товарищей-наемников, кому приваливала вдруг большая добыча на какой-нибудь из войн. Они сперва пытались остепениться да жить как все люди, прикупив лавчонку или трактир, а потом вдруг все бросали и возвращались обратно. К мелким войнам, когда подыхаешь за чужие деньги, к жизни на бивуаках под свист стрел да к ранней смерти – обычной для солдата.

Как-то она пожаловалась на свою непонятную тоску Смолле Смоленой. Та почему-то разозлилась и обозвала ее дурой набитой, а потом выразилась вообще нецензурно, в том смысле, что Стиру надо бы каждый год делать ей по ребенку. Тогда, мол, на глупые мысли времени не останется.

Орландина подошла к зеркалу – роскошному, стеклянному, какие только недавно научились отливать в Лютеции – первом в Империи городе по части всяких модных штучек.

Критически передернула плечами.

И без зеркала знает – лишних фунтов десять нагуляла.

От такой жизни растолстеешь.

Присев на край ложа, задумалась.

Да, определенно с ее жизнью что-то пошло не так.

А как шикарно все начиналось!

Весь первый месяц к ней в дом являлись уважаемые горожане.

Иногда с поздравлениями, иногда – с извинениями.

От местной тайной полиции, от купеческих корпораций, от магистрата и квартальных старейшин. Все поздравляли с победой, выражали преувеличенную гордость, что их землячка раскрыла злодейский заговор нечестивого Мерланиуса и помогла державе обрести наследника.

Круг центурионов родного легиона подарил ей золотой меч – знак высшего отличия для вольных воинов.

Даже от пресловутого Драко пришел человек – скромно одетый мозгляк в фальшивых драгоценностях – и сообщил, что доминус Клавдий Пизон и возглавляемые им «ночные работники» Сераписа к уважаемой Орландине никаких претензий не имеют. Ежели же у нее самой имеются какие-либо обиды, то прощеньица просим и всячески готовы возместить моральный ущерб.

Последним пожаловал посланец Аргантония – этого жалкого тартесского царька.

Толстый расфуфыренный вельможа с выкрашенной по древней моде в синий цвет бородой, он все рассыпался в извинениях, благодарил за спасение любимого племянника государя. И даже заявил, что помнит Орландину, когда та поднималась на стены. Под конец от имени Аргантония подарил шкатулку с драгоценностями да еще триста золотых солидов (четыреста пятьдесят имперских ауреусов!) в качестве компенсации за незаконный призыв в тартесское ополчение.

Весь разговор Орландина лишь презрительно кивала, вглядываясь в лицо гостя.

«Не знаю, пузанчик, видел ли ты меня, а вот тебя я точно видела…»

Она хорошо помнила, как Аргантоний со свитой частенько появлялся ввиду стен Тартесса (благоразумно не приближаясь на полет стрелы) и важно сидел на переносном троне, созерцая осажденный город. Не иначе надеялся, что от одного его вида жители откроют ворота. Этот синебородый был в числе вельмож, окружавших узурпатора.

А еще в ее памяти сохранилась картина, когда почтенный Эргион Ушбар (так звали толстяка), возглавлявший посольство Тартесса в Дельфах, требовал от жрецов заключить их с сестрой под стражу и выдать юного царя-беглеца Кара (между прочим, своего воспитанника) на суд Аргантония.

Солиды она отдала во «вдовью казну» легиона. Туда же думала пожертвовать и украшения, да муж как увидал их, прямо ахнул – среди этих побрякушек, оказывается, были и штучки древней тартесской работы, созданные по образцам времен Атлантиды.

Чуть не на коленях уговорил жену оставить цацки, и при каждом удобном случае заставлял цеплять на себя.

Хорошо хоть не требовал носить ритуальное кольцо для носа жриц тамошней богини… как ее там? Ладно, неважно.

Но все остальное – святое дело.

Словно гордость мужчины не в жене, а в том, что на ней надето! Право слово, как будто не поэт, а торгаш.

Вот на вчерашней вечеринке у Публия Трималхиона, уже месяц праздновавшего удачное избавление от уголовной ответственности за измену престолу (по слухам, стоившее банкиру чуть ли не половины его немаленького состояния), она сидела в шелковой тунике и в дурацком тартесском ожерелье, напоминающем золотой ошейник, слушала разговоры гостей про цены на вино и оливковое масло да комплименты мужчин с сально блестящими глазками. Для вида, правда, говорили – какие прекрасные стихи пишет ее муж и как они гордятся, что столь замечательный служитель муз живет в их городе.

Да, вот еще проблема – Стир. Вернее, его стихи.

Писал бы эти… элегии или гекзаметры. Ну, на худой конец – песни про пиратов и веселых девиц.

Так нет же – пробило вдруг ее муженька на сатиры с политическим подтекстом.

Взбрела ему в голову чушь несусветная. Дескать, нелады у них в державе. Оттого вся история с Арторием и Мерланиусом и стала возможной.

Писал он, конечно, без оскорбления величества и покушения на отеческих богов – в этом смысле жители аллеманских провинций выдрессированы как следует. Чувство самосохранения им еще Атаульф Клавдий Безумный привил.

Но вот все остальное…

Вот на вчерашнем пиру он, встав на стол, хотя вроде и выпил мало, прочел очередные стишки:

Дальше Орландина не помнила – тем более собравшиеся дружно зааплодировали, наперебой восхваляя творца и при этом многозначительно ухмыляясь.

Еще бы – в Сераписе каждый третий патриций и по сию пору не против, чтобы Арторий сел на александрийский трон.

В общем, с пира она ушла злая, да еще и чуть не разругавшись со Старом.

К тому ж девушку жутко злило, что весь вечер на ее законного мужа пялилась, подмигивая, эта похотливая купчиха Диана Винценгеторикс, вызывая труднопреодолимое желание запустить в нее блюдом или тарелкой.

Да у них в Солдатской слободке начни кто-то столь нагло делать намеки чужому мужу – выдрали бы все патлы! А тут нельзя – высшее общество!

И хотя ночью Стир попытался возместить ей испорченное настроение, но между любовными ласками бывшая амазонка некстати подумала, что свою немалую сноровку в ублажении прекрасного пола супруг наверняка приобрел в постели всяких распутных патрицианок да артисток, падких до смазливых певцов.

Да, еще немного, и она таки выскажет Стиру, что, видать, кое-что ослиное у него осталось – мозги.

Вот, между прочим, ушел с утра и даже не предупредил. Опять небось заявится ближе к ночи и скажет, что просто будить не хотел!

От невеселых размышлений Орландину отвлек шум за стеной.

Сперва она подумала, что явилась кухарка – спросить, чего госпоже угодно откушать на завтрак. Но звуки раздавались со стороны кладовой, где амазонка держала имевшееся у нее оружие.

Кто-то, вполголоса чертыхнувшись, зазвенел за стеной железом.

Орландина сдвинула брови.

Это уже начинало раздражать!

Не иначе ее драгоценный супруг решил пренебречь обществом других стихоплетов и придумал себе новое развлечение – вдохновения ради забрался в оружейную кладовую. И теперь наверняка картинно взмахивает мечом, изображая Геракла или Спартака и сочиняя очередную героическую поэму.

– Стир! – крикнула она. – Положи оружие на место: порежешься еще.

Вновь зазвенел металл, и снова кто-то воскликнул – вроде бы на непонятном языке, но с испугом.

– Стир, хватит, это не игрушки!

Но Максимус не унимался. Теперь он начал греметь доспехами – должно быть, пытался натянуть ее церемониальную преторианскую кирасу.

– Да перестань же!.. – начала не на шутку сердиться девушка и, как была без ничего, выскочила в коридор.

Спустя несколько мгновений ее рука решительно рванула дверь оружейной.

– Ой! – только и смогла растерянно вымолвить отставная амазонка, машинально прикрывая ладонью низ живота.

В центре оружейной комнаты грудой валялась ее парадная позолоченная броня, подаренная августом Птолемеем Сорок Четвертым.

А рядом, виновато потупившись, стоял невысокий мохнатый человечек с короткими, как у новорожденного козленка, рожками и детским личиком.