Глава 3
Засажу крапивой
Сада территорию —
Будут знать русалки,
Как таскать викторию!
Глафира потуже заплела косу, набила карманы фартука кислыми зелеными яблочками, сунула под мышку книги и вышла из дому.
На крылечке сидел Иван Петрович, уныло опустив плечи, подперев челюсть кулаком. Борода выставилась вперед хлебной лопатой.
Глафира, попридержав подол, обошла дедушку. Спустившись с крыльца, обернулась сказать, что идет в лес по ягоды. Сказала из вежливости, исключительно для порядку, а могла бы и не говорить — все равно деД не слышал ее слов, уставившись пустыми глазами в одну точку, и только машинально покивал ей в ответ.
У калитки Глаша помедлила в сомнении, не взять ли с собой на всякий случай корзинку иль туесок, но махнула рукой и отправилась налегке.
Выйдя за околицу, прошла с десяток шагов по наезженной колее, потом свернула на неприметную тропку, взобралась на пригорок и направилась через лужок к опушке леса.
На лужке, украшенном пучками лазоревых колокольчиков и россыпями ромашек, щипали травку козы: три беленькие, пять черненьких да еще полдюжины ни то ни се, в пятнышко. За пастуха был дед Федот, такой дряхлый старик, что деревенских коров ему пасти уже не доверяли. Вот и сейчас над лугом разносился переливистый с трелями храп, означавший, что пастух где-то рядом, на посту. Правда, не видный в высокой траве.
Зато настороже был его пегий пес, такой же старый, как хозяин. Еще издалека заметив девушку, глухо заворчал, но, потянув носом воздух, признал в ней свою, помотал хвостом и гавкнул тихонько, вполголоса.
— И тебе привет, — помахала она рукой.
Войдя под сень дубравы, Глафира снова услышала лай пса — теперь громкий, серьезно предупреждающий.
Девушка ускорила шаг. Подобрала с земли сухую ветку, бросила ее на тропинку, а сама поспешила вперед.
Дальше тропинка обрывалась — путь преграждал овраг. Узкая, но глубокая канава, буйно заросшая колючим малинником. Пройти дальше можно было лишь по мостку, сложенному из двух срубленных сосен.
Позади раздался сухой треск.
Глафира замерла, балансируя на неотесанных круглых бревнах, ровно посреди оврага, в семи аршинах над землей. Определенно кто-то идет за ней следом. Кто, интересно? Пытаясь разглядеть, Глаша привстала на цыпочки. Но из-за куста ольхи ничего не видать… Тихо. Шагов не слышно. Остановился? Но почему? Следит за ней, что ли? Глафира чуть наклонилась, пытаясь заглянуть за…
— Ой, мамочки! — пискнула она.
Нога соскользнула с иссохшей коры. Глафира замахала руками, но не удержала равновесие и свалилась вниз.
Падая, она все-таки успела ухватиться за нависавшие над оврагом ветки. И теперь повисла, прижимаясь к обрывистому земляному откосу, поросшему редкой травой, а кое-где земляникой. Кстати, прямо перед глазами ехидно покачивалась крупная спелая ягода.
Глафира стиснула зубы. Если она отпустит ветку — а в ладонь немилосердно впилась какая-то колючка, — то сверзится вниз, прямо в крапиву. Положение значительно осложнялось тем, что в другой руке были книги, бросить которые никак не возможно.
— Ты чего тут?
Глафира задрала голову — на мостике стоял и с удивлением ее разглядывал Егор-кузнец.
— А то не видишь? — фыркнула Глафира. — Землянику собираю!
— А-а, — протянул кузнец, кивнув рыжей и кудрявой, как у соседского быка, головой.
Больше ничего не сказал, сел на бревна, оседлал, будто коня, наклонился, хотел было Глафиру взять за руку, вытащить…
— Погоди-ка, — велела Глафира, — на вот, подержи!
И сунула ему книжки. Освободившейся рукой ухватила наконец ехидную ягоду и отправила ее в рот. После чего, держась за те же ветки, самостоятельно выкарабкалась наверх и принялась отряхивать сарафан.
— Эх, из-за тебя вся испачкалась!..
— Из-за меня? — не понял кузнец.
— Из-за тебя, Егор Кузьмич, из-за кого же! Ты зачем за мной ходишь? Следишь, что ли?
— Я? — переспросил Егор. — Нет. То есть да. Я это…
— Ну? — поторопила его Глафира и отобрала книжки назад.
— Ну в общем, да. Я это, спросить хотел. То есть сказать…
— Ну и говори!
— Помнишь, ты книжку показывала, с картинкой? Так я сделал.
Глафира терпеливо слушала. Она знала — как, впрочем, и все в деревне, что кузнец парень дельный, соображает хорошо и руки у него золотые. А вот мысль свою выразить на словах, без помощи молотка, у него получается туго.
— Что сделал-то?
— Так качели! Ты же показывала, помнишь?
— Правда, сделал?
— Ага. И цепи сковал, и спинку, точно как там, из витого прутка. Куда вешать-то, Глаш?
Глафира улыбнулась, мечтательно зажмурилась, принялась рассуждать:
— Надо у речки, где бережок повыше. Чтобы — ух! Раскачаться и за горизонт заглянуть. И чтоб никто не прознал, чтоб только мы с тобой… — От этих слов кузнец шмыгнул носом и с надеждой поглядел на Глашу. Та вроде бы не заметила, занятая размышлениями: — Только ведь Аришка быстро проведает, покачаться не даст, да еще дразнилками замучает. Знаешь что, Егор Кузьмич, повесь-ка ты их…
Нет. Это все обдумать надо хорошенько. Иди, Егор Кузьмич, я к тебе попозже зайду.
— Когда?
— После. Как придумаю, так и приду. Хорошо?
— Ладно, — огорчившись, кивнул кузнец. — Только ты это, хватит меня Кузьмичом звать, а? Вместе ж на козах катались.
— Вспомнил! — засмеялась Глафира. — Когда ж это было! Ты теперь вон, вдвое меня выше стал, кулачище с голову. Дяденька.
Кузнец засопел, не нашел, что ответить, и неохотно поплелся восвояси.
Глафира же, продолжая рассуждать сама с собой, прикидывать, отправилась дальше. На условленной полянке ее уже заждались.
— Ну наконец-то! — воскликнула Наташа, завидев подругу. — Я думала, уж вовсе не придешь, ма шер.
Девушка служила горничной в усадьбе купца Перинина (она располагалась недалеко от Малых Мухоморов, на другом берегу озера) и от барышни своей, большой любительницы иностранной культуры, нахваталась разных непонятных словечек.
— О, мон дье! Ты вся в грязище! — ужаснулась девушка слегка потрепанному виду визави. — Что случилось?
— Пустяки, — махнула рукой Глаша, — В овраг свалилась. Но книжки целы, вот.
— Нонсенс! В овраг свалиться — это не пустяк. Наверняка ты себе что-нибудь сломала. А не сломала, так вывихнула!
— Глупости, — сказала Глафира, усаживаясь рядышком на ствол поваленной березы, очень удобно застрявшей в вилке соседней, У-образно растущей липы.
Внимательно оглядев подругу и спереди, и со спины заглянув, Глаша разочарованно спросила:
— А ты что же, новых книжек мне не принесла?
— Ой, слава богу, барышня уж все шкафы перечитала! — поделилась радостной новостью Наташа. — Теперича в город просится, а батюшка не пущает. Говорит, много читать вредно, и так худая — замуж никто не берет. Говорит — лето, гуляй больше, в городе здорового воздуха не сыщешь. А она ему: воздух везде одинаков, что в городе, что в деревне. Этак я, говорит, от скуки быстрей зачахну. Вот такой казус.
— Да, казус, — уныло согласилась Глаша. И угостила подругу кислым яблочком.
Та, аппетитно захрумкав, продолжила воодушевленно описывать душевные муки и страдания своей госпожи.
А барышня Наташина была и впрямь серьезно больна — хандрою, тоскою и зеленым сплином. Зеленым — потому как напасть эта случалась с ней исключительно летом, когда батюшка, купец Перинин, привозил дочурку в деревенскую усадьбу — в жуткую глушь, на свежий воздух и молоко, поближе к природе, дабы, напитавшись зелеными соками, с новыми силами встретить осенью светский сезон в столицах, а то и в Париже с Лондоном. Дочь философию отца не разделяла и не одобряла. И вообще деревню не любила. Но против воли родительской ничего поделать не могла. Потому придумывала себе всяческие развлечения сама. А воображение у барышни было весьма развито. Недаром столько книжек перечитала — полки ломятся.
Нынешним летом барышня Перинина вздумала воспитать в своих горничных широту взглядов и смелость суждений. Для чего избрала довольно простой способ: прочитав какую-либо книгу сама, давала по очереди прочесть ее горничным. А после проводились дискуссии со спорами и аргументацией — в общем все, как велели древние греки.
Однако Наташе греки не указ. Свободомыслие бурлило у нее в крови от рождения, и тратить драгоценные часы досуга, погибая над толстыми томами, ей очень не хотелось. Тут и пришла на помощь Глафира. Подруга с удовольствием поглощала роман за романом, а потом в подробностях пересказывала Наташе. Иногда (если очередное сочинение уже имелось в Глашиной библиотеке) Наташа даже удостаивалась особой похвалы от хозяйки за расторопность.
И вот нынче, когда у барышни наконец-то иссякли запасы литературы — к радости Наташи и искреннему огорчению Глафиры, девушки в последний раз завели беседу на тему изящной словесности:
— …А после того, как чудовище придушило его жену, доктор преследовал свое ужасное создание, пока сам не умер. Ну и в конце чудище тоже помирает, — закончила рассказ Глафира.
Наташа, поднесшая было ко рту надкушенное яблоко, так и сидела, застыв с открытым ртом и широко распахнутыми глазами. Вот уж с четверть часа.
— Ой, — сказала наконец горничная, опустив руку, лишившись аппетита от переживаний. — И этакую страсть мадама написала? Кошмар! Куда только ее муж смотрел! Нет, вот зачем, скажи, пожалуйста, мне читать такую пакость?! Мертвяки, чудища, доктора сумасшедшие! Фу! То-то барышня теперь по ночам не спит, все на озеро ходит луной любоваться. Заснешь тут, с таких ужасов!
— А по-моему, Наташ, это очень душещипательная история.
— Да уж! Зубостучательная.
— Нет, правда! Только представь, что бы ты чувствовала на месте чудища, если б после смерти тебя снова кто-то оживил, заново сшив из разных кусков протухшего мяса?
— Ой, мне худо! — запричитала Наташа, обмахиваясь передником и закатывая глаза. — Ничего б не чувствовала! И вообще сейчас чувств лишусь! Замолчи, пожалуйста! Дай лучше яблочко укушу…
Кислые плоды быстро помогли прийти в себя. Девушки, думая каждая о своем, помолчали. Тишину на цветущей поляне, испещренной мозаикой солнечных бликов, нарушали лишь гудение шмеля, однообразная песня кукушки, едва слышная за шелестом листвы, да дружный хруст жестких яблок.
Устав считать «ку-ку», Глафира сплюнула семечку и решительно поднялась:
— Ладно, мне пора. Нужно еще помочь дедушке с монахами разобраться.
— Ну-ка стой, ма шер! Ты мне не говорила — какие такие монахи?
— Да так, — уклончиво ответила Глаша, отряхивая подол, будто не замечая зажегшихся любопытством глаз Наташи. — По делам приехали.
— Чего это они у вас в Мухоморах потеряли? — прищурилась горничная.
— Ничего интересного. Дедушка хочет часовенку нашу подновить, а то развалилась совсем.
— Понятненько, — кивнула Наташа.
Но Глафира покосилась на нее с подозрением — что ей понятно? Поверила объяснению, или до усадьбы Перининых уже дошли нехорошие слухи?
— А сильно старые монахи-то?
— Один старый, с бородой. На лесовика похож, только без шерсти в ушах. А второй молодой, без бороды.
— Да-а? — протянула Наташа. — Симпатишный?
— Не знаю. Я их еще не успела разглядеть, — сказала Глаша и нахмурилась.
— Толстый, поди, как бочка, — решила горничная.
— Ну все, некогда мне. Прощай!
— Счастливо, — помахала ей Наташа. — Смотри, поосторожней там, в овраг опять не свались.
— Постараюсь!
Овраг Глафира миновала благополучно. Только на опушке наступила ужу на хвост.
Еще на крыльце, взбежав по скрипучим ступенькам и взявшись за дверную ручку, Глафира обнаружила, что дедушка уже вышел из своего задумчивого окаменения. И даже более того — принялся изображать из себя бога Перуна, меча во все стороны гром и молнии, отчего в окошках дрожали и дребезжали стекла, а в поленнице чуть дрова не подпрыгивали. Удивленная столь разительной переменой, внучка неслышно проскользнула в сени и подкралась к приоткрытой двери.
В щелку открывался отличный обзор на печку. По глянцу изразцов метались тени, невозмутимый Василий, бессовестно устроившийся на шестке между горшков и сковородок, подобрав лапки и прикрывшись пушистым хвостом, водил глазами, как ходики маятником: туда-сюда, туда-сюда.
— Скажите на милость! — вскричал Иван Петрович, шагая взад-вперед по горнице и в нервном возбуждении размахивая руками. — Вы разберетесь? Вы разрешите все вопросы? Да что вы говорите! Неужели? Как, скажите на милость?! Нет, ничего не говорите! Слышать ничего не хочу!
— Но позвольте… — попытался возразить старый монах.
— Не позволю! И не просите! — отрезал Иван Петрович. — У нас тут люди пропадают, грабят средь бела дня — а вы про обман зрения толкуете! Про безграмотное и суеверное население! Не такие мы тут уж темные, чтоб с перепою черти мерещились! — Иван Петрович схватил с подоконника первую попавшуюся под руку книжку — Глашин любимый томик Анны Радклиф — и потряс им перед носом Серафима Степановича:
— Нас волчьим воем и болотными огнями не напугать, мы тоже, поди, не лыком шиты!
— Но никто и не утверждает, что все произошедшее есть плод вашей фантазии, — негромко сказал помощник монаха. — Вполне возможно, что вам пришлось столкнуться с явлениями труднообъяснимыми, однако вовсе не обязательно сверхъестественными. С другой стороны, вероятно и чье-то умышленное вмешательство.
— Вы хотите сказать, будто кто-то специально морочит всем головы? — усомнился староста.
— Такое может иметь место.
— Чушь! — воскликнул Иван Петрович. — Полная глупость! Здесь не какой-то вам город, мы соседей как облупленных знаем. Да кому это нужно и зачем?!
— Вот это мы и должны выяснить, — уверенно заявил молодой человек. — Если причина ваших неприятностей в чьем-то злом умысле либо имело место недоразумение или редкое природное явление — мы сумеем вам помочь.
— А ежели… — скептически перебил гостя староста. Но тот не дал продолжить:
— А если ваши беды от происков дьявола — так и быть, придется организовать вокруг селения крестный ход. — И, спрятав улыбку, оглянулся на Серафима Степановича.
— Совершенно согласен, — незамедлительно закивал тот. — Феликс Тимофеевич абсолютно правильно излагает. Мы так и поступим.
— Хорошо, — смиряясь с неизбежным, тяжко вздохнул Иван Петрович. — В таком разе боюсь, вам придется задержаться у нас надолго. Поживете недельку-другую с Яминой, терем там просторный… Но коли эти необъяснимые природные явления начнут вас дубиной по голове охаживать али защекочут и в омут утащат — помните, я вас предупреждал.
Сказав это, Иван Петрович развернулся и вышел из горницы, резко распахнув дверь. Глаша вовремя успела отскочить в сторону, оставшись незамеченной в полумраке сеней.
Оба гостя следом поднялись с мест, но старик задержался, чтоб получше разглядеть книги, сложенные стопками по всей комнате: на подоконнике, на лавке, под лавкой, на печке…
— Посмотри-ка, Феликс, да тут целая библиотека! Ну-ка, ну-ка! Поэмы лорда Байрона, «Удольфские тайны» Анны Радклиф… «Пират», «Ренегат», «Мельмот Скиталец», «Вампир» Полидори, «Монах», «Итальянец» какой-то — занятные всё личности!.. Ну и собрание. При таком чтении немудрено и среди дня привидения увидать.
— Тут у них не призраки, тут наяды бедокурят, нимфы кровожадные, — возразил Феликс, почесав Василия за ухом, отчего тот принялся ковырять лапой бортик сковородки.
— Это мои книги! — с порога объявила Глафира, решившись наконец показаться. — И в привидения я не верю.
— Очень хорошо, — улыбнулся Серафим Степанович, слегка поклонившись. — Зато мне не доводилось встречать русалок. Поделимся жизненным опытом.
Глафира нахмурилась и надула губы. Дедушка прав. Эти монахи вблизи кажутся еще подозрительней, чем издалека. Особенно этот, который помоложе. Пожалуй, за ними нужен глаз да глаз.
— Вас Глафира зовут? — скорее предположил, чем спросил Феликс.
— Откуда вы знаете? А, от дедушки…
— Можно и так сказать, — пожал плечами он. — Выходит, Иван Петрович сейчас вас ищет.
Тут и Глафира услышала — вернее, обратила внимание на доносившийся со двора нетерпеливый зов.
— Я тут, деда! — пронзительно-громко крикнула она в ответ, не сходя с порога.
От неожиданности Серафим Степанович вздрогнул, а задремавший было Василий свалился с печки и, удрав в угол, забился под лавку.
