Циклопу удалось завести мой уникальный моторчик только с третьего раза. Две предыдущие попытки по причине слабосилия дряблых ручонок не прошли. Но уж когда зубья вилки почти до упора въехали в мою бесовскую плоть, двигатель внутреннего сгорания взревел и, выбросив облачко выхлопного газа, швырнул мое тело на стену. Естественно — головой вперед.

Вы заметили, птицы поднебесные клюют червяков, жители мегаполиса — заезжих провинциалов; вот и моя измученная задница, получив свою порцию ощущений, очень постаралась сделать так, чтобы голове тоже пришлось несладко.

Как не сломались мои рога — я не знаю. По всем прикидкам, не только они, но и черепушка при соприкосновении с поверхностью каменной стены должна была разлететься на части. Однако треснула и развалилась именно стена.

Меня вынесло в темный коридор, шмякнуло в кучу древних костей. Взвилась вверх белой пылью костная мука, а я покатился кувырком дальше, стараясь вписываться в повороты и не очень задевать рогами за притолоки.

Оказалось, что помимо основного уникального свойства, бесовская задница обладает еще одним необычным качеством — ориентированием в пространстве по памяти. Надо бы, когда вернусь в преисподнюю, подкинуть идейку нашим ученым. Пусть расследуют и экспериментируют. Если, конечно, добровольцев-испытателей найдут. Я точно не подпишусь на это дело ни за какие блага.

В общем, когда я пробил очередную стену и влетел в область подземелья, эксплуатируемую как темницу, мне удалось затормозить, упершись копытами в пол. Желтые искры на мгновение озарили мрачный тюремный коридор со множеством дверей, душераздирающий скрип шилом ткнулся в барабанные перепонки. Зато остановка по требованию получилась! Первый раз! То ли филейная часть за частотою употребления приспособилась подчиняться приказам хозяина, то ли попросту вилка, как раздражитель, уступала пуле или тому же Нотунгу. Я вытер лоб, оторвал от майки порядочный лоскут и, скрипя зубами, перебинтовал себе травмированный тыл. Если так дальше пойдет, скоро у меня под поясницей живого места не останется!

— Надо было мне тебя в напарники взять, — раздался позади запыхавшийся голосок циклопа. — В качестве бульдозера. Или, по крайней мере, персонального средства передвижения. А что? Уздечку нацепил — и вперед…

Задница протестующе буркнула, и циклоп заткнулся. Но ненадолго.

— А как мы твоего Гиммлера найдем? Вон тут сколько камер. Замучаешься нужную искать. И спросить не у кого. Все надзиратели или попрятались, или сбежали. Кто будет исполнять свои обязанности, когда на носу — апокалипсис.

— Хррчпок, — поправил я. — Не суетись, сейчас все будет.

Закончив перевязку, я выпрямился и заголосил:

— А вот Штирлиц! Кому Штирлица? Свеженький, плотно упакованный, еще живой, но готовый к пыткам и мучительной смерти…

Не успел я договорить, как дверь камеры напротив дрогнула и даже вроде бы прогнулась наружу.

— Еще один?! — заревел по-звериному Гиммлер. — Давайте и этого! Я и его тоже замучаю! Я уже тринадцати штандартенфюрерам хвосты оборвал, не спасую и перед четырнадцатым!

— Крыс тиранил несчастный безумец, — покачал головой циклоп. — Слушай, а он не опасен? Ты гарантируешь, что в случае чего сможешь его обезвредить? Сил тебе хватит? Я знаю, когда сумасшедшие приходят в неистовство, их не так-то просто утихомирить…

Вместо ответа я одним движением выдернул из железной двери замок — словно морковку с грядки. И толкнул дверь.

Гиммлер выглядел страшно. Всклокоченные волосы черной паутиной закрывали лоб. Очки с треснувшими стеклышками наискось пересекали исцарапанное лицо. Кроличьи зубы выпирали вперед совсем по-вампирски. Лохмотья одежды свисали до земли.

— Еще один Штирлиц! — обрадовался безумный рейхсфюрер, протягивая ко мне скрюченные пальцы с обломанными черными ногтями. — Хороший… большой…

Циклопу он улыбнулся, как деликатесу: — . Нестандартный Штирлиц…

— Элитного сорта, — уточнил я, подталкивая вперед оробевшего коротышку. — Можно пройти?

— Да-а-а-а!

Пришлось бедного психа успокоить на время точным ударом в середину подбородка. Рейсхфюрер упал навзничь и закатил глаза. Безупречный нокаут! Только тогда циклоп осмелел. Он деловито забегал по камере, собирая в подол тоги бесчисленные детали уничтоженного времеатрона, раскиданные по углам.

У меня, честно говоря, когда я увидел, в каком состоянии находится уникальная установка, настроение рухнуло, как пятипудовая гиря с большой высоты. Но циклоп нисколько не был обескуражен. С цинизмом бывалого хирурга, раскладывающего на операционном столе, словно пазл, фрагменты трепещущей расчлененки, он приговаривал:

— Все будет хорошо. Немного подлатать, и станет как новенькая… Даже еще лучше.

— Шел бы ты в инженеры-конструкторы, — посоветовал я, — а не во властители планеты — цены бы тебе не было.

— Это точно… — Коротышка вывалил посреди камеры груду обломков, подтащил к ним более громоздкие детали. И молвил: — Знаешь, бес… Мне понадобится время, чтобы исправить времеатрон.

— Месяцев шесть-семь? — совершенно серьезно и даже с уважением отозвался я. — Год? Два?

— Трудно сказать… — Циклоп задумчиво оттопырил хобот и заложил руки за спину. — Может, час. Может, и больше. А то и меньше. Пока не могу сказать определенно.

— Час?! Врешь!

— Не хочешь, не верь…

Блефует? Или нет? А на какой, извините, хрен ему блефовать? Какая циклопу от этого выгода?

— Ладно, — махнул я рукой. — Твори. Только давай договоримся. Услуга за услугу. Я тебя притащил сюда — между прочим, с ущербом для здоровья и с риском для жизни! А ты взамен отправишь меня со Степаном Федоровичем в то время, которое мы тебе укажем. Ну, конечно, когда закончишь ремонт. После чего беспрепятственно возвращаешься в свой родной Ледниковый период и обнимаешь счастливых соплеменников. Идет?

— Нет!

— Что значит — нет? Ты же сам говорил… А, понимаю! Желаешь улететь в какой-нибудь временно-пространственный период, где еще сохранилась возможность заколошматить все население Земли и стать безраздельным правителем?

— Нет! Торжественно обещаю и даже клянусь оставить навсегда эти попытки! Завоевание мира — дело неблагодарное. Это уж я на своей бедной шкуре испытал. Всегда появится какой-нибудь умник, который придет и все опошлит… Это я не про тебя это я про зарстранца Штирлица. Я — если уж мне выпала такая возможность — перелечу во время самого расцвета нашей циклопской цивилизации, когда человеческой угрозы еще не существовало. Остаток жизни проживу прилично.

— Это хорошо. Это я одобряю. Выходит, договорились? Отлично! Значит, пока ты тут возишься, я попытаюсь пробраться наверх, найти своего клиента и затащить его сюда. Если немного запоздаю, обещай не начинать без нас.

— Клянусь! — торжественно пообещал циклоп. Что-то слишком уж торопливо и подготовлено выдает он и раскаянье, и обещания…

— Знаешь что? — сказал я. — Бросай-ка пока этот металлолом и прогуляемся на поверхность вместе.

Найдем Степана Федоровича, вернемся — и спокойно продолжай у нас на глазах. Не верю я тебе, братец. Один раз ты меня уже обманул.

— Можешь мне верить, — сказал уродец. — Сам посуди: техническую сторону нашего предприятия я обеспечу, а вот практическую…

— Магическая мощность! — вспомнил я и сразу успокоился. Ну, получается, что циклоп полностью в моих руках. Улепетнуть или выкинуть какую-нибудь пакостную штуку он просто не сможет.

— Ну да… В магии я все-таки слабее, чем ты или вот этот… — Он кивнул на бесчувственного Гиммлера, который в тот момент слабо шевельнулся,

Я задержался еще на минутку. Минуты как раз хватило на то, чтобы скрутить по рукам и ногам Гиммлера его же одеждой. А у выхода из камеры обернулся:

— Слушай, одноглазый… Можно один вопрос? Циклоп отвлекся от сосредоточенного копанья в разодранных механических внутренностях и поднял голову.

— Что еще?

— Если вы — циклопы — такой технически подкованный народ, что ж вы самостоятельно не сконструировали времеатрон для спасения своей расы, а?

Циклоп вздохнул и прикрыл сразу потухший глаз хоботом:

— А смысл? Прыгать вперед по времени, когда люди развились и расплодились еще больше — значит попасть в переплет посерьезнее. Прыгать назад… Разве можно назвать нормальной жизнь, когда точно знаешь срок своей гибели? Впрочем, когда созрел проект заморозки меня, уже в полный голос звучали высказывания по поводу создания машины времени, но… было поздно.

— Печально, — оценил я, хотя мне вовсе не было печально. — Ладно. Жди меня, и я вернусь.

Несчастные узники сидели по камерам тихо, и, так как даже здесь был слышен грохот и вопли с поверхности, на свободу никто не спешил. А я, как дурак, из-за врожденного своего человеколюбия потерял несколько драгоценных минут, предлагая им порушить замки и оковы. Из всех здешних надзирателей только один разгуливал по коридору, помахивая деревянной дубинкой, остальные заняли пустующие камеры и обосновались надолго, желая переждать грозу. Этот отщепенец с дубинкой попытался было меня задержать с применением силовых методов, но единственный мощный пинок моментально успокоил буяна.

Сложнее оказалось найти лазейку, чтобы просочиться наверх. Подвал был плотно завален, и я довольно долго долбился в потолочные плиты и замурованные снаружи двери, пока шальная бомба не разорвалась прямо надо мной и не пробила изрядную ямину, через которую хлынул в душный подвал пропахший гарью и порохом воздух.

Когда я выкарабкался, со всех сторон меня окружали обломки вторично обрушившегося рейхстага, корявые арматурины, переломанные плиты. Если б я имел целью отсидеться, то остался бы здесь — отсидеться здесь можно было прекрасно, не хуже, чем в подвале. И только я успел так подумать, как из-за ближайшего нагромождения колотых кирпичей выбралась кучка помятых и совершенно обалдевших гитлеровцев. Не рассуждая, кто я и зачем здесь, они единодушно решили, что разорванным на куски я буду выглядеть гораздо лучше. И — с места в карьер — принялись воплощать решение в жизнь. Никакими уговорами тут не поможешь, и заблуждение относительно немедленного расчленения меня мне пришлось выбивать из немецких голов рукояткой синдамота.

Управившись, я взобрался на кирпичный взгорок и, пригибаясь под ураганным огнем, шпарившим справа, слева, сзади и спереди, стал осматриваться. Надо было быстренько сообразить, откуда начинать поиски Степана Федоровича.

Вокруг бушевала битва. Дым, пламя, взрывы, выстрелы… стоны умирающих и победные крики, сцепленные воедино грубыми швами пулеметных очередей. Обгорелые и простреленные полотнища флагов.

Огненные вихри преисподней! Как тут сообразишь про поиски Степана Федоровича, если вокруг идет безоговорочная, яростная и полномасштабная бойня? Группы оборванных пехотинцев бегают взад-вперед с хриплыми воплями: «Ур-ра! За родину! Зигхайль! Камман, гайз! Банза-а-а-ай!!! ». Разномастные танки с хрустом бороздят изувеченные мостовые и руины домов, артиллерийские залпы расцвечивают небо, изрезанное бомбардировщиками и истребителями, огненными всполохами и дымными тучами. Такое светопреставление, что, кажется, сами сражающиеся не до конца понимают, с кем и за что они сражаются.

Вот прямо сейчас, то ли слева, то ли справа — в общем, откуда-то из-за густой дымовой завесы — слышатся крики:

— Ур-ра! Коли штыком фашистскую гадину!

— Я тебе покажу гадину! На своих прешь, сволочь!

— Извиняй, товарищ старшина, не разглядел. Фрицев не видели?

— Да вон они, прохиндеи, в яме засели!

— Ур-ра! Коли…

— Мы есть английский десант!

— Союзники, что ли?

— Йес, оф кос!

— Ни хрена не видно… А чего тогда пуляете, ежели союзники?

— Мы есть не в вас, а вон в те виндоус.

— Зиг хайль!

— Кто сказал?.. Попался! Ур-ра! Коли штыком фашистскую гадину! Получай!

— Ай! Больно же, задрыга!

— Извиняй еще раз, товарищ старшина, не разглядел.

— Где они, вражины, затаились? Куда пулять, скажите, люди добрые?

— Банза-а-а-а-ай!!!

— Не бейте меня прикладом по голове, у меня гипертония, плоскостопие, язва и железный штырь в ноге!

— Степан Федорович! — заорал я, прыгнув на голос к окопчику, откуда доносился рассказ про язву и железный штырь в ноге.

Мне показалось, расстояние до окопчика составляло всего шагов десять. Но чтобы преодолеть эти десять шагов, мне понадобились недюжинная выдержка и совершенно отчаянная решимость.

Для начала сверху на меня рухнул подбитый «мессер». Кого другого — расплющило бы в лепешку, но беса сложно истребить даже самым настоящим истребителем. Честное слово! Правда, это вовсе не означает, что схлопотать, пусть даже и вскользь, крылом самолета по башке — очень приятно и для беса.

Не успел я выругаться, отходя от мгновенного испуга, сплошная стена близстоящего здания рухнула, и по ней проехал точнехонько в мою сторону английский тяжелый танк с четырехугольной башней. Пришлось в срочном порядке практиковаться в стрельбе из синдамота. Было бы у меня времени побольше, я бы, возможно, и выжал что-нибудь из басурманской техники, но беззастенчивое использование могущественного оружия в качестве молотка для гитлеровских черепушек не прошло даром. Синдамот заклинило, и единственное, что мне оставалось — это плюнуть в смотровую щель. Маневр удался. Танк повело по замысловатой траектории, неожиданно завершившейся в недалекой воронке. Как танкист вываливался из башни и, грозя кулаком, обзывал меня «мазефакой», я не видел, потому что в этот момент был очень занят приведением в чувство безумного самурая с автоматическим пистолетом в одной руке и катаной — в другой.

И это только половина пути! Примерно пять шагов! Никогда бы не подумал, что такое возможно! Поразительные организаторские способности у этого Штирлица. В несколько минут по сигналу стянуть сюда все армии мира!

Мой самурай, лишившись катаны, пистолета и сознания, полетел в гущу темнокожих ребят с трофейными автоматами наперевес — кажется, нигерийцев. Нигерийцы обиделись, а что я мог поделать? Самурая надо же было куда-нибудь отфутболить, а со свободным пространством сейчас было трудновато. Еще хорошо, что сына Страны восходящего солнца я не запустил метра на три левее — там пятеро бодрых американцев крутили дулом ракетной установки в рассуждении — куда бы пальнуть? Или метра на два правее, где окопался мрачный мексиканец с огнеметом, с упорством маньяка поджаривавший до состояния шашлыка всех, кто имел неосторожность к нему приблизиться.

Впрочем, и вооруженные нигерийцы оказались парнями серьезными, а что хуже всего — цивилизованными до такой степени, что явно не пришли в замешательство по поводу того, как правильно использовать автоматы. Они вскинули оружие, пали на колени, демонстрируя готовность нафаршировать меня свинцом именно из этой удобной позиции.

Наверное, зарстранец Штирлиц и придумал бы что-нибудь за те три секунды, пока с леденящим душу лязгом передергивались затворы, но мне пришло в голову только пискнуть: «Побойтесь бога, садисты! » — и поднять указующий перст к небу.

Вот фиг его знает, почему это я так крикнул. Наверное, длительное общение с людьми сказалось — со мной такое обычно бывает в длительных командировках… Невинное это высказывание произвело эффект просто неимоверный. Нигерийцы, коротко глянув наверх, с визгом бросились врассыпную, янки-ракетчики, на секунду задрав головы, испустили дружный вопль ужаса и рванули за ними следом, а мрачный мексиканец, пораженный до глубины души, даже попытался застрелиться из своего огнемета.

Я ошарашенно почесал в затылке и подумал о том, что, если и удастся вернуться невредимым в контору, в рапорте я этот вопиющий случай отражать не буду. И еще я подумал, что, если начальству про мой финт станет известно, выговора за вредоносную антибесовскую агитацию мне не избежать.

Больше ни о чем я подумать не успел. Авиабомба, расшугавшая интернациональную банду, шарахнула в нескольких шагах от меня. Взрывная волна перевернула меня и довольно грубо швырнула вперед — в приветливо распахнувший объятия окопчик.

— Не прекращаю славить тот мой период везения, когда мне вместо кости в ногу вставили стальной штырь, — откашлявшись и отплевавшись, проговорил Степан Федорович. — Никакие удары судьбы не страшны! Рад вас видеть, Адольф. Я с вами уже давно знаком и почему-то сразу понял, что если кто-то и летит на меня, страшно крича и размахивая всеми конечностями сразу и хвостом вдобавок, то это может быть только один человек!.. То есть бес, конечно… Я вам очень благодарен за то, что вы, рухнув сюда, распугали команду майора Джонса, который хотел прибить меня прикладом винтовки, но все-таки… Можно вас кое о чем попросить?

— О чем? — прохрипел я, вытряхивая из ушей комья земли.

— Слезьте с меня, пожалуйста!

Я не то чтобы слез. Я скатился. Степан Федорович, не поднимаясь на ноги, наскоро отряхнулся.

— Какие все-таки грубые эти американцы, — проворчал мой клиент. — Представляете, они меня хотели казнить за то, что я будто бы заманил их в западню, где половина их бойцов была уничтожена! Это я-то?! Я просто вел команду в бой! Я же не виноват в том, что здесь на каждом шагу стреляют, взрывают, режут, кромсают… Солдаты словно взбесились! Все сражаются с гитлеровцами, но так как гитлеровцев уже осталось… раз-два, и обчелся, потихоньку переключаются друг на друга.

— Неплохо вы устроились! Отрядами командуете. Я-то думал, вы лежите, истекая кровью, где-нибудь в канаве…

— Я? — возмутился Степан Федорович. — В канаве? Только не я! Лично Штирлиц дал мне ответственное задание и универсальный мандат! Вот он! — Мой клиент предъявил мне ярко-оранжевую пластиковую карточку. — Это означает — неограниченные полномочия, понятно? Не мог же я с таким мандатом оставаться в стороне от всего происходящего?! Я усиленно командовал войсками! Бразильцами, американцами, англичанами, шведами, китайцами, японцами…

Осторожными движениями я ощупал голову. Вроде бы трещин нет, ничего из черепушки не вываливается. Руки-ноги функционируют. Глаза видят, уши слышат. Даже хвост на месте. Мозг воспринимает окружающий мир. Только неправильно, кажется, воспринимает…

— Чем вы занимались, простите? — переспросил я..

— Командовал войсками! — гордо заявил Степан Федорович. — Да, сначала я немного боялся… Но Штирлиц меня воодушевил! Он сказал, что именно на меня возложена великая ответственность, именно я должен прославить нашу с ним единую родину!

— 3арстрану?

— Что? А… Вроде бы этим словом он зашифровал Советский Союз. Да, точно — Зарстрана!

— Степан Федорович!. — взревел я. — Какой Советский Союз? Какой Штирлиц?! Он — инопланетянин! Понятно? Инопланетянин! Неужели вам это ни о чем не говорит?!

— Инопланетянин? Разве он очень похож на маленького зеленого человечка? Вы что, с ума сошли?

— Режиссер Михалыч! — разорялся я. — Сценарий пьесы «Будни рейхстага»! Неужели не помните сюжет этой замечательной постановки? Вы же сами мне про нее рассказывали!

— Я? Возможно… рассказывал. Только при чем здесь это?

Я посмотрел в чистые голубенькие глазки своего клиента. Степан Федорович был спокоен. Дышал он ровно, как будто возлежал на теплом песчаном пляже, а не сутулился в окопчике, над которым дымный воздух рвали на куски пули и осколки снарядов. И это мой Степан Федорович, с которым при виде безобидной белой крысы-матерщинницы истерика случилась! Что с ним такое происходит?

Бывший театральный уборщик вдруг засуетился. Поползав немного на четвереньках, он выкопал из грязи синдамот, уверенно передернул то, что могло быть затвором, деловито заглянул в ствол. Проделывая все эти манипуляции, он бормотал:

— Ничего, что я плохой командир… Еще есть время всему научиться. Было бы желание, а умение приложится… Надо воевать! Надо оправдать доверие Штирлица!

— Опомнитесь! — закричал я. — Какое доверие?! Нам с вами сваливать надо поскорее! Мир близится к хаосу! Мы появились здесь слишком поздно, и ничего изменить уже не получится! Остается только рвать когти! Скорее! Здесь поблизости есть ход вниз — в подземелье. Там остался циклоп, он, наверное, уже закончил ремонт времеатрона! Скорее!

Я дернул Степана Федоровича за рукав скафандра. Он высвободил руку. Только тогда я заметил, что материал, из которого сделано инопланетное одеяние, покрыт свинцовыми бляшками будто клепками. Сотни пуль сплющились о скафандр, словно о бронежилет. Кое-где декоративными звездочками застряли осколки снарядов. Ничего себе! Если бы не эта кольчужка, мой клиент давно бы уже был мертв! Но он, как видите, живехонек. Везение? Черная полоса закончилась? Или наоборот — невезение продолжается со страшной силой, клиент притягивает к себе свинец, и только скафандр как неожиданный, непредусмотренный фактор держит удар Космической Кары?

— Вперед к победе! — выкрикнул Степан Федорович, оттолкнул меня и, зажав в зубах синдамот, словно дворняга кость, энергично вскарабкался на кирпичную насыпь. Наличие невезучести (или везучести?) на этот раз сыграло ему на пользу (или, елки-палки, во вред?) — он поскользнулся и слетел обратно. Но нисколько не разбился и даже боевого пыла не утратил.

— Все на борьбу с немецко-фашистскими захватчиками и их прихвостнями! — орал он.

— Вы эти патриотические замашки бросьте! — сурово предупредил я, схватив развоевавшегося театрального уборщика за шиворот. — Тоже мне — защитник отечества Зигфрид — Железная Культяпка. Всего этого… — я обвел рукою окрест, — не было никогда и никогда не будет! Придите в себя! Это просто фикция! Сценарий авангардного режиссера Михалыча! Вот вернемся мы в тихий и спокойный двадцать первый век, и все произошедшее будем вспоминать как страшный сон. Как мираж! Здесь дело зашло слишком далеко, нам уже ничего не изменить. И остается только одно-удачно драпануть.

— Русские не сдаются и не отступают! — взвыл, трепыхаясь, мой клиент. — За Родину! За Штирлица!

В следующую же секунду бабахнула где-то совсем рядом бомба, осколок кирпича, вылетевший из воронки, саданул мне по голове. Хорошо еще, рожки смягчили удар, а то бы… Мне еще до полного счастья сотрясения мозга не хватало.

— Видали? — вроде бы даже злорадно вскричал Степан Федорович. — Как оно — фикцией по башке получить? Эти миражи вам все рога пообломают… Знаете что, Адольф, если вы не хотите сражаться на моей стороне, уходите-ка подобру-поздорову. Совсем уходите. Вы здесь лишний.

— Как? — не поверил я своим ушам.

— Вот так! Я теперь понял свое истинное и безоговорочное предназначение. Моя судьба — рука об руку с великим Штирлицем творить историю!

— Какую историю?! Это же…

— Он мне все уже успел объяснить. Он сказал: как только мы перебьем всех противников, наши с ним соплеменники станут править планетой!

— И вы туда же! Еще один безумный претендент на всемирный престол! Нет, мне просто не верится, что вы за столь короткое время успели так чудовищно поглупеть! Или…

Очередное озарение треснуло меня по макушке не слабее давешнего кирпича. Если Штирлиц умудрился запудрить мозги не только одному Гитлеру, но и всему земному миру в целом, то в этом заслуга исключительно режиссера Михалыча. А как же иначе? Реальность изменилась в соответствии с законами идиотского сценария. Степан Федорович у нас тоже человек, несмотря на то что уборщик, значит, и его не минула чаша сия. Он полностью под властью обаяния ловкого зарстранца. Получается, совершенно безрезультатно сейчас взывать к здравому смыслу и доказывать, что Штирлиц — суть явление вредное и даже смертельно опасное. Ничего не поможет!

А договор я все-таки подписал. И клиента отсюда вытащу, иначе какое потом будет доверие к нашей конторе?

Хорошо еще, в наш первый визит в Германию времен Третьего рейха, никакого Штирлица не было, кроме, конечно, самого Степана Федоровича. Некому было моего клиента с пути истинного сбивать. Он и сам сбился — прямо в Нифльхейм. Я вспомнил, как Степан Федорович, с ходу врубившись в правила мира древнегерманских мифов, с готовностью принял на себя права и обязанности героя Зигфрида и что ему пришлось пережить, чтобы понять собственную профнепригодность на поприще великого воителя.

А сейчас ситуация сложнее. Времени для того, чтобы раскрыть клиенту глаза на происходящее, у меня нет совсем.

Поэтому я не стал и пытаться. А перешел непосредственно к решительным и суровым действиям. А именно: отобрал у оторопевшего Степана Федоровича синдамот и зафинтилил его куда подальше, после чего самого клиента скрутил в морской узел и закинул за спину, стараясь не обращать внимания на его истошные вопли. Этому приему — связыванию без помощи пут — меня еще в преисподней на начальных курсах подготовки научили. Необходимейшая штука! И дешево и сердито: р-раз — руки жертвы закидываются и перекручиваются за спиной, д-два — ноги обматываются вокруг шеи. Готово! Эх, надо было и Гиммлера еще так же скрутить, жаль, не догадался. Ну, ничего, будем надеяться, он из тряпочных пут не успеет вырваться, псих несчастный.

А я сейчас вот выпрыгну из окопчика и короткими перебежками вернусь ко входу в подземелье. Пусть меня инопланетный скафандр прикрывает от случайных пуль, а вопли связанного клиента распугивают тех отморозков, которые попытаются сдуру на нас напасть. Или случайно свалиться в окопчик, как вот этот вот…

— Хррчпок!

— Тьфу, тебя только здесь недоставало! Отзынь, пришелец, нам некогда!

— Штирлиц, родненький, освободи меня!

— Позвольте, а чем это вы здесь занимаетесь? — удивился закопченный, как окорок, зарстранец. — Эй, брат-близнец, ты куда собрался? Операция еще не закончена! Посмотри, сколько вокруг живых и легкораненых! Это непорядок! Я тебе, кстати, интернациональный батальон для командования привел…

— С дороги, вражина! — грозно рявкнул я. — Твоего брата-близнеца я забираю. Нечего ему тут делать. Нашел тоже крайнего. Сам командуй!

— Я не могу командовать с такой потрясающей эффективностью! Брат-близнец губит вверенный ему отряд за считаные минуты. А дивизия самураев, например, когда только узнала, кто будет ими командовать, моментально произвела всеобщее харакири! Потрясающе!

— Ничего потрясающего! Обыкновенное невезение.

— Невезение? Мой зарстранский брат выполняет свой долг! Десант с Зарстраны на подходе! К его прибытию мы должны очистить место сражения от армий земных государств!

— Вы слышали, Степан Федорович? Он сам признался! Никакой он не борец с фашизмом, он — подлый инопланетный захватчик!

Но Степан Федорович ничего не слышал.

— Помогите! — верещал он с моей спины, дрыгаясь и пытаясь распутать конечности.

— Пусти его! — требовал Штирлиц. — Он на моей стороне!

— Раньше надо было подробно объяснять, на какой именно стороне ты сам! — заявил я. — Тогда бы я с великим удовольствием этого нарушителя закона Вселенского Равновесия в твои ряды сопроводил! Он бы служил тебе верой и правдой до того недалекого момента, когда бы ты от безысходности решился на харакири! Понимаешь меня, проклятый космический пират?!

— А… — зловеще протянул Штирлиц, отступая на шаг и вскидывая синдамот. — Так ты, рогатый, не из наших?.. Брат-близнец, убери-ка голову, сейчас я этого гада шлепну! Шпион!

— От шпиона слышу!

Вообще-то, я бес незлобивый. Даром, что исчадием преисподней считаюсь. Но тут меня, что называется, переклинило. Сейчас я, братцы-близнецы, буду зверствовать. Эх, жаль со мной нет достопамятного Ука-Шлаки. Он бы этого типа с потрохами сожрал — в самом прямом смысле. Степан Федорович, как и был, в скрученном состоянии, полетел на утоптанное дно окопчика. Штирлиц приготовился стрелять. Не успеешь, зарстранская морда! Издав навязший в мозгу боевой клич: «Мазафака! » — я ловким ударом копыта выбил синдамот из цепких грабок инопланетного шпиона, схватил его за горло и приподнял.

Штирлиц, обалдевший до коматозного состояния, недоуменно вращал гляделками и хрипел.

— Я тебя предупреждал: свали с дороги? — зарычал я. — Предупреждал или нет, вонючка зарстранская?

— Ы-ы-ы… Х-х-х… Брат-близнец, мне больно! Степану Федоровичу было нисколько не меньше больно и обидно. Обездвижил я его капитально. Он даже на время перестал вопить, стараясь задуматься и разобраться — где у него руки, а где ноги.

— Ы-ы-ы… Пусти меня, рогатый! Все равно тебе ничего не изменить! Близок час, когда сюда опустятся солдаты зарстранского десанта!

— Ну и на здоровье. А мы в это время будем уже очень далеко! А чтобы ты нам не мешал… Ручку сюда, ножку сюда… Ай! Будешь кусаться, зубы выбью… Так-с, локоток, коленка… Узел! Готово.

— Как вы смете обращаться подобным образом с непревзойденным Штирлицем?! — забыв о собственных проблемах, ужаснулся Степан Федорович.

— Вас не спросил… — пропыхтел я, взваливая снова клиента на спину. — Ну, что? Последний марш-бросок?

— Пустите меня-а-а!

Обратный путь под аккомпанемент угрожающих криков обезвреженного Штирлица: «Сугунда Баррандар! Зарстранцы, вперед! Хррчпок! Покалечу, сволочи! Гаруба! » — оказался не в пример легче. Всего-то с тремя сражающимися индивидами мы пересеклись — и только. Причем первого случайно встреченного (судя по обильной чернявой кучерявости и мундиру — испанца) можно было даже и в расчет не брать. Он не нападал, а, наоборот, — задал деру, как только нас увидел. При этом успел, поганец такой, осенить крестным знамением, но не меня, а почему-то Степана Федоровича. И заорать:

— Я вижу тебя! Я вижу зверя! Девять голов твоих изрыгают пламя! Тяжкой поступью ты выходишь из моря!

Ну, ясно — контуженный на всю голову. С чего он взял, что у моего клиента девять голов? Одна у него башка, и та — бестолковая. И ни из какого моря не выходил, а всего-навсего барахтался в луже солярки, куда я его нечаянно уронил.

Зато через три шага, вынырнув из дышащей дымом воронки, пехотный старшина Советской Армии с повязкой на голове и ППШ в руках решительно преградил мне дорогу:

— Говори пароль, нехристь! Но я рявкнул:

— Свои, братишка! Не видишь, что ли, раненого с поля боя выношу!

Старшина сразу потерял ко мне интерес, зато чисто . из сострадания вознамерился пристрелить скрюченного Степана Федоровича. Десяток пуль прочно увязли в инопланетном скафандре, Степан Федорович, за время апокалипсической баталии привыкший к подобным поворотам, неинтеллигентно выругался, а старшина, страшно удивившись его невероятной живучести, потянулся к гранатам на поясе.

После слов: «Неужто и лимонка не возьмет? » — я решил не рисковать и, прыгнув за покореженный остов дымящегося танка, дальнейшее движение продолжил ползком.

У самой конечной точки короткого перехода — рядом с воронкой, ведущей в подземелье, нам повстречался австралийский абориген в униформе из тростниковой набедренной повязки. Дитя природы, видимо удрученный отсутствием патронов, гнул из винтовочного ствола бумеранг и нам, невольно помешавшим этому важному занятию, явно не обрадовался. Пришлось защищаться врукопашную, но так как в качестве кистеня я использовал неуязвимую тушку своего клиента (ну ничего более подходящего под руками не нашлось), первый же удар стал последним. Нокаутированный абориген взвился в воздух — а где он приземлился, я не разглядел. Да, в принципе, не очень-то этим и интересовался.

Потому что сразу после торжествующего вопля Штирлица: «Гаруба! Хррчпок! Зарстрана! Сюда, братцы! » — небо почернело от сотен гудящих летающих тарелок.

Вот и десант с Зарстраны прибыл… Космические колымаги, спустившись пониже, открыли огонь из всех своих орудий. Ослепительно-багровые тонкие лазерные лучи ударили в поверхность многострадальной нашей планеты, взрывая все то, что еще чудом не было взорвано раньше. Адово пекло! Этот мир разлетается на части! Гибнет! Еще никогда за все свои странствия мы со Степаном Федоровичем не были так близки к самому настоящему апокалипсису… Или, как выражается тоже очень даже компетентный в по-добных вопросах зарстранец Штирлиц, к полновесному хррчпок!

— Полный хррчпок, — буркнул я, прыгнул в оскаленную сломанными арматуринами дыру и втащил за собою слегка контуженного Степана Федоровича.

— Где я? — однообразно гудел бывший театральный уборщик, пока я волок его по тюремным коридорам. — Пустите меня наружу! Дайте мне доказать преданность своей стране! Штирлиц, где ты, сокол ясный?! Приди и освободи меня! Я готов тебе служить до последней минуты жизни!

Вот и нижний уровень подземной тюрьмы… Камеры! Первая, вторая, третья… Вот и пролом в стене, откуда я вывалился, сжимая руками проколотую вилкой филейную часть. А вот и камера Гиммлера.

— Эй! — заорал я. — Лихо одноглазое! Отзовись! Это я, Адольф! Я вернулся, как и обещал! Починил времеатрон?

В ответ мне в лицо дохнул ледяной ветер. От неожиданности я даже пошатнулся и выронил скомпонованного в узелок Степана Федоровича.

— Циклоп! Что там у тебя происходит?!

— Беф-ф… — будто из страшного далека донесся до меня косноязычный отклик одноглазого уродца. — Пофпефы! Фкорее! Фкорее! Фпефи!

Я ворвался в камеру. Ледяной ветер, свернувшийся в смерч, катнул по полу следом за мной Степана Федоровича и захлопнул дверь камеры.

Вот так всегда — никому доверять нельзя.

Даже клиент Степан Федорович, с которым я уже практически сроднился, и тот — оставленный буквально на полчаса — уже вовсю командует армиями, играет на руку пройдохе-инопланетянину. Чего уж тут говорить о маньяке-циклопе и умалишенном рейх-сфюрере? На земной поверхности истинная мясорубка, пришествие пришельцев, смешение языков и смущение народов, а я-то надеялся, что хоть под землей все нормально: циклоп прилежно латает времеатрон, а связанный Гиммлер, после короткого знакомства с моим кулаком, смирно считает кружащиеся над собственной тыквой звездочки…

Ну да, конечно… Одноглазый предатель, клятвенно обещавшийся не запускать времеатрон до моего возвращения, болтается, уцепившись хоботом за шнур электролампочки, под потолком, поджав лапки. Гиммлер, невесть каким способом освободившийся от пут, плотоядно ухмыляется, скачет по камере в надежде сорвать уродца с лампочки, как грушу с ветки.

— Фпафите! — прохудившимся шлангом шипит обвившийся вокруг электропроводки хобот.

— Маленький глупый Штирлиц, дай же мне тебя сожрать! — гогочет рейхсфюрер.

— Распутайте меня! — стонет Степан Федорович. — Мне коленка под мышкой давит, и лодыжка на шею жмет!

Да еще кто-то дробно топочет по тюремному коридору, направляясь в нашу сторону, хохочет:

— Сугунда бул!!!

Бардак! Я даже пожалел, что не захватил с собой один из синдамотов, чтобы от безысходности застрелиться, но тут заметил то, что, вообще-то, должен был заметить в первую очередь.

«Да времеатрон же! — стукнуло мне в голову. — Времеатрон! »

Гениальное изобретение топорщилось посреди камеры нелепым металлическим скелетом. Времеатрон, и раньше-то не блиставший изяществом конструкции, теперь выглядел поистине жутко.

Но он функционировал! То есть, по крайней мере, мерзко гудел и подпрыгивал, как неисправный холодильник. Грубо намалеванная рядом с установкой пентаграмма не полыхала магическим пламенем, как полагалось по правилам, а содержала в центре изрядную снежную кучу, над которой меланхолично кружились снежинки. Открытый портал! Надо быть последним дураком, чтобы не догадаться, куда он ведет. Далекое прошлое! Ледниковый период! Ледяные смерчи то и дело взрывали снежную кучу, метались по камере, вылетали в коридор, засыпая поземкой каменные стены и пол…

— Фпафите! — явно из последних сил надрывался циклоп.

— Маленький глупый Штирлиц, иди к папочке!

— Эй, тапир-переросток! — рявкнул я, отвесил Гиммлеру подзатыльник, чтобы тот не мешал мне своими завываниями вести разбор полетов. — Кто тебе разрешал включать времеатрон?! Ты же обещал только починить и ждать меня!

Гиммлер отлетел в угол, а циклоп облегченно выдохнул, отчего чуть не свалился вниз.

— Я тебя спрашиваю! И откуда ты, интересно знать, взял источник магической энергии, чтобы запустить установку?

— Я только попробофать! — проскулил циклоп и все-таки свалился.

— Исключительно ради эксперимента! — закончил он, прячась за мою ногу от Гиммлера, яростно сверкающего из угла очками. — Как же мне иначе проверить — починил я эту машину времени или не починил?

— Источник энергии откуда взял, отщепенец?

— Ну…

— Маленький глупый Штирлиц хотел использовать меня-а-а-а-а! Чтобы убежа-а-а-ать!

— Идиот! — застонал я. — Врун! Чтобы меня обмануть и предательски улизнуть, развязал Гиммлера?

— Я просто хочу домой! — ныл циклоп. — Как можно скорее!

— Штирлицы, идите к папочке-е-е!

— Настраивай времеатрон на двадцать первый век! — заревел я, отвешивая подползающему к скрюченному Степану Федоровичу рейхсфюреру очередную оплеуху. — Настраивай! Иначе я на полном серьезе скормлю тебя психованному Гиммлеру! Портал в твой Ледниковый период и так слишком долго открыт!

— Можно, я сначала сбегаю домой и просто посмотрю, как там мои соплеменники?

— Хобот оторву! Моргало выколю!

— Слушаюсь…

Циклоп бросился к времеатрону, но не успел. Пентаграмма дохнула холодом, и в камере появился… длиннобородый Златич. Я только охнуть и смог.

— Ура! — оглядев присутствующих, воскликнул воевода красных партизан-дружинников. — Наконец-то! Товарищи, сюда! Здесь тепло!

Товарищи, синие от холода, повалили из пентаграммы валом. В это же самое время железная дверь камеры за долю секунды раскалилась и оплавилась. На пороге маячили трехрукие и трехногие ребята в скафандрах и с синдамотами. Зарстранцы высадились…

Штирлиц — тоже с синдамотом наголо — стоял позади них. Впрочем, стоял — это громко сказано. Руки и ноги, моими стараниями скрученные в узел, он так и не распутал. Зато, в полном соответствии с анатомией настоящего зарстранца, отрастил дополнительные конечности. То есть частично сбросил маскировку. Тяжко ему, наверное, было припрыгать сюда на одной ножке, неся в руке громоздкий агрегат. Хотя он не жаловался. Он кричал:

— Вот они! Вот! Сугунда бар! Эхма! Шпионы! Старались выдать себя за зарстранцев, а скафандр, должно быть, сняли с убитого связного! Они его и убили!

— Это не мы! — открестился я. — Это Ука-Шлаки его сожрал. Но не со зла, а с голодухи!

— Убить! — воскликнул Штирлиц..

. — Хррчпок! — нехорошо обрадовались зарстранцы.

— Много Штирлицев! Очень много Штирлицев! — кровожадно возликовал помешанный рейхсфюрер, кидаясь в бой.

— Товарищ Штирлиц, разрешите представить рапорт о завершении боевой операции! — стараясь перекричать всех, орал Златич, вытянувшись во фрунт перед Степаном Федоровичем. — Вверенные нам заснеженные территории оккупированы. Волосатые первобытные дикари разогнаны к едрене-фене, а гиганты с гляделками во лбу — разрази их центральный комитет — взяты в плен!

— Попомнят проклятые гиганты богатыря Микулу! — присовокупил рыжий детинушка Микула, возбужденно помахивая секирой.

— Я вас никуда не посылал! Я вам ничего не приказывал! Раскрутите меня обратно!

— Хайль мне! — поздоровался заглянувший в изуродованный дверной проем Гитлер.

— Сгинь, фашист проклятый! Тебе-то здесь чего надо? — прорычал я, чувствуя, что еще немного — и сам сойду с ума, как несчастный Гиммлер. А что? Я ведь тоже не железный! Я был бы даже рад, если б у меня рассудок немного помутился, можно было бы безмятежно усесться на пол и, бряцая на натянутом струной хвосте, весело спеть: «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались… »

— Мы тут с Евой вышли погулять, — доброжелательно сообщил фюрер, — а у вас вечеринка. Меня, конечно, не позвали. Дорогой друг Штирлиц, как это, по-вашему, справедливо?

— Огненные вихри преисподней… — услышал я свой дрожащий голос.

Реальность дрогнула и поплыла перед моими глазами. Я все силился хоть как-то осмыслить молниеносно разворачивающиеся непостижимые события, но ничего, кроме зверской головной боли, не достиг. Степан Федорович от ужаса развязался самостоятельно и попытался убежать, но Златич с дружинниками прижали его к стене. Партизаны, размахивая отмороженными руками, требовали немедленной выплаты командировочных и каждому по ордену Красной Звезды. Гиммлер за минуту получил от толпы зарстранцев так, что теперь лежал не двигаясь. Гитлер, обнимая похожую на кудрявую болонку Еву Браун, полез к трехруким и трехногим зарстранцам с дружескими рукопожатиями и запутался в их конечностях. Ева, вырвавшись из объятий фюрера, заземлилась на скрюченном Штирлице. Кажется, она поздравляла его с тем, что он наконец-то стал отцом, и любовно кивала при этом на обалдевшего до полного окаменения коротышку циклопа. Гениальное изобретение времеатрон гудел, сипел, хрипел и подпрыгивал так, что временами заглушал грохот этой фантасмагорической вакханалии.

Пробив дурманную тошноту, в мою голову вползла мысль: как эта вся тусовка легко и просто помещается в крохотной одиночной тюремной камере? Не успела мысль оформиться в моем сознании должным образом, как я увидел, что никакой камеры нет. То есть почти — нет…

Каменные стены стали вдруг зыбкими и текуче-маслянистыми, словно кисель. Низкий потолок и вовсе истончился до полной прозрачности — сквозь него было видно, как далеко наверху сотни вражеских летающих тарелок атакуют остатки земных армий. Грибы атомных взрывов за мгновение взлетали и опадали, словно призрачные башни. Черный дым и красное пламя плавили небо. Солнце, с невероятной скоростью катившееся по орбите, столкнулось наконец с лунным диском и рассыпалось сияющим конфетти. Летающие тарелки, взметнувшись к верхним слоям атмосферы, вспыхнули ядовито-зеленым кислотным блеском и сплясали качучу…

А потом началось что-то уже совсем невообразимое.

… Времеатрон заискрил и взорвался, но как-то очень аккуратно — даже не поранив никого из присутствующих. И деликатно провалился сквозь пол в обугленную дыру, откуда тотчас показалась всклокоченная рыжая голова.

— Опять разбудили, — потягиваясь, сказал ас Лодур. — Клянусь Ермунгандом, это уже слишком… — Не договорив, он распахнул глаза, секунду с выражением искреннего ужаса смотрел на все происходящее, после чего проворно нырнул обратно.

… Степан Федорович отмахивался от красных партизан, раздувшихся вдруг, словно воздушные шары, и беззвучно орал. Я шагнул к нему, но каменный пол, ставший вязким и податливым, поглотил меня, поглотив, выплюнул. И так до тех пор, пока я не догадался замереть и не двигаться.

…Очнувшийся после очередных побоев Гиммлер, раздевшись догола, обнажив синевато-черное сухопа-рое тело, пожирал уже четвертого зарстранца, сыто урчал, приговаривая:

— Уна-уму любят своего Ука-Шлаки!

… Ева Браун кружилась в вальсе, как осенний листок, взметая полы платья то выше, то ниже, а то и переворачиваясь вверх тормашками. Причем партнера ее я разглядеть не мог, как ни старался, — то ли Штирлиц, то ли коротышка циклоп, то ли снова всплывший на зыбком полу времеатрон…

… Я почувствовал странный зуд во всем теле, будто я весь слеплен из крохотных муравьев, которые вдруг решили расползтись в разные стороны…

… Воевода Златич, выпучив глаза, заорал:

— Военнопленные, выходи по одному!

Из заснеженной пентаграммы угрюмо выбрели, заложив руки за спину, пятиметровые циклопы, конвоируемые лично богатырем Микулой. И шагали, становясь все меньше и меньше, как стая птиц, улетающая вдаль, шагали сквозь прозрачные преграды к перекошенному небосводу, где летающие тарелки, окутанные желтым пламенем, образовали пылающую пятиконечную звезду…

— А битва всех земных царей уже кончена, и только смрад дымными струями поднимается вверх над Армагеддоном…

Я так и не понял, кто произнес эту фразу. Совершенно точно — ни я, ни мой клиент, ни воевода, ни одноглазый лилипут, ни зарстранец Штирлиц и его уродливая родня, ни фюрер, увлеченно переворачивавший подругу жизни с головы на ноги, ни обжора Гиммлер — никто этого не говорил.

Но слышали все. И все разом замолчали. Планета, ржаво скрипнув последний раз, остановила свой ход. Материальное вновь обрело объем и форму, ограничив наш мир зазубренными стенами неширокой площадки под воспаленными красными небесами с единственной горящей звездой. И воцарилась тревожная тишина, остро пахнущая пылью и кровью, — недолгая тишина; вернее сказать, затишье, в котором явственно чувствовался нарастающий гул всеобщей неотвратимой гибели.

— Космическая Кара, — очень тихо проговорил циклоп и прикрыл глаз ладонью. — Я ведь говорил… что она рано или поздно настигнет… Свершилось! Но я не думал, что будет все так…

— Хррчпок, — благоговейно отозвались зарстранцы.

— Апокалипсис, — выдохнул вновь побледневший и, кажется, совсем не сумасшедший Гиммлер.

Воевода Златич заранее улегся на пол и скрестил руки на груди. Остальные красные партизаны не последовали его примеру только потому, что им не хватило свободного пространства. Даже Гитлер понял, что вечеринкой тут и не пахнет, и неожиданно разрыдался. Богатырь Микула похлопал его по плечу.

— Ну-ну, — сказал богатырь. — Чаво уж… Все там будем…

Коротко всхлипнула Ева. А я закрыл глаза.

Вот и все.

Кончено, и ничего уже изменить нельзя. А я ведь так и не женился. И маленьких бесенят у меня никогда не будет. И… Да, впрочем, все уже неважно… Финита. В мозгах у меня почему-то завязла фраза из бессмертного (вот кому повезло!) Шекспира. Мир вывихнул сустав. А мне остается только констатировать клиническую смерть пациента. То есть — тьфу — планеты…

— Давайте, братцы, попрощаемся, что ли? — предложил я, смахнув навернувшиеся на глаза слезы.

— Нет! — с отчаянной мукой взвыл вдруг Степан Федорович и рухнул на колени. — Нет! Ну, почему?! За что? Я не хочу быть губителем целого человечества! Я не достоин! Пусть кто-нибудь другой возьмет на себя эту ответственность! Я простой бывший школьный учитель! Простой бывший театральный уборщик! Простой человек, одним словом… Бывший! Я же не намеренно нарушил этот дурацкий закон Вселенского Равновесия! Господи! Если ты меня слышишь! Приди! Защити! Помоги! Всевышний, создавший этот мир, неужели ты так легко дашь разрушить созданное?!!

Небеса дрогнули.

Не знаю, как другие, а я лично зажмурился. Вот такая вот я малодушная личность — никак не могу заставить себя смотреть в глаза своей смерти…

Воздух, став густым, словно желе, затрепетал. Да так сильно, что я с трудом устоял на копытах. Камни под нами завибрировали. Я уже представлял, как сейчас земная кора пойдет трещинами; точно кровь, хлынет наверх раскаленная лава, и…

— Господи?.. — услышал я изумленный голос Степана Федоровича.. И сразу взлетел общий вздох ужаса.

— А что это вы тут делаете? — проговорил кто-то неспешно и мощно.

И я снова открыл глаза.

На высоте трех метров над нами покачивалась в воздухе, не имея под собой никакой опоры, сухопарая фигура в мятых брюках и растянутом до полной безразмерности свитере. Над головой, словно нимб, потрескивало полукружье синих молний.

— Господи… — повторил Степан Федорович. — Всевышний… Михалыч? — узнал он наконец фигуру.

— Ага, — сказал режиссер-авангардист Михалыч, осторожно колеблясь, чтобы удержать равновесие. — Он самый. А вы, простите, кто? А, наш уборщик! А… кто остальные?

Михалыч! Он самый! Я его помню! Он, точно он… Такой, каким я его видел первый и последний раз в жизни. Те же брюки, тот же свитер. Только вот синее сияние появилось над головой и… голос. Глубокий, ясный, нисколько не громкий, но в то же самое время невероятно мощный, точно тысячекратно усиленный гигантским микрофоном.

— Михалыч, извините, — сказал вежливый Степан Федорович. — Но вы не могли бы снова это самое… раствориться, откуда появились. Понимаете, я вызывал Всевышнего, а появились вы. Должно быть, какая-то ошибка…

— Заткнись! — завопил я, как только вновь обрел дар речи. — Умолкни, несчастный, и больше не говори ни слова. Все молчите! Ошибка ему, адово пекло, какая-то привиделась! Вызывал создателя этого мира — так и получай! И не смей привередничать!

— Ой, как интересно! — Михалыч энергично всплеснул руками, отчего проделал в воздухе двойное сальто. — Я сплю, а мне снится сон! Такой увлекательный и, как это… достаточно реалистичный. На галлюцинацию похожий. Хм, наверное, это нехорошо для здоровья… Надо, пожалуй, побольше отдыхать и поменьше работать. Никаких кофе, сигарет и транквилизаторов. А впрочем… Уважаемые видения, скажите что-нибудь еще! — вдруг попросил он.

— Что-нибудь еще! — подобострастно отозвался Степан Федорович, потрясенный пониманием того, что страстной молитвой действительно вызвал Всевышнего Создателя.

— Ой, как интересно! А еще? Или нет… Расскажите мне какую-нибудь историю, а я по ее мотивам создам гениальное драматическое произведение. Идеи всех гениальных произведений явились авторам во сне. Периодическая таблица химических элементов, например…

Степан Федорович смешался.

— Ну, анекдот какой-нибудь! — попросил Михалыч. — Пожалуйста, милые галлюцинации!

— Э-э… — решил я вступить в разговор. — Михалыч!

— Что тебе, рогатый фантом?

— Послушай… Воображай себе все что угодно — что ты спишь, галлюцинируешь или чего-то там еще. Но — умоляю тебя — выполни одну нашу просьбу! Одно-единственное заветное желание!

— Желание? — скривился прогрессивный режиссер. — Не хочу. Это скучно. И вообще — вы мои галлюцинации, значит, мне и подчиняйтесь, понятно? Рассказывайте анекдот!

Докатился, бес. Ты, обученный исполнять чужие заветные желания, как милостыни, просишь исполнить свое. А, ладно, не стыдно… Лишь бы сработало!

— Нам это жизненно необходимо! — горячо заторопился я, прижимая руки к груди. — Это важнее всего, что может быть важным! Пожалуйста! Всего одно простое желание! Для тебя ведь это так просто!

— Фу… — сильно поскучнел Михалыч. — Совсем с вами неинтересно, надоеды. Проснуська я, наверное… Меня работа ждет. Я и в реальности постоянно переутомляюсь, а тут еще и во сне пристают с просьбами. Итак, просыпаюсь. Раз! Два!..

— Нет! — взвизгнул Степан Федорович.

— Всего одну минуту! — воздел я руки ко Всевышнему. — Маленькую минуточку! Я понимаю — у всех свои проблемы. У тебя — переутомление, у нас вот — апокалипсис. Войди в наше положение! Минуту!

— Хорошо, — смилостивился Михалыч и перетек в полулежачее положение. — Чего у вас тут случилось?..

Расскажите подробно. На всякий случай. Может быть, ваш рассказ мне тоже пригодится в творческом плане…

Грозный рокот прервал его речь. Камни под нами снова задрожали. Небеса загудели раскаленным гонгом. Надо было спешить.

— Прекрати все это! — выкрикнул я. — Это в твоих силах! Останови апокалипсис!

Дружный хор: «Пожалуйста! » — поддержал меня.

— Тьфу! — рассердился Михалыч, и молнии над его головой свирепо затрещали. — Надоели. Что прекратить? Зачем прекратить? И каким образом? Говорите, что надо сделать, а то мне некогда. Меня дела ждут.

— Прикажите! — воскликнул Степан Федорович. — Скажите какое-нибудь слово, чтобы этот кошмар остановился!

— Какое слово?!

— Э-э… ну, я не знаю… Как у вас, у Творцов, принято в подобных случаях говорить?

— Вы мне голову морочите, галлюцинации! Достали! Все, просыпаюсь!..

И тут меня прорвало. Или — осенило. Называйте, как хотите. Всевышний Михалыч уже махнул рукой и завел свое: «Раз! Два!.. » — а я подпрыгнул так высоко, как смог, и шепнул ему в ухо…

И он услышал.

Он пожал плечами, окинул нас всех презрительным взором заправского небожителя и молвил:

— ЗАНАВЕС!

Это слово плетью хлестнуло по оболочке мира. И мир лопнул.