Книга: Бес специального назначения
На главную: Предисловие
Дальше: ГЛАВА 2

Антон Мякшин

Бес специального назначения

Часть первая
МАШИНА СМЕРТИ

ГЛАВА 1

 

Пентаграмма под моими копытами, вспыхнув последний раз, рассыпалась снопом желтых искр.
— Вызывали? — вежливо осведомился я, разгоняя ладошкой облако серного дыма. — Здравствуйте, вас приветствует преисподняя в лице беса оперативного сотрудника Адольфа! Позвольте… тьфу, дыма-то… Позвольте поблагодарить вас за то, что вы решили воспользоваться услугами именно нашей организации, и выразить…
Я даже договорить не успел, оглушенный истошными воплями, разорвавшими серное облако в тонкие нити:
— Спасите! Погибаю! Караул! На помо-ощь!!! Вот всегда так: прибудешь на место назначения, а потенциальный клиент, вместо того чтобы радушно усадить за стол и, угощая чаем, спокойно обсудить нюансы предлагаемого задания, начинает нервничать, рвать на себе волосы во всех мыслимых местах, хватать за грудки — мол, начинай немедленно действовать и нечего тут рассусоливать. Я, конечно, бес, но и меня человеческие отношения между работодателем и исполнителем радуют. Да только когда я их видел-то, человеческие отношения?.. Вот вам, пожалуйста, — о каком чае может идти речь, когда клиент прыгает по усыпанной разнокалиберными осколками, обломками и ошметками кухне, брызжет слюной и визжит, как застрявшая под забором свиноматка?
— Без паники, — проговорил я, вытащив из-за ремня и нацепив на голову бейсболку. — Уточните для начала: кого спасать, от кого спасать и что вообще происходит?
— Меня спасать!!! Меня! Скорее!
Призывая себя к спокойствию, я трижды мысленно повторил формулу: «Клиент всегда прав». Почему мне последнее время так с клиентами не везет, а? Я еще после предыдущей командировки не очухался. Гамбургский алхимик, представьте себе, вознамерился обойти в профессиональном плане конкурентов по ремеслу и обратился за помощью в нашу контору. Работа есть работа. Я явился по вызову, ни сном ни духом не предполагая, что этот дурак умудрится начертить огненную пентаграмму посреди собственной лаборатории. Нормально? Эффект моего появления в лаборатории можно было сравнить со взрывом петарды на складе горюче-смазочных материалов. В общем, никакого диалога у нас не получилось. Бестолковый алхимик, излечившись от множественных химических ожогов и тяжелейшего нервного потрясения, прикрыл лавочку и подался в монастырь, а я получил от начальства жуткий нагоняй вкупе с тремя годами гауптвахты за разбазаривание кадров. Строго у нас. Знаете, что такое гауптвахта в преисподней? Три года — это еще что. Мой коллега и непосредственный начальник бес Филимон схлопотал целых десять, причем усиленного режима, да одиночки. А за что — непонятно. В Канцелярии молчат, у нас в отделе и подавно. Тайна.
А теперь этот тип… На вид вроде бы — нормальный интеллигентный человек. Седоватый, лысоватый, полноватый. Был бы даже похож на заслуженного шко-льного учителя, если бы не бился головой о газовую плиту, не топал босыми ногами и не орал так мерзко: — Больше не могу! Не могу так больше! Спасите меня! Помогите!
— Подпишите договор сначала, — предложил я, щелчком пальцев заставив выпорхнуть из моего кармана и зависнуть в воздухе бумажный лист договора (фокус абсолютно ненужный и даже глупый, но по инструкции полагается — как элемент пиара в предварительной беседе с клиентом). — Подпишите договор, а уж потом начнем по порядку…
— На помощь!!! — не обращая внимания на договор, вопил тип. — Скорее!
Нет, он совсем какой-то невменяемый. И чего так орать? Я огляделся. Разгром, конечно, жуткий, но ни под столом, ни в шкафчиках никто не прячется. На водопроводном кране сидит, правда, упитанный таракан и заинтересованно пошевеливает усиками, да ведь не из-за таракана же клиент обратился в нашу контору?
— Помогите! Спасите!
— От кого?
— От… от… — Округлив глаза, тип тыкал дрожащим пальцем в таракана на никелированной дуге крана. — На помощь!
Водопроводный кран чихнул, извергнув струю мутно-коричневой жидкости. В раковине, мгновенно наполнившейся, что-то булькнуло. Кран захрипел и затрясся, как в припадке, выплевывая грязную жижу, в раковине забурлил миниатюрный водоворот. Насекомое поспешно ретировалось, а клиент рухнул ничком, распластав по грязному линолеуму полы халата, словно подбитая птица — крылья.
— Раковина… раковина… — забормотал он.
— Что раковина?
— Раковина… Спаси!
— Хорошо живете, гражданин! — возмутился я. — Раковина у него засорилась, так сразу в преисподнюю обращаться? Неужели в ЖЭК дозвониться труднее? Я — бес оперативный сотрудник, мне такими пустяками, как неисправная сантехника, не по рангу заниматься…
— Умоляю… — под утробный водопроводный рев простонал тип. — Скорее… Сделайте же хоть что-нибудь!
— Должен предупредить, — вздохнул я, засучивая рукава, — что по правилам нашей организации за исполнение желания клиент передает в собственность вышеозначенной организации свою душу. Исполнение заветных желаний для всех и для каждого под девизом: «Работа наша — душа ваша»… Ну и вонь… Блин, и чем только не приходится заниматься! Где тут у вас какие-нибудь завалящие инструменты? Ван-туз, например…
Приподняв голову, клиент указал под стол. Никакого вантуза под столом не было, а был здоровенный плотницкий топор. Тяжелый, между прочим… Что за шуточки?
— Договор о передаче прав на душу сейчас будем подписывать или как? — сурово осведомился я.
— Потом! Потом! Спасите! Скорее!
Ну, ладно, господин шутник. Шуточки ваши вам дорого обойдутся. Считайте, что я разозлился. Вот люди, а?! Душу собственную ни во что не ставят. А уж об уважении к преисподней и говорить нечего. Скоро бесов вызывать будут для того, чтобы картошку почистить или, допустим, в носу поковырять…
Раковина бурлила, как кастрюля на огне. Воняло оттуда ужасно — казалось, будто воздух в квартире стал маслянистым и липким от этой вони. Тип скулил на полу. Ему-то хорошо, а мне сейчас в этой отвратительной гадости ковыряться… Пусть только попробует потом договор не подписать, чистоплюй!
Стараясь дышать ртом, я осторожно запустил руку в бурлящую жижу, нащупал дно раковины, ткнул пальцем в отверстие слива. Ну, так и есть — засор. Да еще какой… Шланг, что ли, резиновый он умудрился туда засунуть?.. А откуда тогда булькает? Ладно, неважно, сейчас подцепим этот самый шланг… или что там, поднатужимся…
Топор я невнимательно опустил куда-то вниз, обе руки погрузил в раковину и только успел гаркнуть самому себе: «Раз-два, взяли! » — как шланг в моих пальцах ожил, мощной пружиной взвился вверх и с грохотом врезался в потолок.

 

Удар получился такой силы, что меня отшвырнуло к противоположной стене, и не просто так, а перевернув предварительно вверх тормашками. На пол я осыпался вместе с осколками кафеля и цементной крошкой.
— Спасите! — верещал клиент, успевший спрятаться под стол, но мне было не до клиента.
Из раковины фонтаном хлестала жижа, изменившая цвет с коричневой на ослепляюще-багровую. А под потолком переливалась бесчисленными изгибами чудовищная змея. Зубастая пасть ее жутко ухмылялась, единственный глаз светил ярко, как автомобильная фара. Тварь двигалась то мгновенными рывками, то надолго зависала в нечистом воздухе.
«Вот тебе и прочистил водопровод, — ошалело подумал я, чувствуя, как под джинсовой тканью дрожит кончик моего хвоста, — сейчас мне самому что-нибудь прочистят… »
Клиент, обнимая ножку стола, белыми губами торопливо бормотал что-то нечленораздельное. Молится?
— Отставить взывать к конкурирующей организации! — прохрипел я, с трудом поднимаясь на ноги.
— По… помогите… Ра… раковина…
— К сантехникам обращаться поздно, это точно, — проговорил я, глазами ища топор, — но я попробую… исправить ситуацию… Марш под стол!!!
Змея молниеносно развернулась и рванула на крик. Кувыркнувшись под раковину, я подхватил топор и, почти не целясь, рубанул гибкое тулово. Промахнулся, конечно. Широкое лезвие до половины погрузилось в стену, топорище с хрустом обломилось, а я из положения «упор сидя» едва успел сигануть на середину кухни. Оглянулся — змеиные кольца извивались там, где секунду назад находилось мое тело. Акульи челюсти скрежетали вхолостую. Чудовищный глаз пылал. От раковины остались только фаянсовые обломки и обрубки труб, из которых, как кровь, толчками выплескивалась багровая жидкость.
Оружия никакого. Прямо передо мной извивается, готовясь к очередному прыжку, тварь, чья сила и скорость реакции превосходят мои собственные в десятки раз. Положеньице, что и говорить… Меня же сейчас сожрут к!.. В общем, сожрут. Хвост Люцифера!! Настроение у меня резко ухудшилось. Доносящиеся из-под стола поскуливания клиента особого энтузиазма не прибавляли.
Змея поднялась повыше, медленно обвила электрическую лампочку под потолком… чуть подалась в мою сторону. Не спеша, потому что явно понимала, гадина такая, что деваться мне некуда.
Я оттолкнулся ногами от пола — еще раз и еще — пока, отползая, не уперся затылком в зеркальную панель газовой плиты.
В тот момент, когда тварь снова кинулась ко мне, вряд ли я отдавал себе отчет в том, что делаю. Не поручусь, что, увидев страшную пасть и сверкнувший в непосредственной близости от моего носа огромный глаз, я не крикнул постыдно: «Мамочки! »
Не герой я, а даже, наверное, наоборот. Обыкновенный рядовой сотрудник. По роду службы мне и не в такие кучи приходилось вляпываться, и если я и выкручивался, то чаще всего не из-за исключительных своих бойцовских качеств, а в силу везения. И еще потому, что хорошо бегаю…
Правда, сейчас мои спринтерские навыки меня бы точно не спасли. В общем, чисто инстинктивно ухнул я на пол, потащив за собой ручку дверцы духового шкафа. Должно быть, я рассчитывал прикрыться дверцей, как ребенок, спасаясь от ночных страхов, с головой накрывается одеялом… Длинное тело гибельной саблей свистнуло между моих рогов. В следующее мгновение дверца захлопнулась. Навалившись на нее, я лихорадочно защелкал переключателями — на панели пунцово вспыхнула отметка максимального режима нагревания духовки. Взревев совсем не по-змеиному, тварь заколотилась внутри духовки. Зеркальная дверца сейчас же покрылась паутиной трещин и задрожала. Тут я, кажется, снова крикнул: «Мамочки! » Потом все стихло.
Тяжелый запах горелого мяса выплыл из духовки и тюфяком повис над моей головой. На панели духового шкафа выскочила надпись: «Приятного аппетита! »
— Готово, — констатировал я. Клиент осторожно высунул голову. — А?
— Кушать подано, говорю!
Я поднялся на ноги и ощупал себя сверху донизу — с кончиков рогов до самых копыт, спрятанных в высокие армейские ботинки. Подобрал и вернул на законное место слетевшую бейсболку. Кажется, обошлось без особых повреждений, и это не могло не радовать.
— Уже всё? — продребезжал из-под стола клиент.
— Всё.
Он выполз на открытое пространство, несмело отряхнулся, пригладил редкие седеющие волосенки:
— Нас… как это называется — пронесло?
— Не знаю, как вас, а меня — да. Почти, — признался я. — Когда эта орясина кинулась в последний раз… — Меня аж передернуло. — Ну, теперь-то, когда все кончилось, можно услышать о том, что здесь происходит? Кстати, и договорчик неплохо было бы подписать.
— Какой договорчик? А вы, простите, кто? Вы из милиции, да?
— Из милиции? — в свою очередь изумился я. — При чем здесь милиция?
— Простите, простите! Вы правы — при чем здесь милиция? У меня просто голова кружится… ФСБ, да? Отдел по борьбе с потусторонними явлениями?
— Я бес! — заорал я, чувствуя, как у меня самого начинает кружиться голова. — Я сам потустороннее явление! Вы меня вызывали или нет?
Клиент минуту, ошалело моргая, смотрел на мои рожки. — Не вызывал… — пролепетал он. — То есть… постойте! Не уходите! Останьтесь, спаситель мой! Вызывал! Вызывал! Только помогите мне! Что вам — душу? Тело? Квартиру? Хотите квартиру? У меня и дача есть с домиком и погребом, но без воды и электричества… Все что угодно! Только помогите!
Он протянул ко мне сжатые замком руки.
Истерика. Это понятно. Мысли путаются, соображалка отказывает. Не вызывал меня, говорит. Дурачок. Как это — не вызывал? Каким же тогда образом я сюда переместился? Конечно, вызывал! Тем более в двадцать первом веке вызвать беса — легче легкого. Главное — найти колдуна, который подскажет, как это правильно сделать. Мы в преисподней таких колдунов называем «операторы-консультанты», они, конечно, с населением работают. Чего проще — открываешь любую газетку, а там этих колдунов!.. И все за умеренную плату охотно предлагают любые услуги. В том числе и помощь в вызове беса…
— Вызывал-вызывал-вызывал! — сумасшедшей скороговоркой заладил клиент. — Останьтесь! Спасите!
— Не орите так, все уже нормально, — проворчал я. — Спас я вас, спас. Работа есть работа. Договор вот еще подпишем…
— Я вам все расскажу! Я расскажу!
— Перестаньте трястись! Рассказывайте, если вам приспичило…
— Я вам все расскажу! — истово пообещал он. — Все, до самой мельчайшей детали. И если даже вы мне не сможете помочь, честное слово — залезу вслед за монстром в духовку и попрошу вас о последней услуге — включить газ…
— Ну, не надо так мрачно смотреть на вещи… — Испуг и волнение схлынули с меня, как и потоки багровой жидкости иссякли в обрубленных трубах. — Подумаешь, какой-то одноглазый червяк-убийца с полуметровыми зубами сбежал из городского террариума.
— Вы не понимаете… не из какого террариума этот… это… не сбегало…
— Двадцать первый век, — закивал я, — дрянная экология, отходы в водоемах, мутанты… Тоже ничего особо ужасного. Да, впрочем, чего там?.. Все ведь закончилось, можно без волнений и колебаний приступать к самому главному — к подписанию договора и отправке меня на историческую родину в преисподнюю. Кстати, если хотите, начирикайте мне благодарность. Может, похвальную грамоту от начальства получу…
За стенкой что-то подозрительно булькнуло, и я осекся. Клиент схватился за голову и медленно осел на пол.
— Вы не понимаете… — прошептал он снова побелевшими губами. — Ничего еще не закончилось, а — я боюсь — все только начинается.
— Там что? — ткнул я пальцем туда, откуда донеслось бульканье.
— Туалет…
— У вас и в унитазе кто-нибудь поселился? — насторожился я. — Надо же, как запустили квартиру.
— Помогите! Помогите!
Опять булькнуло. Глубоко вдохнув, я осторожно пошел к туалету, хотя больше всего на свете мне бы хотелось двинуться в противоположную сторону и как можно дольше не останавливаться. Но, ребята, дело есть дело…
В недрах замызганного унитаза что-то утробно клокотало. Неприятного вида зеленые пузыри всплывали на поверхность и звонко лопались. Я наклонился… и чуть не вышиб спиной дверь, шарахнувшись назад — из темной дыры высунулась кривая чешуйчатая лапа, мазнула когтями в воздухе… Заорав от неожиданности, я с размаху врезал ладонью по рычажку смыва. Унитаз, взбурлив, поглотил лапу.
Огненные вихри преисподней! Минут пять я нервно покуривал, прислонившись к стене, стараясь унять дрожь в коленях. Ничего не происходило. Унитаз вел себя как и подобает всякому приличному унитазу, то есть молчал, совсем нестрашно и почти неслышно побулькивал бачком, никаких лап, зубов, хвостов и харь мне больше не показывал.
— Порядок, — доложил я, вернувшись на кухню. — Чрезвычайная ситуация предупреждена, тем самым ликвидирована в зародыше. Да вылезайте же из-под стола! Уже, наверное, можно. Пройдем в комнату и поговорим спокойно… Если получится, конечно…
Клиент выполз на середину кухни и поднялся на ноги. Выглянул в коридор.
— Вы не поверите, — утирая пот со лба, проговорил он. — Первый раз за двое суток осмеливаюсь из-под стола вылезти. Вам, наверное, смешно?
Я промолчал. Чего тут смешного? Вот фиг его знает, как бы вел себя я на его месте.
— Ладно, — сказал я, когда мы оказались в комнате, — вот у меня блокнотик, вот карандашик… А вот и договор. Выкладывайте, что случилось. Да, кстати, как вас зовут? А то целых полчаса уже как-то недосуг познакомиться.
— Зовут меня — Степан Федорович, — начал свой рассказ клиент.

 

У этого Степана Федоровича всегда так: сперва хорошо-хорошо, а потом плохо; а потом получше, и снова плохо. К примеру, сломал Степан Федорович ногу в прошлом году, выпав случайно в окно второго этажа, но не расстроился, зная о том, что нога рано или поздно заживет. И правда, нога через каких-нибудь три месяца была как новенькая. Даже еще лучше — потому что в больнице вместо кости вставили железный стержень. С тех пор Степан Федорович бегать не мог и при ходьбе слегка прихрамывал, зато ему теперь хоть с девятого этажа падай — и ничего ноге не сделалось бы, — так врачи говорили.
Почувствовав, что полностью выздоровел, Степан Федорович обрадовался и женился на женщине Любе.
Это было, конечно, хорошо, но через некоторое время стало похуже. Однокомнатная квартира Степана Федоровича, в которой и вдвоем-то не особенно развернешься, наполнилась вдруг невообразимым количеством совершенно незнакомых ему людей. У женщины Любы оказалось столько дружественно настроенных родственников, что Степан Федорович не запомнил в лицо даже и половины. Мама Любы, Зинаида Михайловна, сказав, что давно мечтала нянчить внуков, перегородила единственную комнату ширмой и стала там, за ширмой, жить, хотя относительно этих внуков Степан Федорович с Любой даже не заговаривал, не то чтобы еще чего-то. На кухне поселился деверь Сережка. Он постоянно слушал тягучую, как смола, музыку, от которой у Степана Федоровича неприятно ныло сердце, ел какие-то особенные грибы и утверждал, что каждую ночь к нему приходит дух Ткаши-Мапа. В честь этого Ткаши-Мапа Сережка на кухонном подоконнике воздвиг алтарь из картонной коробки, украшенной голубиными перьями; и однажды пытался принести в жертву управдома, зашедшего осведомиться насчет прописки новых жильцов и последующего увеличения квартплаты.
Все это было не очень хорошо, но потом стало лучше. Зинаида Михайловна получила, наконец, возможность нянчить внуков. Правда, Степан Федорович тут был ни при чем, чего нельзя было сказать о Любином школьном друге дальнобойщике Курагине, у которого Люба ночевала пару раз, ссылаясь на то, что дома проходной двор и нормально выспаться невозможно. Степан Федорович с облегчением развелся, стал работать в две смены, в связи с чем и получать стал вдвое больше. К тому же неожиданно свалилась на него премия, а адвокат Аникеев удачно пресек поползновения бывшей жены Любы по поводу алиментов; да и вообще — наступило лето, на редкость зеленое и солнечное, как в детстве.
Но Степан Федорович не расслаблялся. Он помнил о том, что хороший период когда-нибудь закончится, и ожидания его вполне закономерно оправдались.
Общеобразовательная школа, где он преподавал математику в младших классах, перешла на так называемую коммерческую основу и стала называться гимназией. Учительский состав сменился почти полностью, Степана Федоровича деликатно выпроводили с занимаемой должности, вручив в бухгалтерии желтый конверт с документами и выходным пособием. Степан Федорович с трудом смог устроиться на должность уборщика в местном театре драмы. Затем скончался тихий пенсионер Терентьев из квартиры сверху, а освободившуюся жилплощадь молниеносно занял его внук Гарик, двадцатипятилетний меломан, несмотря на довольно юный возраст страдавший тугоухостью и поэтому вынужденный прослушивать любимую музыку на предельной громкости. Степан Федорович, большую часть суток проводивший теперь на балконе, застудил зубной нерв и, мучимый ужасными болями, дошел до того, что начал обдумывать способ наиболее легкого самоубийства. Перебрав все известные ему из литературы и телепередач случаи добровольного ухода из жизни, он так и не пришел к окончательному решению. Однако проголодался. Выбравшись из дома, Степан Федорович направился к ближайшему магазину — вдоль завода железобетонных конструкций, по пыльной тропинке. Примерно на половине пути к нему подошел очень решительного вида человек в спортивных штанах и гимнастерке с погонами железнодорожного работника, но без рукавов.
Человек в железнодорожной гимнастерке, хоть и не был знаком со Степаном Федоровичем, приятельски хлопнул того по плечу и попросил денег на пиво. Степан Федорович, несмотря на пульсирующую зубную боль, начал длинную речь, в которой обращал внимание незнакомца на правила цивилизованного общения. Степан Федорович был, что называется, человеком слова, а незнакомец — человеком дела. Перво-наперво он самостоятельно обшарил карманы Степана Федоровича и, не удовлетворившись результатами обыска, рассердился; а рассердившись, несколько раз поднял и опустил кулак.
После встречи с незнакомцем Степан Федорович возвращался домой окрыленным. Ужасная, ни с чем не сравнимая зубная боль исчезла вместе с зубом, а заодно пропали мысли о самоубийстве и бумажник. Неожиданная встреча — догадался он — знаменовала окончание плохого периода. В подъезде Степана Федоровича встретил Гарик с магнитофоном в руках.
— Дедуля говорил, вы с техникой на «ты», — сказал Гарик. — Посмотрите, чего это с моей балалайкой случилось?
Улыбаясь, Степан Федорович согласился, а оказавшись в собственной квартире, вооружился отверткой и с наслаждением разобрал магнитофон до винтика. Составные части он разложил по целлофановым пакетам, как торжествующий убийца раскладывает части расчлененного трупа жертвы, а пакеты спрятал: на антресолях, на балконе под грудой прошлогодних газет, в унитазном бачке и за большим шкафом, где хранил постельное белье. Причем, заглянув за шкаф, Степан Федорович обнаружил давно пропавшую курительную трубку, доставшуюся ему от прадеда Спи-ридона, рязанского купца. Трубка исчезла как раз в то время, когда в квартире обживалась Зинаида Михайловна. Рассмеявшись, Степан Федорович зажмурил глаза, вызвал в памяти образ бывшей тещи, мысленно щелкнул ее по носу трубкой, после чего присел на подоконник и закурил, глядя в спелое, налитое звездной темнотой небо летней ночи. Ему теперь было окончательно ясно: плохой период закончился, начинается хороший. С этими приятными мыслями Степан Федорович лег спать.
Утром он, как водится, проснулся, но не от привычного музыкального грохота с потолка, не от зубной боли и тоскливых мыслей, а сам по себе. В дверь позвонили, Степан Федорович легко спрыгнул с кровати и пошел открывать, на ходу прихватив со стула и накинув на себя домашний халат. Старик с крашеной ассирийской бородой и в клетчатом шерстяном костюме стоял на пороге.
— Степан Федорович? — спросил старик. Степан Федорович утвердительно кивнул, завязывая поясок халата.
— Трофимов? — уточнил старик и, получив в ответ еще один кивок, продолжал: — Мой батюшка с вашим дедушкой в Рязани общее дело имели-с. Батюшка фамилии вашей задолжал, но после семнадцатого года не с руки заплатить было. Извольте получить, Степан Федорович…
И старик, опершись плечом о дверной косяк, бороду уложив на клетчатую грудь, написал на плотной банковской бумаге несколько слов и бумагу протянул Степану Федоровичу. Закрыв за стариком дверь, Степан Федорович заглянул в бумагу, отыскал графу, содержащую обозначение только что приобретенной суммы, пересчитал нули и глупо засмеялся. Через пол-часа, переодевшись и умывшись, он вышел на улицу — просто так, прогуляться.
Впрочем, прогуляться Степан Федорович не успел. Белый автомобиль, приземистый и стремительный, как королевская акула, притормозил рядом с ним. Стекло со стороны водительского сиденья опустилось, и Степан Федорович, вдохнув аромат дорогих духов и чужой прекрасной жизни, увидел даму среднего возраста не то чтобы неописуемой красоты, но вполне миловидную. Степан Федорович ахнул, узнав в даме одноклассницу Машку Привалову, ту самую, которую тридцать два года тому назад терпеливо и безнадежно обожал и один раз даже написал стихи, начинавшиеся строчкой: «Пойми мое измученное сердце, в груди кровавый бьется молоток… »
— Я так страдала… Я долго думала, — плача, проговорила Машка, — я согласна…
Степан Федорович не стал задавать глупых вопросов: почему Машка страдала, о чем она долго думала и на что именно согласна; он сел в ее машину, и они поехали за город, где располагался Машкин пятиэтажный особняк.
Жизнь Степана Федоровича в течение последующих двух недель напоминала одиночную игру в шахматы, когда каждый проводимый ход заведомо выигрышен, а воображаемый противник, не думая сопротивляться, сам подставляет свои фигуры под удар. Такого удачного периода в жизни Степана Федоровича еще не было. Разве что три года назад, когда у него прихватило живот, а в больнице, проверив анализы, сказали: «рак желудка», но через неделю позвонили, извинились и сообщили, что перепутали результаты анализов, и никакой вовсе не рак, а всего-навсего язва. Степан Федорович и не думал никогда, что в неприятном словосочетании «желудочная язва» может содержаться такая бездна самого искреннего счастья.
Распорядок дня новой жизни Степана Федоровича теперь был таков: утром он просыпался на широкой кровати рядом с Машкой Приваловой, потом завтракал диковинными продуктами, правильных названий которых и не знал. После завтрака Привалова, прищурившись, осведомлялась:
— Ну, где?.. В спальне, в джакузи, в лоджии или в пентхаузе? — А Степан Федорович выбирал наугад, одновременно освобождая себя и Машку от одежды.
Обедали в каком-нибудь ресторане, а затем ехали делать покупки. Продавцы в магазинах улыбались, прохожие на улице при виде выходящего из белого автомобиля Степана Федоровича не шипели завистливо, а тоже улыбались, гаишники улыбались, проверяя документы; а один седоусый капитан, заглянув раз в салон и увидев там Степана Федоровича, и вовсе не стал ничего проверять, только вытянулся в струнку и козырнул, будто Степан Федорович был какой-нибудь известный киноактер.
Вечера Степан Федорович с Машкой проводили в особняке за романтическим ужином, потому что приличных театров в городе не было, в ночных клубах Степан Федорович чувствовал себя неловко, а в казино, куда они заехали однажды, было неинтересно. Степан Федорович в карты играть не умел, не говоря уже о бильярде, и о рулетке имел представление самое расплывчатое, что, впрочем, не помешало ему выиграть несколько раз на красном и на черном и дважды на зеро. Денег у него теперь было столько, что они его не интересовали. Как-то, выйдя из машины за сигаретами, он нашел потерянные кем-то бумажник, золотое кольцо, сережку с переливающимся зеленым камнем; в табачном киоске хотел было приобрести лотерейный билет, чтобы еще раз проверить исключительную свою везучесть, но отчего-то устыдился, билета покупать не стал, а ценные находки сдал постовому.
По телевизору то и дело говорили о бесконечных террористических актах, всплесках невиданных заболеваний, начиная с китайской атипичной пневмонии и заканчивая вовсе загадочным птичьим гриппом. Но Степана Федоровича это не касалось, тем более что телевизор он не смотрел. Застарелая язва никак о себе не напоминала, собственное тело подчинялось Степану Федоровичу, как безотказно работающий механизм, будто ему было не сорок семь лет вовсе, а, скажем, тридцать пять, а то и двадцать. Приборы, об использовании которых он не имел ни малейшего понятия, как то: микроволновая печь, радиоуправляемый гриль и прочее, — слушались его, словно дрессированные животные. Невесть откуда бравшиеся представители непонятно чего то и дело звонили с уведомлениями: в том, что первая книга стихов Степана Федоровича «Пойми мое измученное сердце» разошлась молниеносно и миллионными тиражами, поздравляли с досрочным и торжественным вступлением в Союз писателей, уверенно заговаривали о переписке с Нобелевским комитетом. А Машка Привалова каждый раз после ежеутренних упражнений плакала счастливыми слезами и признавалась Степану Федоровичу в том, что он «наконец-то заставил ее почувствовать себя женщиной», и не смела ревновать, когда на ее адрес, но с пометкой «Степану Федоровичу», приходили корзины с цветами и душещипательными записками от девушек сказочно прекрасных, но совершенно незнакомых — из разных уголков страны и даже из-за рубежа…
В конце концов Машка предложила Степану Федоровичу самое себя вместе с банковским счетом, белым автомобилем, особняком и шарикоподшипниковым заводом в Самаре. Это означало — пойти в загс и расписаться. Степан Федорович посчитал неудобным отказаться. Так как предложение поступило поздним вечером, в загс решено было идти как только наступит время рабочего дня…

 

На этом месте Степан Федорович не выдержал и разрыдался.
— А дальше? — спросил я, похлопывая карандашиком по исписанному блокнотному листу.
— А дальше было совсем плохо, — всхлипывая, сказал Степан Федорович. — Начался новый период, настолько ужасный, насколько прекрасный был предыдущий. Знаете, как в дурацких анекдотах? Утром вер-нулся муж и прямо с порога пообещал мне порвать… м-м… и что-то еще про какой-то флаг добавил. Я по трассе побежал в город, а на половине дороги меня подобрала машина…
— Ну, вот, — сказал я. — Это разве совсем уж плохо?
— … машина скорой помощи, — договорил, утирая слезы Степан Федорович, — сразу после того, как меня автобус переехал. В больнице перепутали истории болезни и два дня усиленно лечили от воспаления почек, в результате чего обострилась моя язва. Потом меня по ошибке повезли на операцию по пересадке сердца, но, к счастью, уронили с каталки в лестничный пролет, и я отделался только сотрясением мозга. Домой я добирался целый день, потому что на улице меня арестовали по подозрению в убийстве с изнасилованием и два часа допрашивали с пристрастием…
Губы Степана Федоровича снова задрожали.
— Банк мой разорился. Квартиру я нашел ограбленной. У Гарика наверху — празднование по поводу приобретения новой макси-магнитолы с пятитысячеваттным сабвуфером. Кое-как заснул, а когда проснулся, началось… вот это… Сперва появились безобидные красные подтеки на обоях, потом из-под пола выскочила белая крыса и обругала меня матом, потом вдруг среди дня по окнам забили молнии, потом ожила старая раскладушка и пыталась меня защипать до смерти, а после этого… ну, все остальное вы уже видели… Я двое суток под столом просидел!
— Жизнь — полоса черная, полоса белая, — сказал я, потому что Степан Федорович, прервавшись, посмотрел на меня вопросительно.
— Да! — закричал он. — Да! Раньше как было? Хорошие периоды чередовались с плохими. То пусто, то густо. Если везло, то не шибко. Но и никаких экстраординарных гадостей не случалось. Как у всех людей, верно ведь? А сейчас что-то того… зашкалило. Курительная трубка, старик с банковским чеком, у Гарика магнитофон сломался, опять же — Машка и неизвестные поклонницы. Нобелевский комитет. Куда ни плюнь, всюду одна удача. А теперь — что же? За все это расплачиваться? И какой валютой? Помогите мне, господин бес Адольф, пожалуйста. Сохраните мою жизнь, пока длится эта проклятая черная полоса — вот мое самое заветное желание. Спасите меня! Вы ведь готовы помочь мне?
— Зашкалило… — подумав, повторил я.
— Спасете, да?
— Вообще-то подобные случае в литературе описаны… — уклонился я от прямого ответа.
— Правда? — живо заинтересовался Степан Федорович. — В какой именно?
— В методической. Брошюрка называется… как ее там?.. Ага, «Частные практические случаи проявления закона Вселенского Равновесия». Нам на профсоюзном собрании раздавали в целях повышения уровня самообразования.
— На профсоюзном собрании? И что — там про мой случай тоже говорилось?
— Нечто подобное припоминаю…
— Вот бы мне почитать! — загорелся Степан Федорович. — А где у вас собрания проводятся?
— В преисподней, где же еще…
— Ах да…
— Да вы не суетитесь! Память у меня хорошая, сейчас я немного поднапрягусь и сам все вспомню.
— Конечно, конечно…
Я поднапрягся. А когда первые фразы из прочитанной недавно брошюрки одна за другой медленно всплыли на поверхность моего сознания, вытащил еще одну сигарету, повертел ее в пальцах… Это что же у нас получается? Я еще раз просмотрел записанный в блокнот рассказ Степана Федоровича, прикинул и сопоставил… И блокнот вывалился у меня из рук.
— Извините, — тихонько позвал клиент. — Вы вместо сигареты карандаш в рот положили.
— Что? А… Да, действительно…
— Извините… Вы сигарету того… фильтром наоборот вставили.
Бездумно перевернув сигарету, я похлопал себя по карманам. Зажигалка куда-то делась…
— Может быть, пришла пора договор подписать? — спросил Степан Федорович, услужливо поднося мне зажженную спичку. — Я готов.
Сам собою включился телевизор. Мы оба вздрогнули.
— Продолжаем передачу «Удивительное рядом», — вкрадчиво проговорил с экрана ведущий. — Недавно американские исследователи обнаружили в Южной Африке древний храм, на камнях которого выбито, изображение летательного аппарата и существа в скафандре. Напомним телезрителям, что подобные рисунки ранее находили и в ацтекских храмах, и в египетских пирамидах. Ходят слухи, что на дне одного из озер близ Пскова до сих пор лежит проржавевшая конструкция, напоминающая настоящую летающую тарелку. Да, дорогие телезрители, много безобразий творилось в древние времена и творится по сей день, а виноват в этом мировой злодей Степан Федорович Трофимов… — Диктор наклонился и втащил в кадр здоровенный пулемет. — Давайте за это его немедленно расстреляем!
Я поспешно протянул руку и выключил телевизор.
— Опять! — простонал Степан Федорович. — Это ужасно! Ужасно! Где ваш договор, я его сейчас быстренько подпишу, и вы меня спасете!
— Договор?.. — затянувшись, я закашлялся. А потом продолжал, глядя мимо Степана Федоровича в треснувшее и кое-как заклеенное синей изолентой окно: — Вам сколько лет?
— Сорок семь.
— Сорок семь! — воскликнул я, потянув договор на себя. — Ого! Солидно! Большую жизнь прожили, Степан Федорович. Сорок семь лет! Другой бы кто позавидовал! Сорок семь — подумать только! Пушкина в ваши годы давно не было, не говоря уж о Лермонтове. А Маяковский? Есенин? Высоцкий?
— Я не понимаю, вы о чем? — удерживая договор, спросил Степан Федорович.
— Эдгар По! Гете!.. Нет, это не надо, это не считается… Андерсен! Тоже не подходит… Шиллер! Вот — Шиллер! Шиллер и… И так далее! Все умерли молодыми. Заметьте, какая закономерность — чем меньше человек пожил, тем ярче память о нем! А вы? Сорок семь лет! И не стыдно? Вот что я вам скажу, Степан Федорович, бессовестно зажились вы на этом свете!
— Не понимаю… Отпустите договор, вы его сейчас порвете.
— Не отпущу, сами отпустите!
— Я его подписывать сейчас буду!
— Не надо его подписывать!
— То есть как это — не надо? — от удивления Степан Федорович даже разжал пальцы.
— А вот так, не надо, — закончил я, убирая договор в карман. — Не имеет смысла.
— Как это — не имеет смысла?..
Ужасно тяжело работать с людьми. Ну как мне объяснять этому заплаканному дяде, что ничем я ему помочь не смогу? А если попытаюсь, сам сложу свою бедовую рогатую голову ни за грош. Каждое явление обязано быть уравновешено другим явлением — вот вам краткое изложение закона Вселенского Равновесия. За белой полосой следует черная полоса, за черной, соответственно, белая — вот вам подтверждение закона жизненным опытом. И никаких исключений! Период невероятного везения неотвратимо влечет за собой период сверхъестественного невезения…
— … проще говоря, — закончил я свои путаные объяснения, — вы, мой дорогой, теперь притягиваете к себе неприятности не только из реальной действительности, но и из других сфер. В расплату за нереальные блага, которыми незаслуженно пользовались накануне. Вас не то что охранять, с вами в одном городе опасно находиться! Космическая Кара — вещь серьезная. Вы, Степан Федорович, теперь не простой уборщик, вы — настоящая машина смерти!
Ковер в центре комнаты взбугрился и зарычал. Степан Федорович, ойкнув, взлетел на спинку дивана, как перепуганная курица. Трехногий столик в углу вдруг встал на дыбы, стряхнув с себя телевизор. Я едва успел огреть столик подвернувшимся под руки стулом — оба предмета разлетелись в щепки. Я судорожно сглотнул.
— Вот видите?
Степана Федоровича била крупная дрожь.
— Но я же не виноват! — закричал он, сползая со спинки дивана. — Эти блага сами собой на меня валились со страшной силой! Как же мне было сопротивляться? Господин Адольф! Я не Пушкин и не Лермонтов, я простой человек! Я звезд с неба никогда не хватал и хватать не собираюсь! Я всю жизнь в школе учителем проработал, теперь вот театральным уборщиком тружусь. Я два раза женат был… У меня язва, гипертония, невроз и стальной штырь в ноге вместо кости! Мне ничего не надо — только бы спокойно выйти на пенсию и остаток жизни прожить без всяких Нобелевских комитетов, белых крыс, летучих одноглазых змей, пятиэтажных особняков и прочей гадости! Помогите мне! Я вам не то что душу… Я наизнанку вывернусь и все потроха вам на блюдечке принесу! Я так не могу больше! Мне страшно!
Он рухнул с дивана на пол и зарыдал. Минуту я стоял над ним и просто смотрел, сжимая-разжимая кулаки, то и дело вытирая рукавом вспотевший лоб.
Вот мой коллега и непосредственный начальник бес Филимон тысячу раз мне говорил, что излишнее человеколюбие когда-нибудь меня погубит.
Погубит. И не когда-нибудь, а прямо сейчас. Стоит мне только открыть рот и сказать:
— Ладно уж. Подписывайте договор… Нет, карандашиком не полагается. Забыли? Вот у меня и иголка есть. Да не бойтесь, она стерильная…
— А что теперь делать? — спросил Степан Федорович, замотав указательный палец платком.
— А что хотите. Прогуляться, например, можно.
— А на работу можно сходить? Тут недалеко…
Обои на противоположной стене зашуршали и медленно начали обугливаться. Узоры на них дрогнули, поплыли и сплелись вдруг в такую устрашающую харю, что я тут же пожалел о своем скоропалительном решении. Вот уж ввязался…
— Я моментально одеваюсь! — вскочил Степан Федорович. — Одна секунда — и я готов! Куда вы?! Куда?!!
Зашипев, перестали обугливаться обои, которые я окатил водой из тазика.
— Моментально одеваюсь… — бормотал мой клиент, засовывая в брючину негнущуюся ногу, — одну секундочку…
— Да уж, поспешите, — озираясь, попросил я.
Дальше: ГЛАВА 2