Глава 17,
в которой Йоргена ругают, моют и стригут, а Кальпурций Тиилл расстраивается
И видит: замок на скалах
Зубчаты стены возвышает.
А. С. Пушкин
По дороге на Перцау Йорген, себе на горе, проговорился друзьям о своих снах…
На долгом привале, когда палящее полуденное солнце вынудило путников укрыться под сенью невысокого, корявого, зато раскидистого дерева, выросшего у дороги на северной оконечности Рогаровых трясин, ланцтрегер от нечего делать принялся пересказывать последний кошмар про усохших мертвецов и светлых тварей. В свете дня он уже не воспринимался как совершенно невыносимый, кое-какие моменты даже казались забавными. Особенно веселился хейлиг Мельхиор, услышав, за какие именно грехи Девы из сна сочли Йоргена недостойным дивного Регендала.
Не веселился Черный Легивар. Он вдруг насторожился.
– Так-так… Значит, тебе снился навоз и проснулся ты по уши в навозе… Интересное совпадение…
– Я думаю, тут не было совпадения, – возразил Йорген. – Во сне я ощутил на себе навоз, почувствовал его запах, вот он и приснился. Ведь со снегом и водой то же самое было…
– КАК?!! – вскакивая на ноги, завопил маг. – Ты видел во сне и снег, и воду?! И до сих пор молчал?!
Йорген, удивленный бурной реакцией мага, непонимающе пожал плечами:
– Ну да, неинтересные были сны, я и не стал рассказывать. А что такого? Обычное дело: если холодно спящему, ему снится снег, жарко – огонь. Что снаружи, то и на уме… Разве у тебя так не случается?
Он не сомневался, что маг ответит радостно: «Да-да, конечно, бывает, о чем разговор!» – и даст наконец закончить рассказ. Но маг смерил его ледяным взглядом.
– А тебе не приходило в голову, неуч несчастный, что все могло быть наоборот: что в твоем извращенном уме, то и снаружи?!
Пару минут все сидели молча – слова мага требовалось для начала осмыслить. Потом «виновник торжества» осторожно уточнил:
– Ты хочешь сказать, что мои сновидения каким-то образом становились явью?! Да ну… Что за вздор! Если бы колдовал я, у меня руки каждый раз делались бы прозрачными, сам знаешь. И вообще, это какую же силу надо иметь, чтобы наколдовать всякое разное, даже не проснувшись! Мне таких высот в жизни не достигнуть!
– Как раз в этом никто и не сомневается, – ворчливо откликнулся бакалавр (хотя Йорген втайне робко надеялся услышать: «Напрасно ты себя недооцениваешь, тебе суждено стать великим магом»). – Безусловно, то были спонтанные чары, но питались они твоими снами. И ты обязан был нам об этом сообщить, чтобы не подвергать ненужным страданиям. Столько мук из-за тебя приняли!.. – Тут он добавил еще несколько слов; мы не станем их здесь приводить, чтобы не выставлять Легивара Черного в невыгодном свете. Уточним лишь, что Девы Небесные подобных выражений не одобрили бы, а суть их сводилась к тому, что ланцтрегер Эрцхольм создание не умное.
Вопреки опасениям Кальпурция Тиилла, Йорген и в этот раз обижаться на Легивара не стал. Причиной тому было его воспитание. Юный фон Раух с детства и на всю жизнь усвоил: любой учитель или наставник имеет полное право не только всячески оскорблять своего ученика словесно, но при желании даже бить. Целый год Черный Легивар читал в академии лекции студиозусам-первогодкам, поэтому Йорген легко и без обид стерпел бы от него то, за что кого другого и убить мог.
Но очень расстроился Мельхиор:
– Господин маг, пожалуйста! Не следует так страшно ругать господина ланцтрегера Йоргена! Ведь он не мог знать… Никто не мог знать! Мне тоже часто снится разное… Снег, когда холодно…
– Этого неуча целый год героически терпели в лучшей Академии тайных наук! Он должен был научиться мыслить, как маг, а не как простой обыватель с улицы белошвеек… ну или там страж какой-то! – поправился бакалавр, сообразив, что на «простого обывателя» начальник Ночной стражи королевства все-таки не тянет. – Если бы он сразу сказал…
– Что бы ты тогда со мной сделал? – вяло попытался защититься Йорген, он считал, что ругают его совершенно справедливо, потому что огонь ему тоже снится часто, и счастье, что не привиделся на этот раз… – На улицу бы выгнал ночевать? К шторбам и голодным вервольфам?
– К лошадям! – огрызнулся маг. – Конюшня защищена слабее жилого помещения, тебе в ней было бы самое место.
– Вот спасибо! Наконец-то и для меня, бедного, место нашлось! – молвил с горечью ланцтрегер Эрцхольм. – А ты, ученый наш друг Легивар, чем браниться понапрасну, лучше объяснил бы всем нам, почему именно мои сны вдруг стали воплощаться в жизнь? Не твои, не Тиилла, не Хенсхена? Чем я такой особенный?
– Вот-вот, – подхватил Кальпурций. Его раздражал не столько резкий тон Легивара, к которому все давно успели привыкнуть, сколько та покорность, с которой Йорген выслушивал все его колкости и насмешки.
Силониец считал, что прежние отношения между ланцтрегером и магом, основанные не на новой, возникшей за последние месяцы дружбе, а на старой взаимной неприязни, были более здоровыми. Разве год назад, во время их первого совместного похода, стал бы Йорген терпеть такое обращение? Нет, он ответил бы так, что у бакалавра надолго пропало бы желание его задевать. А теперь он проглатывает обиду за обидой, и маг пользуется этим, ведет себя все более и более нагло. Пожалуй, Кальпурций сам поставил бы его на место, но пока не был уверен, стоит ли вмешиваться и затевать ссору в тот момент, когда они должны быть едины ради высшей цели.
– Объясни, будь добр! Ведь ты у нас выдающийся теоретик!
Но маг, увы, никаких объяснений дать не мог, поэтому лишь проворчал неразборчиво о дурной смешанной крови и влиянии Тьмы, и тема, к большому облегчению Йоргена, на том была исчерпана.
Город Перцау был красивым и большим, особенно по меркам здешних болот. Тянулись кварталы высоких каменных домов под черепичными крышами, сбегали к морю мощеные улицы, все было чисто, опрятно, добротно, и казалось, не бестолковому махтлагу Моосмоору город принадлежал, а совсем другой жизни. Здесь даже воздух был иным, после затхлых болотных испарений так приятно было вдохнуть полной грудью свежий соленый бриз холодного Нифльгардского залива.
Замок же Перцау оказался на удивление невелик – вполовину меньше, чем старая резиденция фон Лерхе в Эрнау. И выстроен он был иначе: без внешних стен и внутренних построек. На высоченной скале, круто обрывающейся к морю, громоздилась единственная массивная, плосковерхая башня. И выше этой постройки лишь чайки летали да плыли к востоку розовые облака.
Запрокинув головы, смотрели путники на этакое величие, постепенно осознавали, что туда, наверх, им придется как-то лезть, и от этого становилось страшно.
– А не лучше ли нам переночевать внизу? – робко предложил Кальпурций Тиилл. – Наверняка в этом славном городе отыщется неплохой гостиный двор. Так зачем же беспокоить почтенных домочадцев господина махтлагенара столь поздним визитом?
– Затем, что, когда до «почтенных домочадцев» дойдет слух (а это случится неминуемо, семейство фон Раухов в городе знают), что я, проезжая через Перцау, пренебрег визитом в замок, прощения мне не будет. Не опасайся, друг мой, мы будем желанными гостями.
В укрепленном жилище дядюшки Сигебанда он бывал бессчетное множество раз, к размерам его давно привык и даже не догадывался об истинных причинах беспокойства силонийца. А с приближением к скале оно, беспокойство это, усилилось многократно.
Наверх, в замок, вело два пути. Первый – узкая и невероятно крутая дорога, чрезвычайно ненадежная на вид. Для тех же, кто почему-то не желал ею воспользоваться либо спешил, был предусмотрен путь второй, по мнению силонийца еще более жуткий. Откуда-то сверху, со специального мостка, далеко выступающего из стены, вдоль обрывистого склона скалы спускалась на канате деревянная клетка: заходи, гость дорогой, и поехали!
Ну конечно, Йорген выбрал именно второй путь!
– Мы недостаточно умело управляемся с конями, чтобы лезть в гору верхом, да еще в сумерках. Пешком же будем сто лет ползти. В клетке выйдет гораздо быстрее. Если, конечно, докричимся. На лебедке обычно стоит Каспар Шлох, а он большой любитель поспать.
Кальпурций Тиилл принялся мысленно молить Дев Небесных, чтобы ниспослали Каспару Шлоху особенно крепкий и безмятежный сон; но, к сожалению, Йорген фон Раух при желании умел очень громко и требовательно орать. Очень скоро окрестность огласилась истошным скрипом и лязгом, и маленькое темное пятнышко клетки пришло в движение, стало медленно увеличиваться – призыв был услышан.
Вблизи подъемное сооружение понравилось Кальпурцию еще меньше, чем издали. Сама клетка, размером около восьми эллей в поперечнике, собранная из плохо отесанных досок, была очень грубой и больше всего напоминала те безобразные конструкции на колесах, в которых сажали преступников и возили по городу для устрашения обывателей. Но преступникам было легче, подумалось силонийцу, их-то на высоту птичьего полета никто не поднимал. Да еще на таких ужасных канатах – размахренных, с потертостями…
– Веселенькое предстоит путешествие. – Кальпурций не удержался от нервного смешка.
Йорген его «веселье» расценил правильно.
– Не опасайся, Тиилл, это очень надежная конструкция. Говорят, ей уже триста лет, и она за этот срок еще ни разу не падала.
– Спасибо, друг, ты меня успокоил! – изрек силониец с чувством. – Надеюсь, за этот срок хозяева хотя бы раз меняли канаты?
– Вот этого я не знаю, – ответил Йорген честно. Право, лучше бы соврал!
Первые минуты подъема были ужасны. Клетка шла вверх неровно, толчками и скрипела так, будто была готова развалиться на части в любую секунду. Несчастные узники ее стояли молча, зажмурившись, вцепившись в прутья побелевшими пальцами, и лица у них были просто зеленые. Один только Йорген не вписывался в общую цветовую гамму, он-то проделывал этот путь не один десяток раз и ни малейшего волнения не испытывал. Хотя плачевное состояние спутников от его внимания не укрылось, он представлял, что они должны были чувствовать. Когда-то, во времена оны, Рюдигер фон Раух за шкирку тащил его к подъемному устройству замка Перцау, и визгу было столько, что в городе вообразили, будто у господ режут свиней. Правда, случилось это давно – лет пятнадцать назад, но первое впечатление от того путешествия еще живо было в памяти.
– Зря вы глаза закрываете, лучше смотрите вдаль, – принялся советовать он, – на город или на море. Только взгляните, какая красота! Там огоньки, там, наоборот, закат… А вон чайка, чайка полетела!
– Только чаек мне сейчас и не хватало! – обморочно простонал Легивар. Он с детства боялся высоты, страха своего стыдился, и ему стоило огромного труда сдерживать рвущиеся наружу эмоции.
А хейлиг Мельхиор и силониец совету вняли, осторожно приоткрыли глаза.
Действительно, стало легче. «Слишком прекрасны виды, открывающиеся нам с высоты, чтобы позволить страху испортить удовольствие от созерцания оных», – по-силонийски высокопарно сказал себе Кальпурций. Он смотрел на город, раскинувшийся вдоль побережья, на уютно и мирно светящиеся окошки домов, смотрел на свинцово-серое море и розовую полоску неба над ним и думал о том, как же будет досадно, если вся эта красота достанется чужим мертвецам – может, они и праведники, но вряд ли смогут оценить ее по достоинству… Потом нечаянно бросил взгляд вниз и сам чуть не умер на месте. Дух захватило от высоты: чайки уже где-то под ногами летали.
Но мужчина не должен позволять себе слабости. Вместо того чтобы отвернуться, Кальпурций заставил себя смотреть вниз до тех пор, пока животный ужас не отступил и не сменился восторгом полета. Когда еще человеку представится возможность почувствовать себя птицей, пусть медленно, но очень высоко парящей? Разве это не прекрасно?!
Хейлиг Мельхиор по сторонам не смотрел, он находил утешение в молитве. Он думал о том, что на сколько-то десятков эллей все-таки ближе стал к Девам Небесным. Один только Легивар страдал жестоко все время и больше самой высоты боялся, что спутники заметят, сколь велик его страх. Но и его мучениям скоро пришел конец.
Подъем закончился, с шатких досок клетки друзья ступили на прочный настил мостка. Тогда Кальпурций вновь взглянул вниз и понял, что на самом деле не такой уж чудовищной была высота, просто чайки любят летать низко над морем.
Еще никогда в жизни Кальпурций Тиилл не видел разом столько благородных вдов.
Замок Перцау оказался полон женщин, и молодых, и средних лет, но последних, похоже, было чуть не вдвое больше. И все они накинулись на Йоргена: обнимали, целовали, тормошили (в Силонии дамы ведут себя сдержаннее), а он не успевал их представлять друзьям: Гильда фон Аугенграсс, вдова лагенара Штранда, Дитлинда фон Ранц, вдова богентрегера Хорнвальда, Гудрун фон Клеттер, вдова мессертрегера фон Клеттера…
Их было не меньше двадцати. И все оказались вдовами. Кроме того, по замку носилось множество детей – сирот, надо полагать. Но дети были обычными, а женщины выглядели странно: почти на каждой была мужская одежда, и оружие имелось при них.
В родной Силонии Кальпурцию Тииллу доводилось встречать дев-воительниц, независимых, гордых и надменных, ни в какой малости не желающих уступать мужчинам. Они носили мужскую одежду, идеально пригнанную к их прекрасным фигурам, но она не делала их похожими на мужчин, напротив, словно бы подчеркивала женскую красоту. Они вели себя нарочито резко, порой до грубости, и это тоже им шло. А как они умели двигаться! За их отточенными движениями можно было наблюдать часами, и оружие в их руках казалось неотъемлемой частью, естественным продолжением их самих…
Женщины замка Перцау не имели с гордыми южанками ничего общего. Фигурами они похвастаться не могли, все как на подбор были широкоплечи и мешковаты, мужская одежда, явно с чужого плеча, только усиливала это впечатление. Они носили ее без малейшего кокетства, просто потому, что так им было удобнее в данную минуту. Ну вот, допустим, захотела благородная дама развлечения ради поработать в любимом садике – облачилась в старое, затрапезное платье. А собралась куда-то на ночь глядя с оружием – надела штаны и куртку покойного супруга, что вещам даром лежать? И кроме этой одежды, ничего больше нарочито мужского в их поведении не было, они вовсе не играли в мужчин и никому ничего не стремились доказать. Возьмем медведицу, к примеру. Она, когда дерет охотника, вовсе не демонстрирует окружающим, что ничем не хуже мужа-медведя, просто дерет, и все, по звериной природе своей. Хотя может быть добродушной и сонной, если ее не злить… Почему-то вдовы замка Перцау очень напомнили Кальпурцию медведиц.
А друг Йорген внешним видом дам, похоже, удивлен не был. Только спросил весело:
– Куда это вы среди ночи наладились, дамы?
– Вервольфы у Гремучих скал объявились, кнехты жалуются. Надо бы загнать, – небрежно, будто о прополке моркови шла речь, ответила вдова богентрегера Хорнвальда, маленькая, круглолицая, с милыми ямочками на щеках.
– О! – обрадовался ланцтрегер. – Я с вами поохочусь!
– Еще чего выдумал! С дороги! Не поужинав! – раздались ахи-охи со всех сторон.
Та часть женщин, что была одета по-домашнему, в старомодные платья, какие на юге уже лет тридцать не носят, подхватила гостей, повлекла к столу. Засуетились слуги, замелькали подносы со снедью. Йоргена, к которому здесь относились совершенно по-родственному (и это неудивительно: позже выяснилось, что добрая половина дам приходится ему тетками или кузинами), прежде чем допустить к ужину, еще и вымыться с ног до головы заставили (пришлось долго доказывать, что ладони ничем не ототрешь, даже щеткой из свиной щетины, даже застывшей пеной огненных гор), и переодели в свежее, и красиво постригли. Гостям тоже предложили, но воспользовался ванной только Кальпурций, маг с хейлигом отказались, изрядно смутившись.
А силониец и за трапезой, и позже, когда дорогих гостей уложили спать, никак не мог избавиться от угрызений совести: вот они, здоровые молодые парни, едят, пьют, валяются на чистых постелях, а женщины, вместо того чтобы хранить тепло домашнего очага, как им суждено богами, где-то там в ночи сражаются с порождениями Тьмы! И как уж это Йорген не настоял?! Обязательно надо было поехать с ними!
– Ах, вздор! – отмахнулся северянин. – Какое там сражение! Что такое для наших тетушек загнать пару-тройку вервольфов? Ведь они в свое время и против кларов выходили.
– О ужас!!! Женщины против кларов?! – Кальпурций не верил своим ушам. Он хорошо помнил, что такое клары! Одни из самых жутких исчадий мрака: в два человеческих роста высотой, коротконогие и длиннорукие, с горбатым загривком, узким зубастым рылом, истекающим зловонной слюной, вечно голодными желтыми глазами и плотью прозрачной, будто у пещерной рыбы…
– Но как же вы, мужчины Севера, могли такое допустить?! – Силониец набросился на друга с таким возмущением, будто тот лично был виноват в горькой женской доле северянок. Хотя какой спрос был с Йоргена фон Рауха, если ему самому в ту пору едва минуло десять и в мирное время он считался бы еще ребенком?
Ланцтрегер отвечал очень спокойно:
– Ну как допустили? Тьма огромным войском шла с севера на Эрцхольм. Все мужчины от девяти и до шестидесяти лет и молодые девицы Норвальда, Моосмоора, Гаара и Вальдбунда были под Феннами, останавливали большой ее прорыв. А женщинам постарше пришлось оборонять край от тех тварей, которым удавалось преодолеть наш заслон. А что им еще оставалось? Если бы все мужья сидели по своим домам, оберегая жен, боюсь, мы бы с тобой здесь сейчас не разговаривали, друг мой.
Силониец на это ничего не ответил, только содрогнулся в душе. Тьма отступила на тысячу лет, но как долго еще будут открываться миру страшные тайны, связанные с ней? «Мужчины от девяти лет и молодые девицы»… Интересно, знали ли об этом в южных городах и столицах? Знал ли Гамр, когда взвинчивал цены на военную амуницию, или Фешта, когда продавала северянам зерно втридорога?.. Ах, да что там Гамр с Фештой!
Злая память услужливо нарисовала картину – старую, казавшуюся забытой: вот играет он, двенадцатилетний (по северным меркам совсем большой парень, пора на кларов выпускать), во внутреннем дворике родного дворца, как раз под окном отцовского кабинета. Ему совершенно неинтересно, что происходит там, внутри, но слух его невольно улавливает обрывки скучного взрослого разговора: «…север Эренмарка заметно ослаб за год и уже не сможет диктовать политику… Это нам на руку. За серебро они станут платить золотом, которое ничего не стоит там сейчас, его перестали воспринимать как ценность… Надо воспользоваться моментом…»
Чей это голос, чьи слова? Отца, государственного судии Тиилла? Или кого-то из его друзей-сенаторов? Да какая разница! Все, все они так думали, «ловили момент», рассуждали о выгоде. А в это самое время мягкие, ласковые, домашние женщины-северянки, чьи мужья, дочери и мальчишки-сыновья полегли под Феннами, защищали мир от тварей ночных… Стало горько, хоть плачь.
– Скажи, – обратился Кальпурций к Йоргену, – почему все эти женщины живут здесь, в замке, а не по своим домам?
В общем, он представлял, каким будет ответ.
– Их собственные дома и замки разрушены, пока нет ни людей, ни средств их восстанавливать. Вот и живут по родственникам, кто у нас в Норвальде, кто в Моосмооре, – ответил Йорген и вдруг загрустил. – Эх, видел бы ты наш Адлерхорст в Эрцхольме! Какой был замок, пока в него не вошли твари! Красивый, как из сказки. Я же до войны был маленький, не соображал, что Эрцхольм – самые бедные земли в Норвальде, так радовался, что наследую именно его и замок будет мой… Теперь стоит черный, страшный, башенки пообрушились, окна как пустые глазницы, и в сумерках люди в них видят синие огни. Туда до сих пор никто не решается проникнуть, и все, кто там погиб шесть лет назад, так и лежат непогребенными… а может, и ходят, кто их знает… Боюсь, замок уже нельзя будет восстановить.
Понятно, что его рассказ настроение силонийца не улучшил. Кальпурций долго еще лежал без сна, думая о грустном. А едва успел задремать, как был разбужен истошным лязгом: это возвращались с ночной охоты вдовы, подвесная же дорога, как на грех, проходила неподалеку от окна спальни, отведенной гостям (не по злому умыслу, конечно; Йорген сам по привычке занял эту комнату, именно в ней его селили в детстве).
Все дамы были живы, здоровы и веселы. Но скрип слышался чуть не до самого утра, потому что дам было много и поднимались они по очереди, да не одни. Прав оказался Йорген, утверждая, что ветхая с виду конструкция легко выдерживает вес коня. Своих-то скакунов они оставили у подножия, в небольшой конюшне при трактире. Йорген, опять же по привычке, собирался взять их наверх, но Кальпурций Тиилл от ужаса сделался особенно убедителен: «Друг мой, ну посуди сам, что делать коням на такой высоте? Да и вежливо ли это – являться в гости со скотиной? Понятно, что война диктовала свои правила, но теперь-то время мирное, и животные благополучно дождутся нас внизу. Да и быстрее выйдет, а то пока их по одному перетаскают…» К величайшему облегчению спутников, Йорген с его доводами легко согласился…
Охотницы же возвращались в замок вместе с лошадьми. Вот почему подъем был долгим и шумным.
– Но согласись, лучше скрип, чем… гм… последствия моих сновидений, – очень справедливо заметил Йорген. Кальпурций это охотно признал и утешился. Но потом весь день носом клевал, покачиваясь в седле.
Как ни старались тетушки с кузинами задержать любимого родственника и его друзей подольше – на один день хотя бы, – не вышло. Йорген стремился домой. Он позволял себя целовать сколько угодно, клялся, что вернется непременно и тогда уж будет гостить целый месяц, но мысль о том, что уже вечером он может переступить порог отчего дома, гнала ланцтрегера в путь, и ничто не могло его остановить.