Скрип двери ворвался в мое сновидение неожиданно. Я сразу очнулся и приподнял голову, напряженно вглядываясь в расцвеченный факельным пламенем полумрак, — кто там?.. Мне показалось, что вернулся Филимон, одумавшись и решив-таки меня освободить. Я даже закричал радостно:

— Филя! Дружище! Наконец-то!

— Сейча-ас, касатик… — продребезжал совсем не филимоновский голос. — Кто тут у нас отдыхает? А я вот тебе еду притащил… Ешь до отвалу, а не наешься, так я еще принесу. Мне не трудно. Лишь бы ты, касатик, жив-здоров был. До завтрашнего утра… Ф-фух, последняя камера — и на сегодня всё!

Дедок Никодим вполз в камеру задом наперед, волоча за собой уже знакомую мне кадушку. Поставил ее на пол и обернулся ко мне, вытирая пот с морщинистого лба.

— Филимон… — севшим от ужаса голосом проговорил я. — Дружище…

— Какой-такой Филимон? — встревожился Никодим. — Где?

Я молчал, холодея. Вспоминал все гадости, которые рассказывал про этого старикана мой бес-коллега. Случилось самое паскудное из того, что могло случиться. В мою камеру забрел не кто иной, как палач!

Никодим подошел ко мне близко-близко и сощурился.

— Где-то я тебя видел, — сказал он. — Ага! Ты из тех колдунов, про которых я начальству сообщил!

Я молчал, соображая, что же предпринять.

— И в цепя-ах… — протянул Никодим, облизываясь.

Трусцой он сбегал к двери, выглянул и, видимо, самому себе сказал:

— Никого нет…

Вернулся ко мне, потирая руки.

— Работа на сегодня почти закончена, — пробормотал он, мутнея глазами и становясь всё оживленнее, — старуха меня не ждет, так что можно немного и…

Он не договорил — просто несколько раз сжал и разжал пальцы, точно хищная птица когти. И я всё понял…

Удивительно, как любимое дело преображает человека! За минуту Никодим из дряхлой развалины превратился в сияющего энтузиаста — престарелого, конечно, но еще полного сил…

— Погоди, касатик, сейчас…

Никодим нагнулся и вытащил из-под топчана деревянный ящик, в котором неприятно лязгнули какие-то железяки. Они походили на хирургические инструменты — только несколько варварского вида.

— Что бы ты ни собирался делать, — проговорил я, косясь на железки, — имей в виду: Филимон — мой друг!

— Друг, друг, — согласился Никодим, вдохновенно перебирая инструменты, — знаем… И батюшка-государь у тебя в родне ходит… Так что если я тебя хоть пальцем трону, то мне худо будет… Слышали… Я, касатик, сорок лет в застенках работаю заплечных дел мастером! Чего только не наслушался… Прямо диву даешься: человек в цепях лежит, к пытке готовится — а всё равно грозится!

— А ну прекратить! — крикнул я, не зная, что еще предпринять. — Указания насчет применения ко мне физического воздействия были?! Сгною! Уволю! Неужели у тебя никаких других дел нет, кроме как безвинного беса мучить? Ведь почтенный старикан, внуки, должно, ждут…

— Нет у меня никаких дел, — нервно оглядываясь и потирая руки, проговорил Никодим. — Нет… Почти… Не забыть бы цепи смазать… В соседней камере… А то недалеко и до греха…

— Какие еще цепи?! То есть иди немедленно и смазывай! Всё Филимону доложу!

— Не доложишь. Язык я тебе отрежу — и не доложишь… Ишь какой указчик нашелся!.. А цепи я обязательно смажу. Без этого нельзя. Серьезный душегуб в соседней камере содержится — Ахмет Медный Лоб зовут его. Лбом любую стену пробьет — только дай волю… Да волю-то ему никто и не дает! Обмотали цепями, спеленали, болтается, как муха в паутине… Трепыхается день и ночь, выбраться хочет, зверь такой, чтобы снова бесчинства творить… Кажный день цепи смазываем особым составом. Ежели не смазать — разорвет и вырвется!

— Так чего ты ждешь! Ведь вырвется! Оставь меня в покое, иди Ахмета охраняй! Или пытай его!

— Не-эт, касатик… Не такой я дурак, чтобы к басурманину приближаться. Еще изловчится да и двинет меня лбом своим медным!.. А цепи я смажу, смажу, конечно. После того как с тобой натешусь!

— Трус! — закричал я. — Старый идиот! Помогите! На помощь! Филимон!!!

— Ори, ори… — бормотал Никодим, плотно прикрывая дверь. — Здесь же пыточная. Стены, значит, особые — тройной крепости. Никто не услышит. Кроме меня. А меня крики не раздражают. Они мне нравятся.

Я смолк. Не потому что не хотел доставлять лишнего удовольствия заплечных дел мастеру, а потому что вдруг увидел глаза Никодима. Доселе мутные, они прояснились и заблестели. У меня даже дыхание перехватило! Словно жерла фабричных мясорубок смотрели на меня — кроваво-черные провалы, на дне которых смыкаются и размыкаются смертоносные ножи-лезвия… Да, этот не остановится — даже под угрозой собственной смерти! Он просто больше не владеет собой.

— Меня же завтра на казнь надо будет живым и здоровым выводить, — хрипло проговорил я, — по приказу царя… Тебе же… нахлобучка будет… старый душегуб!

Никодим на мгновение остановился. Облизнулся — я заметил, какие у него не по-стариковски розовые губы, — шумно сглотнул и сказал умоляюще:

— Ну я только немножко… Не до смерти… Шибко охота мне… Работы совсем не стало — молодые хлеб отобрали. Раньше имя мое гремело по всем землям православным, а сейчас только еду таскать арестантам дозволяют. Но я же — мастер! Где справедливость?.. Никто не узнает… — Тут он захихикал. — Завтра тебя прихлопнут — и концы в воду! Никто и разбираться не будет…

Я не нашел что ответить.

А Никодим развил бурную деятельности. Притащил из угла жаровню, ахнул о пол табуретку, с помощью ее обломков и настенного факела разжег в жаровне огонь. Мурлыча под нос какую-то песенку, положил на закопченную решетку большой зазубренный крюк, соединенный с кривым лезвием.

— Это что такое? — спросил я. Никодим всплеснул руками:

— Интересно?!

— Вообще-то да…

— Сейчас, сейчас, касатик… Пока жаровня раскаляется, время есть… — Он поднял ящик с инструментами, огляделся и, не найдя лучшего места, вывалил железки мне на колени. — Ты — молодец! — одобрительно проговорил палач. — Никто раньше не интересовался. Все почему-то когда такие штучки видят, орут и плачут. А я ведь мастер! Мастерство мое вместе со мной и уйдет. Учеников-то нет! Молодые надо мной смеются: им бы плетьми бить да дубинами колошматить — никакого таланта в них! Дуболомы! Инструменты почти не использует — вот они и валяются по пыточным, пылью покрываются… Погляди, касатик. Этот резак — для отпиливания пальцев: видишь зазубрины… Это — игла подноготная, средняя. Эта вот — большая подноготная… А эти щипчики — для отрывания кусочков кожи… Ах, сволочи, щипчики затупили! Сколько раз говорил — не использовать для срывания ногтей! Только для кожи! Это ж тонкая работа! Понимать надо!

Никодим раскраснелся, словно маньяк-филателист, демонстрирующий восхищенной публике уникальные экземпляры из своей коллекции. Меня давно уже мутило, я пару раз простонал:

— Не надо!.. — Но он меня не слышал.

— Буравчик! Бурит всё, даже кость — очень медленно и болезненно… Удавка. Конский волос высшего сорта! Нет, не для шеи, а для перетягивания конечностей до полного онемения…

— Хватит! — заорал я. — Всё! Делай, что хочешь, только перестань! У тебя эта железная хреновина на решетке раскалилась и готова к употреблению! Лучше муки физические, чем духовные! Хватит!

— Успеется, — мельком глянув на жаровню, сказал Никодим. — А это вот — специальная игла и специальная соляная нить для наиболее болезненного зашивания естественных отверстий человека…

— Не-эт!..

И тут я стал молить о чуде освобождения. Искренне и вслух!.. Правда, молил абстрактно, без адресата, потому что не знал, к кому обращаться: моя контора подобных услуг своим сотрудникам не оказывает (в соцпакете не оговорено), а конкурирующей организации до меня дела нет.

— Капельница… Из нее раскаленное олово удобно капать… — дребезжал старческий голос.

Я охрип. Подустал и Никодим. Откашлявшись, он произнес:

— Ну, теперь можно приступать…

И тогда случилось чудо, в которое я уже, надо сказать, не верил. Правда, я сразу не понял, что это — именно чудо, а не очередной удар судьбы-злодейки.

Топчан-дыба сам собой подпрыгнул едва ли не до потолка и рухнул на пол. Потом еще раз и еще… Вороты тяжко ворочались в креплениях, древесина трещала, щепки летели во все стороны, цепи гремели…

Никодим с воплем шарахнулся к двери, но сослепу наткнулся на жаровню и, опрокинув ее, упал сверху…

А топчан всё скакал…

Паскудный престарелый палач выл и визжал, катаясь по полу и стараясь ладонями потушить горевшую одежду. Вдруг раздалось громкое шипение — будто паровоз выпустил пар. Это Никодим опрокинул на себя кадушку с бульоном, счастливо избегнув смерти от огня. Впрочем, вопли не прекратились — наоборот, стали еще громче…

Или это я сам орал?.. Топчан колотился между полом и потолком; я бился головой и прочими органами о его поверхность; вороты трещали и скрипели — это было поистине кошмарно!.. Как и всякий кошмар, мой тоже закончился внезапно.

С гудевшей башкой, в разорванной одежде (синяки проглядывали сквозь лохмотья), с расквашенным носом и подбитым глазом — но живой! живой! — я выкарабкался из-под обломков, стряхнул с себя покореженные кандалы, глупо улыбнулся и неведомо кому сказал:

— Спасибо!

Что это было? Конечно, чудо! Только кто его устроил?.. А, ладно, не важно. Главное — я выбрался!.. Всё-таки правильно говорят — безвыходных ситуаций не бывает!..

В пыточной воняло гарью. Никодима нигде не было — очевидно, он сообразил, чем для него может закончиться мое освобождение, и благополучно слинял.

Пошатываясь, я вышел в коридор. Сейчас этот сморчковидный садист наведет сюда опричников… Нужно сматываться, да побыстрее. Конечно, можно спрятаться и здесь, но… Как же Гаврила с супругой? Если Филимон раньше не доберется до них, то несчастных казнят утром на площади…

Я захромал вдоль по коридору, очень скоро раздвоившемуся… По каком раструбу меня вели? По левому или правому? В упор не помню… Как-то не озаботился запоминанием дороги.

На колебания в выборе дальнейшего пути не было времени. Я свернул наугад и побежал так быстро, как только позволяло мне истерзанное взбесившимся топчаном тело.

* * *

Переплетение бесконечных ходов, переходов и поворотов — вот во что очень скоро превратился коридор! Лабиринт… Факел надо было захватить из пыточной! Ничего не видно… И тихо, как… в гробу! Аж в ушах звенит!.. Лишь стук моих копыт отражается сырыми каменными стенами. Эхо многократно усиливает перестук, и кажется, будто по коридорам шагает не один, а сразу несколько бесов…

Где искать Гаврилу? Тут самого себя потерять можно! Темень такая, что, как говорится, сам черт ногу сломит… Ох!

Я пребольно приложился коленом о какой-то коварный каменный выступ и вынужден был на несколько минут прервать свое путешествие, чтобы ощупью выяснить степень повреждения. К счастью, ничего страшного… Не сломил… То есть не сломал. Всё в порядке! Кроме одного обстоятельства: я продолжаю слышать стук шагов, стоя на месте…

Отогнав глупую мысль о слуховой галлюцинации, я спрятался за ближайшим поворотом. Впереди мелькнул свет факела, и мимо меня протопали два нелюдя.

Дальше я шел осторожнее, время от времени останавливался и прислушивался. Таким образом я счастливо избегнул столкновения с тремя группами нелюдей. А вот опричника-человека, чего-то забывшего в этом подземелье, пропустив на шаг, оглушил по голове копытом, связал снятым с него же кушаком и отобрал сапожки, шапку и факел. Факел — чтобы освещать себе дорогу, а сапожки и шапку — чтобы прикрывать вторичные бесовские признаки (рога и копыта). Мало ли что еще может случиться? Совсем не улыбается мне случайно набрести на более или менее многолюдное общество и мгновенно стать объектом всеобщего внимания…

Иногда попадались двери, обшитые железом. Я стучал в них кулаком и тихонько звал:

— Гаврил а-а!

Арестанты обычно отвечали: кто-то жалобными стонами, кто-то ругательствами и проклятиями, а кто-то идиотским хихиканьем… Гаврилы не было.

М-да, мрачное местечко… Посидишь тут, не видя никого, кроме Никодима, и, конечно, свихнешься!..

Эх, надо было престарелого садиста пленить, посадить на поводок, заткнуть пасть и пустить впереди себя, чтобы дорогу показывал…

Я блуждал по коридорам довольно долго. Факел мой догорел, пришлось его выбросить и идти дальше на ощупь. Это очень, знаете ли, неудобно. Я еще пару раз стукнулся коленом о какие-то дурацкие выступы, чуть не расшиб себе лоб о низкую притолоку и чуть было не свалился в возникшую под ногами яму…

А яма оказалась вовсе и не ямой, а началом круто уходящей вниз лестницы.

«Ну хоть какое-то разнообразие, — подумал я. — Сколько же мне по лабиринту блуждать? Авось лестница куда-нибудь выведет… Конечно, было бы лучше, веди она не вниз, а вверх, но… Выбирать не приходится…»

Я стал спускаться. Лестница всё тянулась и тянулась. Она была такой длинной, что я уже подумывал плюнуть на всё и вернуться обратно. Появились неприятные ассоциации с межконтинентальным лифтом, немало меня обеспокоившие. Кто его знает? Если во дворе вдовицы Параши есть ход в Америку, то почему бы в подвалах Кремля не быть такому же… в Австралию, например?!

Лестница неожиданно закончилась. Впереди я увидел недлинный узкий коридор, освещенный… настоящей электрической лампочкой!

От удивления я остановился. Мгновение спустя заметил, что и стены здесь покрыты не плесенью и копотью, как наверху, а хорошей финской керамической плиткой, правда, с довольно своеобразным рисунком — незамкнутой пентаграммой. «Наверное, по спецзаказу делали», — подумал я и пошел дальше.

Скоро коридор свернул. Следующий отсек также освещался электричеством. По потолку тянулись многочисленные провода и кабели, соединенные сверкающими никелированными зажимами, а вдоль стен стояли довольно безвкусные статуи, изображавшие аляповато раскрашенных людей в средневековых одеждах, с навеки застывшим на физиономиях выражением крайнего изумления и страха…

Кажется, излишне реалистичная манера. На любителя… Кому, интересно, приятно смотреть на выпученные глаза, вываленные языки и причудливо безобразные позы?.. Я, конечно, не специалист, но, по-моему, к такой плитке больше подошли бы в качестве украшений узкогорлые напольные вазы или карликовые деревья в керамической посуде. Или, допустим…

Я споткнулся, едва не наступив на маленького василиска, притаившегося за очередной статуей. Тварь сверлила меня круглыми черными глазками и громко скрипела желтыми зубами, очевидно жалея о том, что меня, как истинное создание Тьмы, нельзя превратить в камень взглядом… Бочком-бочком я обошел василиска и дальше двигался уже на цыпочках.

Н-да, а статуи вдоль стен — вовсе не элемент декора. Это, судя по всему, останки случайной кремлевской челяди, заплутавшей в подземелье… Неплохая идея — поставить василиска на входе вместо таблички «Посторонним вход воспрещен»!

Дверь, которой заканчивался коридор, была приоткрыта. Я осторожно заглянул в комнату…

Собственно, не комната открылась мне, а большой зал — светлый, сверкающий стеклом, пластиком и никелированным железом. Компьютерные мониторы на столах, стопки дисков, пульты управления, бесчисленные приборные доски и кнопки, кнопки, кнопки… И рубильники, рубильники, рубильники… И провода, провода, провода — целые гирлянды проводов, свисающих отовсюду, как лианы в джунглях…

В общем, если бы не начерченная на полу пентаграмма, зал походил бы на центр управления космическими полетами… Правда, тут еще и пахло так, как вряд ли может пахнуть в любом уважающем себя центре управления, — просто у пентаграммы (кстати, начерченной чем-то бурым, очень напоминавшим по цвету запекшуюся кровь) валялось с десяток крысиных трупиков, вокруг которых с отвратительным жужжанием вились мухи. В центре пентаграммы из бугорка синего песка рос цветок неподвижного оранжевого пламени…

Где-то я такой костерок уже видел… Ага, в вигваме жреца рода койота Потаенной Мыши!

Шорох заставил меня вздрогнуть. Я хотел было пошире приоткрыть дверь, но тут в поле моего зрения появился Филимон — всё так же одетый в опричничьи одежды, сосредоточенный и хмурый… Я попятился, но Филимон вряд ли мог меня заметить — он говорил по мобильному телефону, супя брови, глядя себе под ноги и теребя крохотную клиновидную бородку.

— Как это не отвечают! — сердито выговаривал он кому-то. — Должны отвечать! Номера пятый и сто сорок шестой, приказываю сходить и проверить, чем это они там занимаются, вместо того чтобы заниматься тем, чем нужно!.. Да! Немедленно!.. Куда? Верхний ярус, камера третья слева… Понятно? Выполнять! О выполнении сообщить!

Нелюдей распекает… Это у нелюдей вместо имен — номера. Так удобнее для всех, и для них в том числе. Они ж на одно лицо и тупые как валенки! Дай им имена — тут же их перепутают и еще передерутся, выясняя, кто чье имя незаслуженно присвоил!..

Ого, какой строгий Филимон!.. Не стоит, конечно, показываться ему на глаза. Хоть я ему и друг, но на этот раз он церемониться не будет. Чтобы меня нейтрализовать, сделает… сделает… Что-нибудь ужасное сделает! Ведь такая серьезная операция! А я мешаюсь… Правда, в данный момент ничего существенного за мной нет… Ну покалечил немного местного палача… Ну связал и ограбил опричника… Подумаешь! Хотя…

На всякий случай я отошел чуть-чуть назад и… наступил на ногу стоявшему позади стрельцу!

Вот дьявольщина! Будь стрелец живым и здоровым, он бы только ойкнул и, возможно, негромко выматерился бы. Но, превращенный в неподвижное изваяние, служивый пошатнулся и с оглушительным грохотом рухнул на пол.

Филимон подскочил на месте, потом бросился в мою сторону, на бегу вынимая из ножен саблю. Не больше секунды было у меня на размышление, и я принял единственно верное решение: отступил за первую попавшуюся статую и застыл, разведя руки, вытаращив глаза, а рот раззявив так широко, как только смог.

У меня получилось! Филимон пролетел мимо, даже не взглянув в мою сторону, — так натурально я слился с рядом истуканов!.. Пришлось простоять в неподвижности несколько минут, выслушивая, как бес отчитывает василиска, который, по его мнению, и свалил одну из статуй.

Наконец Филимон вернулся в зал. Я расправил затекшие конечности и снова вздрогнул от замогильного волчьего воя — это зазвонил мобильник Филимона.

— Пятый и сто сорок шестой, вы что, окончательно отупели?! В маразм впали?! Как это они исчезли?! Никуда они из камеры деться не могли! А семнадцатый и восемнадцатый что говорят? Ничего не говорят?! Мычат и скулят?! Что там у вас, чтоб вас псы чистилища разорвали, происходит?!

Я вдруг понял, о чем речь. Вернее, о ком… Филимон — вот ведь злопамятный гад! — не забыл о своем намерении уничтожить Гаврилу… И что такого мой Гаврила ему сделал?.. Нет, много чего, конечно: опозорил, колдовскую силу вытянул, побил… Ну да ведь у Филимона сейчас более важные дела есть, кроме как непоседливого воеводина сына наказывать!..

Видимо, и Филимон подумал о том же. Он покосился на часы в углу компьютерного монитора и ахнул:

— Всего час остался!.. Ладно, отбой! Забудьте про сбежавших пленников, все срочно на площадь! Что?! Еще одна проблема?! Издеваетесь?! Какая? Никодим?.. И что с ним?.. Куда забился?.. Почему на курином насесте прячется?.. Какие еще сумасшедшие топчаны?! Почему обожженный весь?.. Почему плачет?.. Он что — тоже с ума сошел?! А цепи он смазал Ахмету Медному Лбу?! Нет?! Идиоты, смажьте сами! Не хватало еще взбесившегося басурманина утихомиривать!.. Где раствор? У Никодима?! Так вытащите Никодима и пускай срочно исполняет свои обязанности! Выполнять! Головы всем поотрываю!!

Сбежавшие пленники!.. Значит, Гаврила сумел-таки бежать?.. А что же он сделал с двумя нелюдями, посланными его уничтожить? Нелюди — это ведь просто машины смерти, их не то что голыми кулаками — их даже мастерством убойной плевбы не возьмешь!..

Я снова застыл с открытым ртом и по-дурацки выпученными глазами — Филимон пробежал мимо меня, на ходу пряча мобильник под одеждой. Выждав минуту, я двинулся за ним. Постараюсь идти на шум его шагов — авось не заметит, авось выведет из этого проклятого подземелья!..

«А Гаврила-то! — думал я, неслышно скользя за Филимоном, уверенно и быстро шагавшим по подземным переходам. — Не удумал ничего лучше, чем вырваться на свободу!.. Сидел бы себе спокойно… Хотя, с другой стороны, Филимон нелюдей послал, чтобы убили его… Ну и что? Забаррикадировался бы и сидел… Чего доброго пойдет Оксану воровать из-под венца и помешает ходу операции!.. Эх, найти бы мне сейчас детину и отговорить от поспешных действий…»

Мы выбрались на верхний ярус подземелья. Свет — неяркий, предутренний, синеватый — проникал через узенькие как бойницы окошечки под самым потолком. Было видно, как наверху, на земной поверхности, мелькали чьи-то ноги, древки копий, алебард, приклады пищалей, полы красных кафтанов… Это проснувшиеся стрельцы громогласно сморкались, зевали и обсуждали предстоящую церемонию.

— Как жениха с невестой выведут народу показать, так и государь-батюшка покажется — благословлять молодых будет! — услышал я. — Ухо надо востро держать!

— Готовится покушение? — деловито осведомился кто-то.

— Нет. Слухов таких не было… Меды рекой потекут! Тут уж, братцы, держись: на всех всё равно не хватит — кто успел, тот и съел…

Чья-то рука крепко ухватила меня за шиворот и дернула назад. Я споткнулся и вдруг ощутил, что тело мое надежно опутала невидимая, но прочная, как стальная проволока, паутина.

Я рванулся изо всех сил. Филимон — моя звезда путеводная — уходил всё дальше и дальше. Сейчас скроется за ближайшим поворотом, оставив меня навсегда в этом подземелье! Хоть и верхний ярус, а плутать тут можно часами… Я снова рванулся — чуть слышно лопнуло несколько волокон; еще несколько движений — и я точно освободился бы совсем, но…

Неведомая сила сдавила меня на мгновение так, что я едва не испустил дух! Чувствуя, как трещат мои кости, я захрипел, потому что кричать попросту не мог. Чудовищные объятия ослабли и исчезли.

— Тише, Адик! — простонал Гаврила, хватая меня за руку. — Галина, сними заклятие, зачем ты?

— Прибрежная Галька! — простонал я. — Опять дедовские штучки? Чего тебе от меня надо-то?!

— Сам ведь сказал, любезный муж, чтобы я его задержала, — обиженно проговорила Прибрежная Галька.

Я обернулся. Она взвизгнула, бросаясь на шею Гавриле, — тому пришлось выпустить меня, чтобы подхватить супругу.

— Совсем сбрендили? — осведомился я, снимая с себя остатки колдовских пут. — Тьфу, слабенькое какое-то заклятие… И этим ты думала беса — оперативного сотрудника остановить? Каких-нибудь древних доисторических духов или демонов захудалых можно паутиной спеленать, но беса!.. Постой, так это ты нелюдей отделала? Ну правильно: против твоих заклятий они бессильны. Они же — низшие демоны… Даже и не бесы в полном смысле этого слова.

— Она! — подтвердил Гаврила, и в голосе его ясно слышалась гордость. — Эти… которые в одежде опричников были… подошли ко мне и сабли обнажили. Я приготовился драться, а Галина вдруг понюхала, понюхала и говорит: «Это же не люди! Это же злые демоны!..» — Галина меня спасла, рискуя собственной жизнью!

— Дедушка научил меня зло чуять, — вставила Прибрежная Галька. — Я их и в первый раз почуяла, когда они заходили. Только не сразу сообразила. А когда сообразила, то всё сказала Большому Духу.

Большой Дух, то есть Гаврила, вдруг отвел глаза в сторону и бухнулся на колени.

— Прости, Адик! — завыл он. — Грех случился! Поддался я злому чувству — заподозрил в тебе коварство!

— Не ори! Встань! Объясни толком, в чем дело?

— А когда ты живой оказался, я так обрадовался! Обнял тебя крепко-крепко!

— Ага, у меня кишки через нос едва не вывалились! Спасибо, дорогой друг!

— Как же тебе досталось! — Он отступил на шаг, разглядывая мою изорванную одежду и синяки, проглядывавшие сквозь прорехи. — Это всё я виноват! Прости великодушно, родненький!.. Галина сказала: злые демоны явились за злым Рогатым Духом и увели его, спасли, а нас оставили томиться в застенках до скорой смерти. Ну я озлился немного и сказал… сказал…

— Что сказал?

— Бей! — подставил Гаврила украшенную здоровенной шишкой макушку. — Я тебя проклял! Сказал: «Да что б его приподняло и пришлепнуло!..» — Как хорошо, что ты не убился!

Я вспомнил свихнувшийся топчан… и рассмеялся.

— Забыли! — великодушно предложил я. — А где, кстати, наш душегуб Пахом-Чик?

— Не знаю, — обрадованный моим смехом, ответил Гаврила и быстро поднялся с колен. — Когда Прибрежная Галька заклинаниями своими лишила речи и силы этих демонов, Пахом вскочил и убежал. Наверное, сам решил выбираться. А мы… вот. Блуждали, блуждали, прятались от всех и вдруг тебя увидали!

— Чую зло! — громко объявила Прибрежная Галька. — Оно приближается!

— Так, — проговорил я. — И что же вы предполагаете дальше делать? Тс-с…

Мы втроем шмыгнули за угол. Мимо нас пронеслись двое нелюдей, волоча за собой Никодима, от которого остро воняло гарью.

— Признавайся! — орал на бегу нелюдь. — Где раствор для цепей?!

— А он прыгал и прыгал, прыгал и прыгал… А потом всё загорелось! — хныкал дедок и сучил ножками. — Отпустите меня, я спрячусь! Боюсь!

— Итак, — когда опасность обнаружения миновала, сказал я, — так что же всё-таки вы дальше намерены делать?

— Куда мой муж, туда и я. Хау! — заявила Прибрежная Галька.

— А ты, Большой Дух?

— А я… — Гаврила замялся и посмотрел на меня как-то… Как-то так посмотрел… Потом оглянулся на Прибрежную Гальку.

Я ожидал, что дикарка нахмурится, догадавшись, о чем идет безмолвный разговор, но она только потупилась и вздохнула.

И я промолчал. Что мне было говорить? Через какой-нибудь час, когда секретная операция по уничтожению Воителя Света Георгия Победоносца закончится, вся нечисть улетучится из этого временно-пространственного периода — и я вместе со всеми. Тогда уже никто не поможет бедному Гавриле завоевать Оксану… Но почему-то у меня такое ощущение, что Оксана перестала быть для детины единственным светом в окошке! После того как Прибрежная Галька в очередной раз спасла Гаврилу от верной смерти, он разглядел в ней… В общем, не то, что видел раньше… Впрочем, Гаврила, кажется, пока не разобрался в самом себе.

— Решай! — вдруг тихонько проговорила Прибрежная Галька. — Не могу я постоянно добиваться любви собственного мужа. У меня тоже сердце есть. Выбирай: или я, или…

— Адик… — несмело произнес Гаврила. — Насчет твоего задания… Я тут подумал и…

— Ну?

— Не знаю, — признался детина. — Не знаю… Галина дорога мне стала, но и Оксана еще люба… Не знаю…

— Чую зло! — опять объявила дикарка.

Мы снова спрятались и затаили дыхание. На этот раз двое нелюдей пролетели мимо нас в обратную сторону с куда большей скоростью. Вслед за ними с дикими воплями несся Никодим. Вытаращив глаза, он вопил что есть силы:

— Не виноват я! Не виноват! Топчаны сумасшедшие! Огонь! Огонь! Куда раствор подевался?!

— Это еще что за?.. — высунулся было Гаврила, но тут загомонили стрельцы снаружи:

— Везут! Везут! — Гаврила встрепенулся.

— Пойдем! — сказал он. — В последний раз посмотрю на Оксанушку, тогда и скажу вам… решающее мое слово!

— Э нет! — запротестовал я. — Вы куда собрались?

— На площадь! — в один голос заявили супруги, а Прибрежная Галька еще и добавила:

— Хоть взглянуть на эту Оксану — что она из себя представляет…

— Нельзя! — заявил я. — На площади такое сейчас начнется!

— Что начнется?

— Такое… В общем, давка, пьяная толпа… Ну разве не знаете, что такое массовые гуляния? Одно недоразумение сплошное! Давайте лучше здесь пересидим. Тихо, спокойно…

Словно в подтверждение моих слов из глубин подземелья донесся ужасающий вопль. То ли звериный, то ли человечий — не понять, но грохот под каменными сводами раскатился такой, что я невольно вздрогнул и плюнул через правое плечо. Прибрежная Галька, деликатно повернувшись ко мне спиной, сделала знак, отвращающий злых духов, а Гаврила поднял сложенные щепотью пальцы для крестного знамения.

Пол под нашими ногами задрожал. Затряслись стены. Сверху посыпалась пыль и мелкие камешки. И раздался тяжкий удар — где-то внизу и очень далеко. Потом еще один — чуть ближе. Потом еще один…

Вот тебе и тихо, спокойно… В голове моей вдруг зашевелилось страшное подозрение.

Тависка! Там, внизу Тависка!.. То есть он не то чтобы уже внизу, а стремится на поверхность! Операция началась!

Злой дух — это вам не нелюдь, и не демон, и уж, конечно, не василиск. Мощь злого духа древности лишь немного уступает мощи Воителя. Вот он — козырь в рукаве… Основной боец…

Таронха, хоть и с похмелья, играючи убил бы меня, если б захотел. И не одного меня — десятка два бесов моего ранга уничтожил бы…

А Тависка явно не с похмелья! Его еще и разозлили, и науськали на богатыря — как полагается!.. Разгневанный злой дух — это, прямо скажу, ужасно! Ураган, цунами и удар ядерной боеголовки в одном флаконе!..

Вот что сейчас рвется из подземелья, вот что сейчас сметет нас со своего пути и не заметит…

— Бежим! — решил я и кинулся первым.

Дорогу мы не выбирали. Нам просто повезло, что, свернув пару раз, мы вылетели на свет — в толпу гомонивших и волновавшихся стрельцов. Некоторые служивые покосились на нас, но моя шапка, содранная с опричника, подействовала успокаивающе… Шапка, конечно, не полная форма, но в толчее никто не заметил моей разодранной одежды.

— Вперед! — командовал я, яростно пробиваясь через толпу. — Вперед!

— А что случилось? — пыхтел сзади Гаврила. — Что это там… орало и гремело?

— Лучше тебе не знать, — отреагировал я, на мгновение оборачиваясь.

Прибрежная Галька, уцепившись за рукав детины, молчала. Хмурилась, точно силясь что-то понять… А чего тут понимать? Сейчас здесь такое начнется…

Я не сразу понял, что мы находимся на территории Кремля. Ближе к открытым воротам… Кроме беспрестанно орущих стрельцов и небольшой группки опричников, здесь никого и не было. Бояре и еще какие-то мужики начальственного вида стояли на крыльце, пытаясь изобразить на своих физиономиях благостность и счастье. Они ничего не знали! Не чувствовали, как дрожит земля, как ревет чудовище, пока еще не заглушая вопли толпы…

Через ворота мы выбрались на площадь. Утреннее солнце яростно кипело на золотых куполах собора Василия Блаженного. Встревоженные вороны летали вокруг колокольни.

Пробившись через оцепление стрельцов (смотрели на нас с подозрением, но не окликали — всё-таки мы стремились не войти, а выйти), вклинились в первые ряды восторженных простолюдинов, ожидавших потехи, и встали намертво — ни туда, ни сюда… Обратно нас не пустят стрельцы, а миновать плотное, спрессованное в монолит людское море тоже не получалось.

Я оглянулся.

Вихри преисподней! А если сейчас разлетятся во все стороны стены казематов, взметнется столб пламени и огромное чудище восстанет из-под земли?! Толпа рванет куда попало, калеча и убивая всех подряд!

— Везут! Везут! — послышались крики. Гаврила встал на цыпочки, вытянув шею. Шарил глазищами поверх голов — высматривал свою любимую… Ну что ему втолкуешь? Об одном только и думает — выбирает между двух женских юбок… Что же делать?!

Теперь я оценил поступок Филимона, приковавшего меня к топчану в подземелье: там бы я был в безопасности! Ну, может быть, немного присыпало бы камнями и залило огненной лавой, изрыгаемой Тависка. Откопали бы потом и вылечили… А сейчас?! Конец, конец всему!

Всё-таки надо двигаться — подальше от кремлевских стен… Как? Нас так плотно стиснули, что и не понять, в какой стороне Кремль! Видны только приветственно размахивающие руки, лохматые головы и взлетающие к небу шапки.

Прибрежная Галька!

— Галина! — закричал я на ухо дикарке. — Нюхай!

— Чего? Зачем?

— Ну… Как ты определяешь, где зло есть? Сосредоточься и скажи, откуда движется зло! Ты должна почувствовать! Там, наверное, такая концентрация…

Девчонке не надо было объяснять дважды. По моему встревоженному до крайности лицу она и так всё поняла. К тому же не могла она не слышать то, что творилось в подземелье. Прибрежная Галька несколько раз втянула воздух ноздрями и проговорила:

— Много людей… Трудно… Но, кажется… Вон оттуда надвигается! Большое зло! Большое! — Она округлила глаза и крепко схватила за руку Гаврилу. — Я такого никогда не чувствовала! Страшно!

— Отступаем! — приказал я.

Не тут-то было! Людское море внезапно всколыхнулось и пришло в движение. Нас увлекали как раз туда, откуда — по утверждениям дикарки — и надвигалось большое зло. Нас просто тащило туда, и мы ничего не могли сделать — ни я, ни Прибрежная Галька, ни…

Гаврила даже не пытался сопротивляться. С глупой улыбкой на широкой физиономии он отдался на милость толпы. Всё смотрел повыше человеческих голов…

Сейчас, сейчас… Сейчас это сборище восторженных идиотов взорвется потоками крови, бешеными языками пламени!.. Злой дух вознесется над поверхностью земли, которая трясется под моими ногами всё ощутимее и ощутимее… Будто стою на спине гигантского кита, стиснутый со всех сторон глупыми пингвинами, а над головой уже нависает, готовясь раздробить в пыль, океанский вал…

Я взял Прибрежную Гальку за руку, чтобы нас не отнесло друг от друга. Девушку трясло, словно от озноба. Она всё повторяла:

— Зло… Зло… Большое зло…

Толпа, колыхнувшись, остановилась намертво. Крики стали громче. Простолюдины прыгали и орали с таким искренним восторгом, что можно было подумать, будто разыгрывавшееся на площади действо имело к ним непосредственное отношение… Гаврила вдруг вскрикнул и, разгребая толпу здоровенными ручищами, поплыл вперед.

Прибрежная Галька завопила от ужаса.

Детина рванулся, опрокинул нескольких горожан, стоявших ближе всего к изукрашенной цветами и яркими лентами телеге, в которую впряжены были три белоснежных коня. На телеге, как карамельные жених и невеста на свадебном торте, стояли Георгий и Оксана. Улыбались и размахивали руками, принимая поздравления. Впрочем, особого вдохновения на лице Георгия я не заметил. На нем явственно читалось: «Окрутили всё-таки… Что ж, деваться некуда… Когда-нибудь всё равно пришлось бы жениться…»

Оксана… Она казалась совершенно счастливой! Правильно — добилась-таки своего.

«Ох, как она похожа на Гальку! — пронеслась в моей голове мысль. — Похожа… Да ведь они одной расы! Как это я раньше не догадался? Оксана — индианка! Что за бред?!»

— Зло! Зло! Большое зло! — вопила Прибрежная Галька, указывая рукой на Оксану.

Меня взорвало: о каком зле она толкует?! Об Оксане?! Сопернице?!.. Вот баба! Личную свою трагедию перепутала с той страшной бедой, которая поразит сейчас весь этот несчастный город, а вместе с остальными и меня, и ее, и ненаглядного Гаврилу… Земля дрожит под ногами! Из глубоких катакомб рвется наружу дух смерти и разрушения Тависка!..

И почему я не остался в пыточной камере?! Перенес бы, наверное, пытки маньяка Никодима и остался бы жив… Секретная операция преисподней — этим не шутят! Одно дело — погибнуть, овеянным славой и почестями, в борьбе с Воителем, и совсем другое — угодить ненароком под копыта злого духа, сгинуть никому не известной жертвой!.. Еще и смеяться будут бесы, поминая меня: ввязался, дескать, дурак… По собственной глупости… Спасая никому не нужных людишек…

За телегой ковылял десяток нищих, закутанных в вонючие тряпки. Никто их даже и не пытался отогнать — не в традициях праздника. Если бы и попытались — ничего не вышло бы: зомби хоть и медлительны, но очень сильны… Следом текли и текли телеги…

Толпа разразилась новой серией воплей — это навстречу свадебной процессии вылетел на черном жеребце Филимон собственной персоной, окруженный нелюдями в нарядах опричников. Нелюди, освобождая дорогу себе и своему предводителю, распихивали публику без всяких церемоний.

Филимонов жеребец рыл землю копытом и злобно фыркал. Из ноздрей коняги вылетали желтые огненные искры…

Интересно, а под кого замаскирован второй демон смерти?

— Батюшка-царь молодых откушать приглашает! — провозгласил Филимон, поклонившись так низко, что едва удержал собственное тело в седле.

Умильно взревела толпа. Филимон, озвучив приглашение, чего-то замешкался. Жеребец его поднялся на дыбы и застыл, словно окаменев. Люди изумленно примолкли. Филимон вздернул вверх руку, явно собираясь отдать какое-то приказание. Тонкие губы его сжались. Из ноздрей жеребца вылетели целые снопы искр.

Я перевел взгляд на лицо Георгия. Тот с открытым ртом смотрел на беса, пытаясь понять, что, собственно, происходит… Нелюди, уже почти не скрываясь, обнажили сабли. Из ртов их полезли длинные клыки, головы втянулись в шеи, покрываясь поверх волос жесткой собачьей шерстью. Зомби, окружив телегу, распахнули маскировочные лохмотья, выставив на всеобщее обозрение торчавшие из гниющей плоти желтые крепкие кости. Наступила минута «икс».

Полную тишину (кажется, смолкли даже вороны над головами собравшихся) прорезал девичий вопль:

— Зло! Зло! Страшное зло! Гаврила… Не-э-эт!!!

И я увидел Гаврилу!.. Этот дурак, зажмурив глаза, видимо, от страха перед неминуемым наказанием, пер на телегу, вытянув губы трубочкой, как для поцелуя. Наверное, узрев предмет вожделения, забыл обо всем на свете, мечтая лишь о прощальном лобзании…

Я посмотрел на Оксану. Она не обращала никакого внимания на Гаврилу, уставившись на Филимона. Странное что-то творилось с ее лицом. Его черты — черты чарующей красоты — подергивались, словно отражение в глубоком колодце. Сквозь смуглую кожу пока еще неясно проглядывали пугающие очертания…

— Зло! Зло! — кричала Прибрежная Галька, указывая пальцем на Оксану. — Большое зло! Страшное зло! Вернись!

Филимон сжал вскинутую руку в кулак, и я всё понял! Рискуя сорвать операцию, подпрыгнул что было сил, по головам, по плечам сгрудившихся людей кинулся перехватывать Гаврилу. А тот, боясь открыть глаза, уже влезал на телегу.

— Отрок… — изумленно просипел богатырь Георгий. — Чего тебе надобно?

— Оксанушка… — тихонько простонал Гаврила. Филимон выкрикнул первые фразы заклинания, вызывая духов.

С неба грянул гром, и то, что секунду назад было очаровательной индианкой Оксаной, взметнулось вверх, раскладываясь, словно пружина. Платье разлетелось клочьями. Голова койота на змеиной шее, запрокинувшись, провыла в мгновенно потемневшее небо проклятие на никому не понятном языке. Чудовищное ящероподобное тело скрутилось узлом вокруг ошалевшего богатыря.

— Мой! — прошипел Тависка, поигрывая в пасти раздвоенным языком, и желтые его глаза — глаза койота — вспыхнули.

— Смерть! — взвизгнул Филимон.

Кажется, кто-то из толпы всё-таки попытался помешать нечисти. Нелюди, действуя слаженно и быстро, в несколько секунд зарубили смельчаков. Больше желающих поспорить с созданиями Тьмы не нашлось. Зомби окружили свадебную телегу плотным кольцом. Кое-где нелюди в одеждах опричников гасили слабо вспыхивавшие очаги сопротивления. Стрельцы, не могущие понять, что происходит, пытались пробраться сквозь толпу, но это им никак не удавалось. Всё было спланировано идеально. Великий Воитель Света, застигнутый врасплох, даже не сопротивлялся. У него просто не было на это времени.

В небе над нами расцвела пурпурная воронка. Она плавно снижалась к земле. Я знал, что это такое: портал в преисподнюю! Когда пройдет ровно одна минута после объявления Филимоном начала операции, портал всосет всю нечисть, находящуюся в этом временно-пространственном периоде…

Тависка — громадное чудовище с головой койота и телом ящера — навис над богатырем, раскрыл пасть, облизнул клыки и…

— Оксанушка! — пропел так и не раскрывший глаза Гаврила, смачно чмокая чудовище в клыкастую пасть…

От изумления и неожиданности Тависка по-собачьи тявкнул и рухнул на спину. Но уже через секунду снова взвился над двумя существами — Воителем и человеком. Гаврила открыл наконец-то глаза и завизжал от ужаса. Эхом ему ответил крик Прибрежной Гальки.

Я уже ни о чем не думал. Прыгнув в телегу, схватил Гаврилу за плечи и вышвырнул его прочь. Я не целился, но так получилось, что детина рухнул как раз туда, где стояла его супруга.

«Не придавил бы он ее своей тушей!» — успел мысленно обеспокоиться я, видя, как на меня сверху опускается оскаленная пасть койота.

— Шалишь, чудище! — грянул надо мной бравый голос.

Это очнулся от изумления Воитель Георгий. Выхватив меч, он прыгнул на спину Тависка и замахнулся.

— Эх! — прежде чем опустить клинок, рявкнул богатырь. — Так и знал, что жениться не стоило!..

Но ударить он не успел. Пурпурная воронка, издав звук водопроводной раковины, всасывающей остатки воды, разом поглотила койотоподобного злого духа и принялась по одному втягивать в себя бойцов Филимона. Георгий, которого воронка по понятным причинам не тронула, рухнул со спины монстра вниз.

Я видел всё… Зомби один за другим полетели вверх, кружась по спирали. Куски их плоти отрывались от тел лоскутами… Конь под Филимоном принял форму фиолетового двухголового тигра и исчез среди пурпурных вихрей… Нелюдей тяжело тащило ввысь. Они не сопротивлялись — бездумные, бесчувственные… Сам Филимон, оскалившись, шел ко мне. Шел, словно против сильного ветра. Было понятно, что он прилагает максимум усилий, дабы отсрочить момент окончательно прощания с землей…

Мое тело стало терять вес и подниматься. Я был уже на высоте метров трех, когда Филимон приблизился и, перестав сопротивляться силе портала, взлетел ко мне.

— Идиот! — зарычал Филимон. — Я же предупреждал!.. Сорвал операцию, сволочь! Оставайся здесь навсегда!

Он взмахнул руками, растягивая белую нить энергии. Печать Отторжения коснулась моего тела — мгновенно отяжелевшего. Что-то вспыхнуло, и меня отшвырнуло в толпу обезумевших от ужаса людей.

«Оставайся здесь навсегда!» — громыхало в моих ушах.

Всё, конец… Портал не примет меня с Печатью Отторжения…