Послюнявив пальцы, Ифигениус перевернул страницу лежавшей перед ним книги.

Ох, и занятное же чтение!

Да и сам внешний вид книжицы был необычным. Дорого бы дали князья церкви со Святого острова, чтобы взглянуть на сей фолиант хоть одним глазком…

На первый взгляд обычный тебе кодекс. Однако совсем небольшого формата. Ну, правда, и таковые встречаются. Ежели, к примеру, молитвослов какой или одно из святых евангелий. Тут много пергамента не надобно. Да взять писца поискусней, чтоб почерк был хоть и мелкий, но разборчивый…

Пергамент! Хе-хе… Дорог больно тот материал. Епископ как-то прикинул, сколько следует извести несчастных телят, чтобы худо-бедно обеспечить все христианские храмы, выстроенные Велимиром за последнее время, священными и богослужебными книгами. Выходило сумасшедшее количество. Положим, из шкуры одного теленка можно изготовить четыре-пять листов пергамента. А на один лишь тоненький молитвослов идет около десяти таковых аркушей. Следует, два тельца на одну книжицу. А коли в библии листов четыреста. И оных священных писаний необходимо десятка два…

Изобрести бы субстанцию подешевле, но чтобы ничем пергаменту не уступала. Вот тогда бы воссиял огонь веры истинной в этих диких землях.

Говорят, в Китае научились варить некую «бумагу» из древесных опилок, рисовой соломки да тряпья. Что из себя представляет рекомое вещество, его преосвященство лишь догадывался. Полагая, что это нечто, напоминающее тот материал, из которого было изготовлено его сокровище.

Ибо стоило приоткрыть верхнюю крышку кодекса, как становилось понятным, что листы книги не из пергамента. И не папирусные, как у безбожных идолопоклонников египтян, кои до сих пор возятся со своим камышом для выработки письменных принадлежностей. А тонкие, белые. И буквицы на них явно писаны не пером, а чем-то иным. Может, и не человеком вовсе.

Ибо не в силах людская рука начертать литеры одного и того же размера по всей книге. Переписчик и устает, и прерывается, и пропускает буквы, а то и целые слова. Здесь же словно кто маком посыпал. Ровненькие ряды ровненьких знаков. Да что там – даже печатные книги, что в империи Ханьской научились делать, да и в Империи завелись – и то не такие.

Ценная вещь. Немалых денег стоит.

А у него, Ифигениуса, подобных книг целый сундук имеется…

Но эта, пожалуй, самая ценная.

Поскольку написана теми самыми литерами, кои его преосвященство… недавно сам изволил выдумать и назвать собственным именем.

Ифигеница, мать ее!..

Не зря ж говорят, что новое – это хорошо забытое старое.

Хотя, глядючи на оный кодекс, начинаешь сомневаться – старое ли?

Так, как там писано?

Ага!

«А Днепр впадает устьем в Понтийское море; это море слывет Русским, по берегам его учил, как говорят, святой Андрей, брат Петра…»

Хм, хм.

А не лучше ль так?

Перо владыки борзо забегало по пергаментной хартии.

«А Борисфен, иначе же Днепр, устьем впадает в Понт Эвксинский, называемый еще морем Куявским, по берегам же его учил святой человек Ифигениус, епископ Киевский.

Когда Ифигениус учил в Афинах и прибыл в Корсунь, узнал он, что недалеко от Корсуня устье Днепра, и захотел отправиться в Киев, и проплыл в устье днепровское, и оттуда отправился вверх по Днепру. И случилось так, что он пришел и стал под горами киевскими на берегу. И утром встал и сказал бывшим с ним ученикам: „Видите ли горы эти? На этих горах воссияет благодать Божия, а во граде сием великом воздвигнет Господь много церквей“. И взойдя на горы эти, благословил их, и поставил крест, и помолился Богу, и сошел с горы, где стоит княжой терем, и пошел в город. И увидел живущих там людей – каков их обычай и как моются и хлещутся, и удивился им. И отправился на Святой остров, и пришел в Новый Иерусалим, и поведал о том, как учил и что видел, и рассказал: „Диво видел я в Куявской земле на пути своем сюда. Видел бани деревянные, и натопят их сильно, и разденутся и будут наги, и обольются квасом кожевенным, и поднимут на себя прутья березовые молодые и бьют себя сами, и до того себя добьют, что едва вылезут, чуть живые, и обольются водою студеною, и только так оживут. И творят это постоянно, никем же не учимые, но сами себя мучат, и то творят омовенье себе, а не мученье“. Святые отцы же, слышав об этом, удивлялись…»

Во! Как на его взгляд, так вышло ничуть не хуже, чем в оригинале. Даже намного лучше. Потому как кто знает этого апостола Андрея в Куявии? Ну разве те, кто святое евангелие, завезенное со Старой Земли крестоносцами, читал. А вот его, Ифигениусово, имя гремит по всему государству и в веках прославиться должно.

Да простит Господь смертный грех гордыни скромному слуге своему.

Негромкий хлопок отвлек внимание преосвященного.

Прищурившись, он посмотрел в дальний угол и расплылся в довольной улыбке. Опять его любимица снесла яичко. Да не простое, а золотое!

Курочка Ряба была ценнейшим из последних приобретений владыки. Конфисковали ее у двух киевских старичков по закону, им же самим и сочиненному. Гласившему, что всякое колдовство и ведовство языческое объявляются враждебными вере истинной, а все, с оным волхвованием поганским связанное, подлежит немедленному изъятию и уничтожению.

У горожан отобрано было немало интересного. Так в коллекции епископа оказались сапоги-скороходы, скатерть-самобранка (как на диво, паразитка, подававшая исключительно постные блюда, «специально для христианского священнослужителя»).

И вот она, его несушечка. Привязался к ней, словно к родному дитяти…

– Ваше святейшество! – В покои просочился его верный помощник, Евлампий, молодой, но подающий надежды монах.

– Не величай меня сим титулом! – с деланым недовольством погрозился пальцем владыка. – Не папа, чай, и не патриарх!

– Дело времени, святейший! – замахал руками монашек. – Вот скоро учредим здесь самостийный патриархат…

– Опасные речи ведешь, – прищурил око Ифигениус. – Расколом попахивают. Так что там у тебя?

– Тот, которого вы вызывали, явился.

– А, проси, проси…

Гавейн вошел в помещение, по виду напоминавшее библиотеку, и очутился перед каким-то человеком, который сидел у письменного стола.

Бритт стоял и разглядывал этого человека.

Сначала ему показалось, что перед ним претор, изучающий некое дело, но вскоре он заметил, что мужчина, сидевший за столом, писал. Мгновение спустя человек закрыл рукопись, на которой было написано «Повесть временных лет», и поднял голову.

Рыцарь узнал Ифигениуса…

Приглашение в епископский дворец, располагавшийся неподалеку от Лысой горы, ему принесли после обеда.

Причем посыльный, худой парень гнусного вида, был тем самым монахом, которому Гавейн пару месяцев назад, как раз перед памятной поездкой по киевским окрестностям, дал на базаре в ухо, из-за чего чуть не угодил в караульню. Видимо, и инок признал своего обидчика. Потому что сразу же и прикрыл ухо рукой, словно оно до сих пор болело.

Быстренько сунул в руки крепышу берестяной свиток с большой печатью из красного сургуча, пробормотал что-то невразумительное и был таков.

Развернув послание, бородач прочитал вслух:

«Доминус Гавейн, вольный рыцарь на княжой службе, приглашается сегодня, к восьми часам вечера, в палаты его преосвященства епископа. Евлампий, владычный келейник».

– Черт возьми! – воскликнул Парсифаль. – Вот это свидание будет поопаснее нашей недавней схватки со змеями!

– Ты так думаешь? – нахмурился бритт. – Тогда я не пойду. Ну его на фиг, этого Кукиша!

– Отказываться нельзя, – покачала головой Файервинд. – Наши отношения с Офигениусом и так не проникнуты христианской любовью и дружеской симпатией. Он может воспринять отказ как личное оскорбление.

– Ты думаешь? – с сомнением покосился на ведьму рыцарь.

– В любом случае следует узнать, чего он от тебя хочет. Знать намерения противника – это уже половина пути к победе над ним.

– Будь что будет, я пойду. Хотя сдается мне, ничего хорошего из этого визита не выйдет.

Гавейн вздохнул.

Он догадывался, что могло стать причиной его вызова к епископу. До владыки уже наверняка дошли вести об участившихся встречах рыцаря и княжны Светланы. То они на охоту вместе съездят, то на ристалище приемы обращения с оружием друг с дружкой оттачивают, то в храм божий на службу вместе пойдут. А ведь это нехорошо, когда государева дочка на людях встречается с холостым парнем накануне великого турнира, где будет решаться вопрос о ее замужестве.

– Давайте сделаем так, – предложил Перси. – Когда ты пойдешь во дворец епископа, мы покараулим в каком-нибудь трактире, расположенном поблизости. Если чего, подай нам знак. Постараемся прийти тебе на помощь.

Он посмотрел на чародейку, та согласно кивнула.

– Хороший план. Мне как раз нужно обследовать Лысую гору.

– Чего-чего? – недопонял здоровяк. – Это еще зачем?!

– Ой, долго объяснять, – отмахнулась магичка. – Есть такие места, где наиболее вероятно появление метаморфозов. Вот Лысая гора как раз из таковских.

– А-а-а, – протянул Гавейн, делая вид, что ему все понятно, хотя на самом деле ничегошеньки не уразумел…

Епископ оперся локтем на рукопись, а щекой на руку и с минуту смотрел на рыцаря. Ни у кого не было такого проницательного, такого испытующего взгляда, как у владыки Ифигениуса, и Гавейн почувствовал, как лихорадочный озноб пробежал по его телу. Однако не показал виду и, держа шапку в руке, ожидал без излишней гордости, но и без излишнего смирения, пока его преосвященству угодно будет заговорить с ним.

– Сын мой, – начал Кукиш, – ты родом с островов?

– Да, святой отче, – отвечал крепыш.

– Кажется, ты в родстве с дуксом Лотом, повелителем Лотианы и Оркад? И даже с самим Арторием?

– Вы прекрасно осведомлены, – поклонился Гавейн.

А у самого на душе кошки заскребли. Получается, Фига наводил о нем справки. Не исключено, что и об эдикте Птолемея, объявившем их с Перси в розыск, здесь уже тоже известно. Не ошибся.

– Слыхивал я и о том, что некие два рыцаря с именами, очень похожими на прозвища ваши, наделали шума в Империи…

Бритт изобразил на лице полное непонимание.

– Шума?

– Да, что-то там связанное с покушением на особу его величества и попыткой узурпации власти… – Глаза епископа будто пытались проникнуть в самую душу. – Тебе о том ничего не ведомо?

– Никак нет! – по-военному отрапортовал крепыш, кося под дурачка.

– Вот и князю нашему не известно. – Ифигениус сделал паузу. – Пока. И княжне тоже… Что она подумает, ежели узнает, что завела… нежную дружбу с человеком недостойным, умышлявшим противу своего законного государя?.. Думаю, огорчится…

Ишь, как стелет-то. «Нежную дружбу», «огорчится». Сказал бы уж прямо: пошлет на все четыре стороны и дальше.

– Молод был, неразумен, – продолжал его преосвященство. – Но это не оправдание, сын мой. Закон есть закон. Как там у вас, имперцев, говорят: «Dura lex, sed lex» – «Суров закон, но на то он и закон».

Владыка хлопнул ладонью по столу, так что пыль клубом поднялась с его хартий и кодексов. Видимо, часть ее достигла преосвященного носа, потому что Кукиш громко чихнул.

– Желаю здравствовать! – молвил Гавейн, хотя подумал нечто совсем противоположное.

– Спасибо, юноша, – с достоинством ответил епископ. – Ты храбр, но неблагоразумен. Я люблю людей храбрых и с сердцем. Однако у тебя есть могущественные враги, и если ты не будешь осторожен, то погибнешь!

– Что же делать?

– Есть мысли, есть, – погладил усы и бородку Ифигениус. – Можно, к примеру, дать тебе другое имя, чтобы твое не светить. Под ним и на состязаниях выступить сможешь. Ты ведь думаешь о том?

Рыцарь склонил голову. Еще бы не думать!

– А подумал ли, что на состязания сии съедутся знатнейшие люди со всей Европы? И даже из Азии кто-то прибудет. Так вот, между ними могут быть и те, кто, узнав твое имя, запросто обличат тебя. Коли ж получишь другое прозванье – дело иное. Пусть даже в лицо узнают. Скажем, что обознались. Мало ль на белом свете человецей, схожих обличьем, обретается? Мы тебе такие бумаги выправим, кои будут лучшим доказательством! Ну, как бы ты хотел зваться? Можно Лысогором, к примеру, в честь этой горы, где моя резиденция, ежели невдомек. Или Святогор. Святогор богатырь, звучит, а? Можно и Лысогор богатырь! А можно и Святогор Лысогорович, – неприятно рассмеялся Кукиш. – Как, верно я мыслю?

– Все верно, владыка, – согласился бритт. – Только вот что я могу дать… взамен? У меня ж ничего за душой нет! Гол как сокол, как у вас говорят.

Ляпнул и тут же спохватился. А то епископу неизвестно, сколько они уже получили из княжеской казны злата-серебра.

– А ничего-то мне от тебя, сын мой, и не надобно, – елейным голосом ответствовал его преосвященство. – У самого, вишь, все имеется. Видел мою курочку-то? Глянь, глянь. Чудо дивное. Золотые яйца несет.

Гавейн с завистью посмотрел на редкую птицу. Вот бы ему такую. Бросил бы службу на фиг и стал бы жить-поживать припеваючи.

– Что бы ты сказал о чине сотника в моей дружине? – вдруг огорошил его Кукиш неожиданным предложением.

– Но я на службе у князя, ваше преосвященство… – смущенно начал рыцарь.

– Как, ты отказываешься?! – с удивлением воскликнул епископ. – И это после того, что я тебе посулил?!

– Что мне сказать, владыка? Все мои друзья по какой-то роковой случайности оказались, – Гавейн помялся, подбирая слова, – вашими недоброжелателями. И они дурно посмотрят, если я приму сейчас предложение вашего преосвященства…

– Это кто ж такие? Твой друг-товарищ, ведьма, с которой вы якшаетесь… Да, да, не думай, что мне ничего не известно, я лишь терплю до поры, до времени, – перехватил Ифигениус удивленный взор Гавейна. – Ведьма она, конечно, зело полезная, но скажу по чести – как только перестанет таковой быть…

Фига зловеще ухмыльнулся.

– Так что твоему похотливому аллеманскому приятелю надо поторопиться, если он желает вкусить ее прелестей. Хе-хе…

«И про то ему известно! – подивился рыцарь. – Какая ж это сука все доносит?!»

– Кстати, этот мерзкий скоморох тоже недолго задержится в сей юдоли слез… Короче, пойдешь служить или нет?! – рявкнул поп.

Видно было, что епископ начинал выходить из себя. В голосе его слышалась неприкрытая угроза.

– Разрешите подумать, ваше святейшество?! – с перепугу спутал титулы бородач и сам того не зная попал в яблочко.

На лице Ифигениуса появилось благожелательное выражение.

– Думай, – согласился. – Но недолго. Даю тебе месяц сроку. Не забывай, через месяц турнир.

– Я помню, владыка.

– Ступай, – милостиво махнул рукой епископ. – Евлампий тебя проводит…

Трактир с забавным названием «Три поросенка» находился как раз напротив резиденции его преосвященства.

Парсифаль остался снаружи, чтоб не проворонить возможный сигнал от Гавейна, а магичка зашла внутрь.

В трактире царила относительно спокойная атмосфера. Посетителей пока было мало, но Файервинд не сомневалась, что, когда совсем стемнеет, здесь будет веселье в полный рост. Лысая гора имела в Киеве весьма специфическую репутацию.

Хозяин трактира, увидев незнакомую посетительницу, немного оживился.

Черный плащ, черная шелковая рубаха с широкими рукавами до колен, под ними – черные штаны и черные туфли… Несмотря на этот мрачный облик, посетительница выглядела не без претензий на щегольство. Длинные волосы цвета темного золота разметались по плечам. Лицо было серьезным, хотя и не злым, а серо-голубые глаза излучали высокомерное сознание собственного достоинства.

Изобразив на мясистом лице доброжелательный оскал и отставив в сторону кружку сомнительной чистоты, трактирщик поинтересовался:

– Чего изволишь, красавица?

– Чего-нибудь съедобного и кувшин кваса, – не колеблясь, заказала магичка.

– Будет сделано, госпожа ведьма, – почтительно заявил трактирщик и кликнул служанку с кухни.

Файервинд села за столик неподалеку от стойки, несколько недоумевая, как хозяин трактира признал в ней чародейку.

В ожидании заказа она мельком оглядела немногочисленных посетителей: небольшая компания киевлян да несколько явно деревенских жителей. Ничего интересного. Странно, что не вертится никто из Кукишевой песьей своры. Такой важный пост и без присмотра. Или его преосвященство столь самонадеян, что полагает, будто в его хоромы никто посторонний сунуться не отважится? Напрасно, напрасно, святой отец.

Служанка принесла заказ, и женщина с аппетитом принялась за еду. При этом ее не оставляла мысль: что же понадобилось Офигениусу от здоровяка? Ну не перевербовать же он его решил, в самом деле? Неужели разведал что-то о ней и ее миссии? Или просто всех подозревает, мало ли?

А вдруг мудрецы из ти-уд решили ее банальнейшим образом засветить и сдать местным властям? С них станется. После того как она наотрез отказалась следовать их дурацким инструкциям…

Натренированный слух уловил перестук копыт за дверью…

Вот только стук был слишком странный для обычной лошади – скорее это могла бы быть миниатюрная пони.

Потом копыта застучали… по крыльцу корчмы. Как будто неведомый гость решил въехать в заведение верхом.

Повернув голову на скрип открывшейся двери, Файервинд подумала, что, наверное, спятила – в трактир важно вошел большой косматый… козел, при виде которого любой служитель зла и мрака радостно бы осклабился. Ибо был он абсолютно черный – от кончиков рогов до копыт, – лучшего для жертвоприношения какому-нибудь Азазелю или Старому Хозяину не придумаешь!

Войдя в притихшую корчму, козел дважды стукнул копытом по полу, словно расшаркиваясь.

Трактирщик остолбенел, глядя на явление нахального животного.

– Уйди, козел! – наконец рявкнул он, опомнившись.

При этом несколько посетителей испуганно дернулись, видимо восприняв приказ корчмаря на свой счет.

– Ме-э? – словно бы удивился козел.

– Чего, чего? – не понял хозяин заведения.

Козел как ни в чем не бывало подошел к стойке и сунул морду в кадку с пивом, из которой черпал янтарный напиток хозяин, от подобной наглости прямо окаменевший с черпаком в руках. Животное в три глотка осушило объемистый сосуд, а затем ловко подцепило на рога стоящее тут же ведерко – с тем же пивом и направилось к двери.

– Однако же козел козлом, а соображает, где самый смак! – прокомментировал кто-то из клиентов.

– А заплатить? – видать, совершенно ошалев, произнес трактирщик.

– Чем он тебе заплатит?! – буркнул кто-то. – Разве что шерсти из-под хвоста надергает.

– Ме-э-э-э! – бурно отреагировал козел на подобную идею, аккуратно стряхнул ведерко с рогов на пол, при этом не пролив ни капли, и угрожающе наклонил голову, целясь рогами в грудь хозяину.

– Ме-э-э-э!

– Ладно уж, – сдался владелец «Трех поросят». – Подавись, зверюга! Только сгинь отсюда…

Медленно и важно козел удалился с трофеем, почти человеческим движением передней ноги открыв дверь.

– Ото ж… – потрясенно пробормотал корчмарь. – Тридцать лет заведение держу, но чтобы козлы у меня пили… Нет, козлов-то много было, но ведь не в прямом же смысле!

Файервинд взирала на происходящее с не меньшим удивлением.

Поскольку от твари явно разило – и не козлом, а магией.

«Что это, козлооборотень? – изумилась она. – Козлолак, так сказать? Никогда о таких не слышала!»

Однако, похоже, факт не подлежит сомнению. Вряд ли это истинный оборотень. Их еще в древности не стало! Или… Или это метаморфус? Но почему защитный амулет не сработал?

И забыв про недоеденное жаркое, выскочила за дверь.

Селены не было, и темень стояла такая, что хоть глаз выколи.

Тем не менее козла она увидела, вернее – почуяла. И двинулась следом, через полузаброшенные огороды, мимо полуразвалившихся, давно покинутых халуп.

Поодаль мелькнула пара силуэтов сгорбленных старух – лысогорские ведьмы в эту ночь не спали.

Интересно, куда запропастился Парсифаль? Вечно его нет, когда нужно. Наверняка поперся прямо в епископский дворец товарища выручать. И чем только думает? Оно и понятно, блондин – он и в Куявии блондин.

Магичка сосредоточилась и осторожно просканировала козла. Что-то такое присутствовало и ощущалось, но ничего конкретного Файервинд не могла сказать.

Все боги и демоны, а пиво-то ему зачем?!

Вдруг чародейка почувствовала на себе чужие, недобрые и явно нечеловеческие взгляды. Как будто сама Тьма, которую поминала она не раз, смотрела на нее.

Ей стало не по себе.

Файервинд вдруг вспомнила то, что в них вколачивали, еще когда были несмышленышами, только-только поступившими в обучение к ти-уд.

То, что ночь – это не просто темное время суток… Что уютный и привычный мир, в котором существуют обычные люди, имеет свои границы. Что темный лес или даже городская улица имеют своих постоянных обитателей, которые не всегда кажутся тем, чем на самом деле являются.

И что, выходя во тьму, не всегда возвращаешься к свету.

Пожалев, что при ней нет клинка (в Клеве не очень-то поощрялось ношение женщинами оружия), она «включила» те чувства, которых не имели обычные люди.

Мрак вокруг стал серым.

Козел, видно, почуял что-то недоброе, обернулся и оскалился на ведьму.

И словно на его невидимый зов из зарослей кустарника выступило ни много ни мало пять козлов – точных копий первого.

Тревога Марички усилилась.

Тьма их знает, что это за козлы, да и козлы ли вообще? Вполне могут оказаться людоедами, как те северные олени с полуострова Тай-Мыр, о которых ей рассказывал Штор Мудрый…

Хватит ли ее посоха и магии, чтобы отбиться от непонятных страховидл? Пусть она одна из лучших чародеек, которые есть в племени людском, а перед ней всего лишь неразумные черные твари! И все же, может, бежать, пока не поздно? Но кто знает, вдруг они, подобно хищникам, чуют чужой страх и уж тогда точно кинутся за ней в погоню?

Козлы, однако, не спешили атаковать Файервинд. Напротив, они резво устремились к своему собрату, и спустя мгновение ночную тишину наполнило бульканье и чавканье.

Ведьма чуть не покатилась со смеху.

Козлы жадно пили пиво!!

И лишь осушив ведерко, они мрачно уставились на незваную гостью.

Но странное дело, ни агрессии, ни жажды крови от них не исходило. Скорее уж чувствовалось некое сожаление… Не оттого ли, что пива было мало?!

Некая смутная, наполовину оформившаяся мысль забрезжила в ее мозгу. Да такая нелепая, что Файервинд даже присвистнула от удивления.

А козлы словно того и ждали!

Дружно встав на задние ноги и смешно поджав передние, они пару раз переступили, будто пританцовывая, и недоуменно уставились на чаровницу, явно чего-то ожидая. Повинуясь интуиции, она вновь присвистнула, и рогатые сразу изобразили нечто вроде странного танца.

Тут уж Файервинд не знала – смеяться ей или плакать! Догадка вроде подтвердилась – выпив пива, козлолаки намеревались повеселиться, как и обычные пьяницы!

И, похоже, роль скомороха выпала ей.

Но что бы им спеть?

В странствиях своих красавица слышала немало кабацких песен разных земель и народов. Но вот куявских среди них еще не было. Не успела как-то по злачным местам из-за свалившихся на ее голову забот и хлопот походить.

Только почему обязательно кабацкие?

И, аккомпанируя себе ударами в ладоши, она затянула старую детскую песенку, немного переиначивая слова на новый лад.

Завела тем низким хрипловатым голосом, который, как она знала, отлично действует на мужиков (а кто такие мужики, если разобраться, как не козлы?):

И животные послушно выстроились в хоровод, притопывая копытцами и время от времени постукивая друг дружку рогами в такт песне.

Козлы принялись выделывать коленца, выкидывая в сторону сначала правую заднюю ногу, а потом переднюю.

И новая фигура танца. Прыжок вперед, затем небольшой – назад, и снова – вперед.

Козлы заметно заволновались, заозирались по сторонам, но танца не прекратили. Как будто кто-то невидимый и всемогущий принуждал их продолжать движение.

И в это время из серого мрака, окутывавшего место козлиного хоровода, стали появляться размытые тени, очертаниями и впрямь напоминавшие волков.

Файервинд словно не замечала, что происходит вокруг. Только чуяла, как непонятно откуда в нее вливается древняя темная сила, исстари принадлежавшая этому месту и лишь на время задремавшая, когда ей перестали служить. Сила эта нарастала с каждой секундой, хлеща через край.

На улочках, прилегающих к Лысой горе, лаяли собаки, чуя недоброе…

Ведьмы-знахарки, собиравшие тут украдкой ядовитые грибы и горькие травы, падали ниц…

Тревожно вздрогнул и забормотал во сне Ифигениус, напугав молоденькую послушницу, так что она, как была голая, выскочила из епископской спальни…

В смятении всматривались в ночной мрак Гавейн с Парсифалем, уже второй час безуспешно разыскивавшие свою «хозяйку» по путаным улочкам и пустырям Лысой горы.

А Файервинд ни о чем не думала.

Воздух звенел от ударов в ладоши, хриплый голос вздымался почти до крика, и в такт куплетам чавкали челюстями одни потусторонние создания, пожирая других.

– Вот как, вот как! – вторило ночное эхо.