9
Вой дракона, подкрепленный иллюминацией, переполошил обитателей поляны.
— Ой, что это? Ой, кто это? — наперебой запищали Парашка и Малашка, слетая с дерева. Они с разбега взметнулись на медведицу и пристроились у нее на загривке, трясясь от страха. Загалдели гусаки, куры, утки. Челядь Василисы сгрудилась у ее ног, обратив свои взоры на родной посад.
— То нареченный мой и воевода с нечистью бьются, — торжественно сказала Василиса. — Чую, Змея Горыныча Кощей на них наслал. Молитесь, слуги мои верные, чтоб не одолела нечисть поганая защитников наших.
— А Чебурашка? — робко спросила Малашка.
— Думаю, и Чебурашка в стороне не остался, — вздохнула Василиса. — Эх! И в такой момент ты меня предало, — упрекнула она зеркальце. — Хоть одним глазком глянуть, что там творится!
— Вряд ли тебе это понравится, — буркнуло зеркальце. — Спи спокойно. Иван твой такой пройдоха стал, что его теперь никакая нечисть не проймет. А показывать я вам больше ничего не буду. Бойкот у меня, ясно?
— Ясно, — вздохнула медведица и вновь устремила свой взор в сторону посада, где, по всей видимости, продолжался бой. Вой Горыныча затих, но чудовище было еще живо. Небо периодически озарялось всполохами его пламени, а затем начали стрелять. Выстрелы Василиса слышала впервые…
Чебурашка, подброшенный оглушительным ревом Горыныча, подскочил со своего ложа, на котором благополучно проспал все этапы борьбы с трехглавым змием, и схватился за голову, ощупывая набухающую шишку. К счастью, та дощечка крыльца, в которую он вмазался на этот раз, была прибита гораздо лучше предыдущей, благодаря чему прораб и избежал судьбы дракона, испуганно воющего у порога. Поправив здоровье медовухой из тайных запасов (какой же домовой НЗ не имеет), он осторожно выглянул наружу.
— Ну… не плачь, не плачь, — успокаивал Илья Горыныча, — поправим тебе зрение. Будешь как новенький. Ты уж прости меня, силенок не рассчитал. Надо было б звездочку поменьше выбрать… погорячился. Ты глазки-то закрой, я поколдую…
— Не надо! — шарахнулся Горыныч в сторону.
— Не робей, зрение возвращать буду. Или ты еще сомневаешься в моих силах?
— Нет, папа, — дружно сказали головы и покорно закрыли невидящие глаза.
Илья забормотал что-то неразборчивое, мысленно отсчитывая секунды. Он прекрасно знал, как долго длится шок от переизбытка фотонов на сетчатке у человека. В данный момент, правда, он имел дело с драконом, но…
— Откры-ы-ывай! — скомандовал капитан.
— Вижу, — облегченно выдохнула Правая, восторженно глядя на усыпанное звездами небо.
— Ну ты и силен, папа, — прохрипела Центральная, и тут она заметила ведро. Дальний перелет, оригинальные методы спасения капитана и ослепительный спор разожгли в ней такую жажду, что она, недолго думая, с размаху плюхнула свою морду в ведро, одним глотком втянула содержимое внутрь, несколько раз судорожно вздохнула, взметнулась вверх — и окрестности вторично огласил утробный рев дракона, сопровождаемый гигантским столбом пламени.
— Ух ты, — завистливо прошептала Левая, — я тоже так хочу.
— И я, и я, — засуетилась Правая, — мне тоже…
— Без базара, — радушно улыбнулся Илья. Вопрос утилизации был решен. Выгребную яму искать больше не нужно.
Он зашел в горницу, оттащил Никиту Авдеевича в угол (тот уже почти дополз до порога с явным желанием разобраться с супостатом, а заодно и с Иваном), подхватил два ведра самогонки и выставил их на крыльцо. Правая и Левая дружно ринулись вперед, и вскоре над посадом расцвели еще два огненных цветка.
— Мы вот тут смекаем, матушка, — слегка покачивающиеся индюки старательно дышали в сторону. — Надобно воеводе нашему с Иваном подкрепление доставить. Дозволь пострадать за отечество! Не пожалеем живота своего… — Сотник Авдей стукнул себя крылом в грудь, но не рассчитал парусности своих новых «рук» и зарылся клювом в землю.
Митрофан гордо тряхнул бородой и выступил вперед, прикрывая павшего товарища.
— Насмерть будем стоять, матушка! До последнего вздоха!
— Мамка, да они никак пьяные, — выпучила глаза Василиса.
— До последнего, говоришь? — зашипела рысь, вздыбив холку. — Это я вам сейчас устрою. Там, понимаешь, Никита Авдеич и Чебурашка с супостатом бьются, а они…
Битва была тяжелой, и Чебурашка, как и положено приличному домовому, занимался спасением остатков добра Василисы. Гремя ключами, домовой шнырял по подсобкам посада, торопливо пряча кухонную утварь в погреба и подвалы.
— Чебурашка! Мишень!
Пробурчав что-то нечленораздельное, Чебурашка схватил стопку тарелок, выскочил на крыльцо, сунул их Илье и вновь испарился. Илья взмахнул рукой. Блюдо взмыло в воздух. Левая плюнула огненным сгустком. «Снаряд» прошел метра на два левее. Цель булькнула в колодец. Центральная и Правая радостно заржали.
— Мазила, — закатывалась Правая.
— Ее всегда налево тянет, — вторила ей Центральная.
— Теперь моя очередь! Моя! — нетерпеливо задергалась Правая. Илья не возражал. Огнемет Правой сработал на два метра правее цели. Этой тарелке не повезло. В нижней части своей траектории она попыталась торпедировать чан, но он оказался крепче, о чем Чебурашке сообщил жалобный звон разбитой посуды. Чебурашка стиснул зубы и прибавил обороты.
— Ну кто так стреляет?! — Душа вояки не выдержала. — Салаги! Целиться надо!
Илья нырнул в горницу, споткнулся о петуха, упорно ползущего к двери, чертыхнулся, схватил автомат, поставил его на боевой взвод и выскочил обратно. Он решительно сунул тарелку в зубы Центральной.
— По моей команде кидай. А вы, демократы, подсветите вполсилы.
Правая и левая головы послушно задрали морды кверху и включили огнеметы.
— Давай, — скомандовал Илья. Центральная мотнула головой. Капитан вскинул автомат и короткой очередью срезал летящую мишень. Град черепков застучал по спине Горыныча.
— Здорово, — выдохнула Центральная. — Папа, научи. Как нам… это… целиться?
Капитан начал было нести ахинею насчет мушки и прорези, снайперской точности ворошиловских стрелков и заткнулся. Какая там, к черту, мушка и прорезь у Горыныча? Однако сообразительная Центральная самостоятельно нашла выход из положения.
— Папа! Базара нет! Ща попаду… — Голова завертелась в поисках достойной мишени и остановилась на последнем, чудом уцелевшем календарном столбе, торчащем на окраине подворья. Глаза Горыныча съехались к переносице, и капитан понял, что Центральная пытается использовать их в качестве мушки, а ложбину между выпуклыми ноздрями — в качестве прорези. Разумеется, ничего путного из этого не получилось. Если правый глаз видел в прорезь столб, то левый — кузницу Вакулы. Если левый смотрел на столб, то правый упирался в гостиный двор. Попытка еще ближе свести глаза привела к тому, что вскоре и правый и левый глаз не видели ничего, кроме переносицы. Центральная окосела. В прямом и переносном смысле.
— Папа! — Центральная ударилась в пьяную панику. — Спасай! — Зубастая морда шмякнулась о крыльцо, чуть не пришлепнув капитана. Чудом вывернувшийся из-под удара Илья мысленно погладил себя по голове. «Вовремя завязал. Рефлексы уже в норме. Однако с дракончиком надо что-то делать…» Капитан взглянул на Горыныча, доверчиво тыркавшегося носом в его живот, почесал затылок, махнул рукой, запрыгнул на шею Центральной и, примостившись поудобнее, руками и ногами попытался растащить глаза на положенное им место, но они упорно возвращались назад.
— Без кардинальных мер не обойтись, — вздохнул Илья. — Ну-ка, болезный, прикрой глазки. Не стоит тебе на это смотреть.
Доверие к «доктору» было так велико, что глазки прикрыли даже Правая и Левая. Илья перехватил автомат за ствол и со всего размаху хрястнул прикладом по выпуклому черепу Центральной. Шея ее выгнулась дугой, глаза, готовые выскочить из орбит, разъехались в разные стороны, потом съехались обратно, покачались и наконец встали как надо.
— Чур, другая моя! — Петух таки выполз на крыльцо. — Слышь, Горыныч, подставляй мурло. Попробуй удара молодецкого! — Никита Авдеевич попытался встать, но дальше партера дело не пошло.
— Да полно тебе воевать, Авдеич! Здесь все свои, врагов нет. Так что кончай буянить. А то похмелиться не дам.
— Что? — возмутился петух. — Это ты мне?
— Тебе-тебе. А будешь выступать, воеводства лишу, — решил подначить петуха Илья. — Вот только царем стану — и в рядовые.
— Меня? Дядьку Василисы? — Никита Авдеевич аж протрезвел от возмущения. Сердито толкнув крыльями пол, он принял вертикальное положение и вперил гневный взор в капитана.
— А почему бы и нет? Царская немилость — штука серьезная.
— Это да, — тяжело вздохнув, согласился петух, вспомнив, видать, что-то свое.
— Папа, давай я его съем! Он у Василисы самый вредный. — Центральная, облизнувшись, прицеливалась, как половчее схватить петуха, не задев при этом «папу».
— А почему ты? — возмутилась Левая. — Я, может, тоже хочу петушатинкой поужинать. Я, может, после того стада тифозного крошки во рту не имела.
— А меня забыли? — разозлилась Правая. — В конце концов, у нас демократия или нет? На троих делим. Чур, мне ножки… и гузку.
— Ох и ни хрена себе! А мне, значит, глотка костистая да крылья худосочные? — воинственно вскинулась Левая.
— Распределили, — ядовито прошипела Центральная, — все вкусненькое вам, а потроха вонючие мне.
— Это у меня вонючие? — вновь разозлился Никита Авдеевич.
— А это мы сейчас проверим, — посулила Центральная, широко разевая пасть. Судя по всему, делиться она ни с кем не собиралась и на этот раз.
— Остынь, Горыныч!
Пасть захлопнулась.
— И ты охолонь, Никита Авдеевич. Скажи лучше, ты мне друг или как?
Петух задумался. С одной стороны — обиды, нанесенные ему беспутным Иваном. Сразу зачесался клюв, по которому он ни за что ни про что схлопотал кувшином. А бесцеремонность, с которой Иван транспортировал его подальше от Горыныча? С другой — вроде защитник. Не дотянет до конца срока в посаде — век кукарекать Никите Авдеевичу да и…
Петух покосился на поредевший ряд ведер с супермедовухой. Они и перевесили чашу весов.
— Друг, — мрачно заявил воевода.
— Ну а ты, Горыныч, что скажешь? Друг я тебе или нет?
— Да ты че, папа? — загомонили головы. — Какой базар? Мы за тебя кому хошь пасть порвем! Без проблем, в натуре…
— Значит, друг?
— Друг! — рявкнули головы.
— А друг моего друга — мой друг, — изрек Илья древнюю мудрость.
Воевода с Горынычем с минуту пережевывали эту свежую мысль.
— Какой ты умный! — наконец выдохнула Центральная.
— Г-г-госсударственная голова… ик! — Никита Авдеевич растроганно обмяк, и хмель мгновенно захватил господствующие позиции в петушином теле.
— А я тебе друг или прораб? — Чебурашка, вынырнувший неизвестно откуда, теребил рукав капитана, тихонько позвякивая ключами.
— Ты даже больше. — Илья подхватил Чебурашку на руки. — Ты мой Друг Прораб, Левая Рука Папы Посада Василисы Премудрой, или Прекрасной… ну, это кому как понравится.
— А новую шапку дашь?
— Какой базар, пушистик? — Капитан потянулся к рюкзаку и, поколдовав над «Рамодановскими вестями», торжественно водрузил новую треуголку на Чебурашку.
— Братину хмельную сюда! — загорланил восторженно петух. — Скрепим наш союз, по обычаю русскому, чарой застольной!
— Правильное решение! — загомонили головы. Чебурашка радостно прыгал по крыльцу. Центральная, не дожидаясь команды, вытянула длинную шею и извлекла из горницы очередное ведро. Илья смущенно крякнул. События начали выходить из-под контроля. Пить ему уже не хотелось. Чувство самосохранения подсказывало бравому капитану, что выпутаться из этой дурацкой истории, куда его занесло с бодуна, можно только на трезвую голову. Окинув взглядом хмельную компанию, он мысленно оценил габариты Горыныча и решительно тряхнул головой:
— Быть посему! — Собственноручно наполнил черпачок до краев и с поклоном преподнес Никите Авдеевичу: — Вам, воевода, по старшинству, как дядьке Василисы, первый глоток.
Петух гордо тряхнул гребешком и погрузил свой клюв в мутноватую жидкость. Так как братина шла по кругу, то следующий на ее пути оказался нетерпеливо ерзающий Чебурашка. Этого трезвый Илья вынести уже не мог.
— Детям до шестнадцати лет нужно пить исключительно молоко, — назидательно произнес капитан, отдергивая черпак. — Ты и так вчера отличился.
— А мне сто шестьдесят, — обрадовался Чебурашка.
— Чего сто шестьдесят?
— Лет.
— Сколько? — ахнул Илья.
— Ну, почти сто шестьдесят, — заторопился Чебурашка, — скоро исполнится… совсем чуть-чуть осталось… один годик всего.
— Один? — обалдело переспросил капитан.
— Ага… два… с половиной… но никак не больше трех.
— Тты его… ик!.. не слушай, — пьяно качнулся петух. — Ему десять лет разменять, все равно что нам год.
Илья строго погрозил пальцем домовому:
— Нехорошо обманывать старших.
— Так за дружбу же, — обиженно пискнул Чебурашка, — святое дело…
Против этого возразить было трудно.
— Хорошо, но только один глоток. Символический.
Чебурашка обрадованно облизнулся. Глоток был долгий и смачный. Когда братину сумели выдрать из его рук, уровень жидкости в ней заметно понизился. Три пары глаз Горыныча с явным осуждением посмотрели на домового. Чебурашка смущенно шаркнул ножкой, пряча глаза. Левая заглянула в братину:
— Да тут и пить-то…
— Тут дело не в выпивке, — оборвала ее Центральная, — уважение оказать надо.
Головы переглянулись и по очереди погрузили длинные змеиные языки в черпачок.
— Мы еще успеем наверстать, — успокоила Правую и Левую Центральная, косясь на практически полное ведро. Расчеты Ильи не оправдались. Неожиданная деликатность Горыныча оставила в чаре довольно солидную дозу. Капитан мученическим взглядом посмотрел на дракона. Тот понял это по-своему.
— Папа, — громко прошептала Левая, — а ты долей. Ты у нас самый главный, тебе положено…
Это был шанс, и Илья им, естественно, воспользовался.
— Будем считать, что вы ничего не видели, — заговорщицки подмигнул он Горынычу. Головы дружно закачались на шеях и честно отвернулись. Остатки сивухи вернулись в ведро, а ее место занял квас из кувшина.
— Ну, Горыныч, за дружбу! — воскликнул капитан, осушая черпак до дна.
— Молодец папа! Душевно принял, — загомонили головы.
Илья окинул взглядом свою команду:
— Так, баиньки пора, завтра, чую, хлопот не меньше будет.
— Мне никак… — затрепыхался по крыльцу петух, — нельзя… чувство долга…
Никита Авдеевич дополз до края крыльца, кубарем скатился по ступенькам и, не открывая глаз, двинулся на Горыныча. Дракон на всякий случай подвинулся, но лапу убрать не успел. Наткнувшись на нее, Никита Авдеевич сел на хвост, сердито закудахтал и заковылял в обход.
— Какой долг? — поинтересовался капитан.
— Перед матушкой нашей, Василисой. Я посад охранять должон от нечисти всякой, — сообщил петух, мерно вышагивая вокруг тумбообразной лапы Горыныча.
— Я тоже… — буркнул Чебурашка и загремел ключами. — У меня тоже долг… Хозяйство большое… за всем углядеть надо…
Домовой повторил путь Никиты Авдеевича по ступенькам и зачем-то пополз под крыльцо.
— Долг, — пробормотала Центральная, — у всех какой-то долг… а мы чем хуже? А ну-ка напрягитесь, — обратилась она к Правой и Левой.
— Наш долг быть с папой, — уверенно заявила Правая.
— И охранять его от Кощея, — добавила Левая.
— Так мы ж на него работаем, — ахнула Центральная.
— На кого?
— На Кощея, — растерянно прошептала Центральная, — и наш долг съесть папу…
Из-под крыльца высунулась ушастая физиономия Чебурашки.
— Сдается мне, морда твоя… — домовой попытался упереть коротенькие ручки в бока, — …помятая.
— Это почему помятая? — обиделась Центральная.
— А потому что мы тебе ее сейчас помнем, — пояснила Левая.
— С двух сторон, — уточнила Правая.
Никита Авдеевич имел феноменальное чутье на любой намек назревающей смуты и драки и, как правило, никогда в стороне не оставался. Недолго думая, он вонзил свой клюв в лапу Горыныча, вокруг которой ходил дозором. Илья, почувствовав, что запахло жареным, закинул Чебурашку на крыльцо, схватил в охапку петуха и поволок его от греха подальше.
— Поостынь тут немного, — пробормотал он, прислоняя вояку к срубу колодца. Петух клюнул и его. На это ушли последние силы. Клюв застрял в трещине разбухшего от влаги бревна. Никита Авдеевич отключился, повиснув грязным, пыльным комком перьев на срубе. Илья этого уже не видел, ибо спешил на шум драки, разгоравшейся у крыльца. Правая и Левая дружно мутузили Центральную. На перилах стоял Чебурашка с поднятым над головой черпаком.
— Ты Центральная? — интересовался он у каждой из мелькавших перед ним драконьих морд. Морды не отвечали. Им было не до того. — Ты Центральная? — чуть не плача, вопрошал домовой и, наконец отчаявшись добиться ответа, принялся лупцевать по всем подряд. Ковшик начал быстро выворачиваться наизнанку.
Разборка длилась недолго. К моменту возвращения Ильи длинные шеи дракона переплелись в немыслимый клубок, из которого торчали оскаленные драконьи морды с выпученными глазами. Которая из них была Правая, которая Левая, а какая Центральная, разобрать было абсолютно невозможно. Вошедший в раж Чебурашка спрыгнул с крыльца на клубок и упоенно стучал по головам ковшиком, переползая по очереди от одной к другой. Головы молча терпели издевательства домового и только обалдело моргали при каждом ударе. Илья сдернул с клубка зверствующего Чебурашку и отнял у него черпак.
— Пусти, — запыхтел, пытаясь вырваться, домовой, — они мне скажут, которая из них Центральная.
— Я, — сообщила голова с двумя симметричными фингалами под глазами.
Чебурашка дернулся за ковшиком, но Илья легонько шлепнул его пониже спины:
— Брэк! В угол ринга.
— За что? — обиженно засопел домовой, но послушно поднялся по ступенькам и встал в угол. Авторитет «папы» был непререкаем.
Илья повернулся к Горынычу и даже присвистнул от удивления. Шейный узел был тугой и плотный.
— Ну и что теперь делать с тобой будем, Горыныч? Не успели за дружбу братину хмельную опустошить, как ты сразу мордобой устроил.
Головы пристыженно молчали.
— Да-а-а, — протянул Илья, — гордиев узел развязать непросто.
— А ты возьми да сабелькою острой, — подал из своего угла голос Чебурашка. По всему было видно, что он еще не остыл.
— Нет, ты не Наполеон, — укоризненно покачал головой капитан, — у тебя все замашки Македонского.
— Красиво. Какие стихи рождаются, — вдруг мечтательно протянула Центральная. — А если, скажем, так:
Гордиев узел развязать непросто
Но если меч у вас наточен остро,
Вам повезло…
— Кому повезло, дура, — подала голос Левая, — нас сейчас на полоски резать будут.
— За что? — искренне удивилась Центральная.
— За папу, бестолочь, — прошипела Правая. — Память отшибло? Кто его скушать хотел?
— Кощей.
— А разве не ты?
— Не я.
— А за что мы тебе морду били?
— Вы мне? Ха-ха…
Головы сделали рывок по направлению друг к другу и затянули шейный узел еще туже.
— Какой темперамент! — покачал головой Илья. — Я вас, пожалуй, не буду распутывать, не то опять передеретесь.
— Папа, спасай! — просипела Левая. — Дышать нечем.
— А буянить больше не будете?
— Мы больше не будем, — с натугой прошелестели головы.
— Попробую поверить. Так… ты морду назад… да не ты, а та, у которой фингал под правым глазом… Хорошо… А теперь ты, бард наш посадский, ныряй в ту петлю… Отлично…
Не прошло и двух минут, как драконьи морды вздохнули с облегчением, покачиваясь на длинных шеях.
— Ну миленькое, ну что тебе стоит? Прости ты дурня старого, мужлана неотесанного. Позволь хоть одним глазком глянуть, что в посаде делается. — Василиса нежно поглаживала зеркальце. — Сердце мое изболелося, исстрадалося. — На зеркальце упала первая слезинка. Стеклянная поверхность нервно вздрогнула.
— Ну разве что одним глазком, — неуверенно пробормотало оно.
— Одним, одним, — обрадовалась медведица, торопливо вытирая слезы мохнатой лапой. Зеркальная гладь пошла голубыми волнами, и перед глазами Василисы появилась сердитая физиономия Чебурашки, яростно колошматившего черпаком по драконьим мордам.
— Ах, — всплеснула лапами пораженная Василиса, — Чебурашка… — Зеркальце отлетело в сторону. — Какая битва! Какой героизм!
— Ну все! — послышалось из кустов. — Последняя трансляция. Больше не заикайся и не канючь. Точка!
