Глава VIII
Человек стоял на краю небольшого отрога, глядя, как поток серовато-коричневой воды, вздымая фонтаны брызг, обнажает корни огромного дерева. Дождь затруднял видимость и уже насквозь промочил форму, превратив из серой в тёмно-коричневую. Отличная, хорошо подогнанная форма, но дождь и грязь низвели её до хлопавшей на ветру тряпки. Дерево накренилось и упало, обдав его брызгами грязи. Он отступил на шаг и запрокинул голову к тускло-серому небу, давая струям дождя смыть грязь с лица. Огромное дерево перегородило грохочущий поток, и часть воды хлынула через отрог, заставив человека отступить ещё дальше, к грубой каменной стене, которая протянулась до маленького некрасивого коттеджа на вершине холма. Он постоял, наблюдая за вздувшейся рекой — как та вгрызается в маленький перешеек. Затем отрог рухнул, дерево сползло в реку, потеряло свой якорь по эту сторону реки, и его закрутило, завертело и унесло на плечах катившихся волн в залитую водой долину. Человек в форме бросил взгляд на корни огромного дерева, что торчали из земли, словно оборвавшиеся тросы, а затем, тяжело ступая, пошёл к маленькому коттеджу. Обойдя его кругом, распахнул дверь. Стул, к которому он её привязал, замер в шатком равновесии у комода, и, когда она дёрнулась, ножки подогнулись, она упала и ударилась головой о каменные плиты пола.
Хлюпая сапогами, он подошёл и поднял её вместе со стулом, пинком отбросив в сторону осколок разбитого зеркала. Женщина, обмякнув, повисла на верёвках, но он не сомневался, что она прикидывается. Он перетащил пленницу в центр комнаты, стараясь держаться подальше от её головы: ранее, когда он привязывал её, она боднула его в лицо, чуть не сломав ему нос.
Затем он направился к маленькой кровати у стены и тяжело упал на неё. Постель была грязной, но он слишком устал, чтобы обращать внимание на такие пустяки..
Он прислушивался к тому, как барабанит по крыше дождь, как воет за окнами ветер, как звучно падают на каменные плиты капли дождя, просачиваясь сквозь щели крыши. Не слышится ли шум вертолётов?.. Правда, он лишился рации и к тому же не был уверен, что вертолёты знают, где его искать. Штабной автомобиль — неплохой ориентир, но машина исчезла, её смыло коричневым разливом реки. Вероятно, поиски займут не один день. Закрыв глаза, он почти мгновенно начал засыпать, но воспоминания тут же заполнили его разум мрачными образами потопа и поражения. Он потёр лицо, забыв, насколько грязны его руки, и некоторое время усиленно моргал, стараясь избавиться от песчинок, попавших в глаза. Женщина продолжала притворяться, что ещё не пришла в сознание. Не было ни сил, ни желания подойти и врезать ей как следует. Да и глупо было бы вымещать на ней злость за своё поражение. Избиение любого отдельно взятого индивида — не говоря уже о беспомощной, косоглазой женщине — жалкая попытка отомстить за разгром армии.
Она драматически застонала, и он с отвращением отвёл взгляд. Когда же снова посмотрел в её сторону, то встретил взгляд, полный ненависти. Косила она лишь немного, но это несовершенство раздражало его, пожалуй, больше, чем следовало. Если её вымыть и прилично одеть, подумал он, она могла бы выглядеть почти миловидной. Но сейчас на ней была старая зелёная шинель, вымазанная в грязи, а её испачканное лицо почти полностью скрывал воротник и длинные спутанные волосы. Она странно задвигалась на стуле, словно пыталась почесать об него спину. Он не мог решить, пробовала ли она на прочность связывавшие её верёвки… или же её просто донимали блохи.
Вряд ли её подослали в качестве убийцы; почти наверняка она действительно служила там, где носили такое обмундирование, какое было на ней, — во вспомогательных частях. Вероятно, оказавшись брошенной на произвол судьбы при отступлении, она бродила тут, слишком напуганная или гордая, чтобы сдаться, пока не увидела застрявший в выбоине штабной автомобиль. Её попытка покушения на него была смелой, но смехотворной: только благодаря чистому везению она убила одним выстрелом его шофёра; вторая пуля лишь оцарапала его висок. Тогда она, отбросив разряженную винтовку, прыгнула на него с ножом.
Ошеломлённый нападением, он упал в пространство между передним и задним сиденьями и был не в состоянии провести хороший свинг. Эта нелепая, неуклюжая возня с ней в тесной кабине показалась ему символичной — точно так же и его армия увязла в нынешней неразберихе. У него хватило сил, чтобы оглушить её нокаутирующим ударом, но взять на себя управление он не успел. Автомобиль врезался в бетонный остров и опрокинулся, выбросив их обоих на выщербленную серую поверхность дамбы.
Женщина без чувств упала на бетон; он же обернулся и увидел, как машина со скрежетом сползла с пандуса, сорванная вздымавшимся коричневым потоком, и почти сразу же утонула. Он повернулся к ней, испытывая сильное искушение хорошенько пнуть её в бок. Вместо этого он толкнул ногой нож, и тот, вертясь, улетел в реку.
— Вы не можете нас победить.
— Что-что? — переспросил он, очнувшись от задумчивости.
— Мы победим, — заявила она, яростно дёрнувшись вместе со стулом и стукнув его ножками по каменному полу.
«И зачем я привязал эту дурёху к стулу? »
— Возможно, ты права, — устало ответил он. — В данный момент нам приходится туго. Легче тебе от этого?
— Тебя ждёт смерть. — Женщина сверлила его взглядом.
— Определённо, точней не скажешь.
— Мы непобедимы. И мы никогда не сдадимся.
— Ну, в былые времена вас побеждали не раз. — Он вздохнул, вспоминая историю этого местечка.
— Нас предавали! — выкрикнула женщина. — Наша армия ни разу не потерпела поражения; нас…
— Да, знаю, вам всё время норовили воткнуть нож в спину.
— Да! Но дух наш никогда не погибнет. Мы…
— А, заткнись! — буркнул он, скидывая ноги с постели и поворачиваясь лицом к женщине. — Я уже слышал всё это дерьмо. «У нас украли победу», «нас подвёл народ», «СМИ были против нас». Дерьмо… -
Он провёл рукой по мокрым волосам, — Только очень молодые или очень глупые думают, будто войны ведут только военные. Как только новости начинают разноситься быстрее гонца на лошади или сообщения, привязанного к птичьей ноге, воюет уже вся страна, нация… В таких делах все решает дух, воля, а не злое бурчанье. Проиграли, так проиграли. Нечего из-за этого скулить. Вы бы и на этот раз проиграли, если б не этот долбаный дождь. — Он поднял руку, останавливая женщину, уже набравшую воздуха в лёгкие. — И, нет, я не верю, что Бог за вас.
— Еретик!
— Спасибо.
— Надеюсь, твои дети умрут! Медленной смертью!
— Хм-м, — задумчиво произнёс он. — Не уверен, что такое проклятие по отношению ко мне имеет смысл, разве что с дальним прицелом. — Он рухнул обратно на постель; похоже, только в это мгновение до него дошёл смысл сказанного ею. — Дерьмо! Вас должно быть обрабатывают с младых ногтей; такое от любого страшно слышать, не говоря уж о женщине.
— Наши женщины храбрее, чем ваши мужчины, — последовал презрительный ответ.
— И тем не менее, вы размножаетесь. Полагаю, вам выбирать не приходится.
— Чтоб твоим детям страдать и умереть страшной смертью! — раздался пронзительный вопль.
— Ну, если ты действительно испытываешь такие чувства, — вздохнул он, усаживаясь на койке, — то я не могу пожелать тебе ничего худшего, чем остаться именно такой долбаной дурой, какой ты явно была с рождения.
— Варвар! Неверный!
— У тебя скоро иссякнут бранные слова; я бы советовал их поберечь — ещё могут понадобиться.
— Мы вас сокрушим!
— Да сокрушён я уже, сокрушён, — лениво отмахнулся он. — А теперь отстань.
Женщина завыла, изо всех сил тряся стул.
Наверное, подумал он, мне следует поблагодарить судьбу за эту возможность освободиться от ответственности. Я устал от бесчисленных рапортов и докладов, в которых говорится об одном и том же: какие-то части попали в окружение, какие-то отступают с жизненно важных позиций, какие-то просто бегут куда глаза глядят, какие-то ещё держатся, но требуют подкрепления, грузовиков, танков, плотов, продовольствия, радиостанций… С какого-то момента он ничего больше не мог сделать, а рапорты продолжали поступать, складываясь в одноцветное мозаичное панно, изображавшее гибель его армии. Правда, для этого процесса на самом деле не требовалось никаких вражеских сил. И он, и армия под его командованием воевали исключительно со стихией. Сначала дожди, потом этот оползень, отрезавший их от остальной штабной колонны…
Не пытался ли он сделать слишком много? За последнюю неделю ему удалось поспать в общей сложности часов десять — не это ли обстоятельство ослабило его способность здраво оценивать ситуацию? А может, наоборот, он вообще спал зря, и эти десять часов бодрствования оказали бы решающее влияние на события?
— Надеюсь, ты умрёшь! — провизжала женщина. Он, нахмурясь, посмотрел на неё: может, вставить ей в рот кляп?
— Ты уже колеблешься, — заметил он. — Минуту назад ты кричала, что меня ждёт смерть. — И снова повалился на постель.
— Ублюдок! — Она смачно сплюнула.
Неожиданная мысль заставила его вздрогнуть: он был таким же пленником здесь, как и женщина, привязанная к стулу. А её плевок — ничто по сравнению с тем потопом, что захлёстывал сейчас отлаженную до последнего винтика военную машину, на создание которой ушло два года.
Зачем, зачем он привязал её именно к стулу? Не пытался ли он сделать случай и судьбу лишними, злоумышляя против самого себя? Стул привязанная к стулу девушка… примерно того же возраста, может, чуть постарше… почти такая же хрупкая фигура, которую скрывала бесформенная шинель… Он мотнул головой, отгоняя воспоминание.
— Ублюдок! — Она плюнула ещё раз и шумно завозилась, пытаясь избавиться от пут.
— Да заткнись же ты, — устало произнёс он, зная, что прозвучало это не очень убедительно, но он был не в состоянии сделать тон более повелительным и властным.
Как ни странно, она замолчала. Иногда он жалел, что ни во что не верит. Возможно, вера в богов помогла бы ему сейчас, когда всё обернулось против него, и каждый следующий шаг грозил гибелью. Как было бы утешительно думать, что всё предрешено, предопределено, уже записано и расписано, и ты лишь переворачиваешь страницы какой-то великой книги…
(Возможно, у тебя никогда не будет шанса написать собственную историю — интересно, каким именем ты намеревался её подписать, с мрачной усмешкой подумал он.)
— Вы проигрываете! Уже проиграли это сражение, разве не так?
Очень не хотелось отвечать, но тогда она истолкует это как признак слабости и продолжит донимать его.
— Какая необыкновенная проницательность, — вздохнул он, — ты напоминаешь мне тех, кто планировал эту войну — таких же косых, глупых и консервативных.
— Я не косая! — захлебнулась она рыданием.
Грязные длинные волосы скрывали её лицо, руки находились почти на уровне пола — настолько сильно она согнулась в плаче. Подойти утешить её? Или вышибить кулаком мозги? Всё что угодно — лишь бы прекратить издаваемый ею шум…
— Ладно, ладно, ты не косая, извини. Он надеялся, что его слова прозвучали убедительно, и женщина, наконец, успокоится.
— Я не нуждаюся в твоём сочувствии, просто у меня… небольшой дефект, и… и он не помешал призывной комиссии признать меня годной.
«А также стариков и детей», — подумал он, машинально наблюдая за тем, как она пытается вытереть лицо об отворот шинели. Не задумываясь над своими действиями, он поднялся, оторвал лоскут от простыни и направился к ней.
Раздался пронзительный крик — вероятно, она решила, что её хотят задушить. Едва тряпка коснулась её лица, женщина обмякла.
— А теперь высморкайся.
Он с силой вытер ей нос, так что она завопила от боли, а потом отбросил тряпку в угол. Отвернувшись, встал у полуоткрытой двери — посмотреть на дождь, затем настежь распахнул её.
«Его сподвижники!» Проклятье, из них только Рогтам-Бар был достоин доверия, но он имел слишком незначительный чин, поэтому Закалве не мог передать ему командование. Что касается его самого, то устоявшаяся структура, в которую ему пришлось внедриться, была насквозь поражена коррупцией, и окружение состояло из беспомощных пустоголовых кретинов. Во всяком случае, он оставил им не так уж и много: несколько безумных планов, которые вряд ли будут когда-нибудь осуществлены, намерение применить оружие, на первый взгляд явно не подходящее к данной ситуации. А сколько всего ещё оставалось в голове — в том месте, куда, насколько ему было известно, не заглядывали даже его хозяева. Впрочем, они не делали этого исключительно из-за своих, весьма странных и исковерканных представлений о порядочности, а отнюдь не из-за неспособности…
Он совсем забыл о присутствии женщины у себя за спиной, не слышал её голоса, не обращал внимания на шум, свидетельствовавший о её безуспешных попытках освободиться.
Двери коттеджа он распахнул настежь, но при таком сильном дожде невозможно было разглядеть что-либо даже на близком расстоянии. Зато он снова увидел стул… потом перед ним возникло видение корабля, который не был кораблём… Что это за человек, с двумя тенями? Возможно, это следует определить как некую концепцию — стремление выжить, приспособив для этой цели все, до чего можно дотянуться, а затем удалить, добавить, разбить и создать тот конкретный набор клеток, который мог существовать, двигаться и принимать решения. Почему бы не свести все достижения и победы к единственному стремлению выжить?
Потребность и метод — вот что помогало ему выживать. Потребность победить все и вся, что противилось его жизни. А метод… очень просто: приспособить материалы и людей для выполнения поставленной задачи. Все являлось оружием, и умение обращаться с ним, находить его, выбирать, из какого именно удобнее целиться и стрелять, — такое умение дорого стоит.
Стул и корабль, который не был кораблём, человек с двумя тенями и…
— Что ты собираешься со мной сделать? — Голос женщины дрожал.
Надо же, она всё ещё здесь?
— Не знаю…
Женщина смотрела на него расширившимися от ужаса глазами, казалось, она набирала в лёгкие воздух для новых воплей.
— Пожалуйста, не надо, не надо этого делать!
Она скрючилась на стуле, лицо склонилось к самым коленям, и женщина жалобно смотрела на него снизу вверх.
— Чего делать? — недоумевал он.
Пожав плечами, он принялся описывать круги по комнате. Когда же они явятся за ним? Услышали ли они его сообщение по рации после того, как оползень отрезал их от основной штабной колонны? Правильно ли он нажимал кнопки и крутил ручки на этой штуковине? А может быть, его уже считают погибшим? Почему-то эта мысль не вызвала у него никакого беспокойства.
— Если ты собираешься меня убить, сделай это быстро.
Почему она то и дело прерывает его размышления?
— Вообще-то я не собирался поступать подобным образом, но если ты будешь продолжать скулить, я передумаю.
— Ненавижу тебя! — Наверное, это единственное, что владело её мыслями.
— Я тоже тебя ненавижу.
Женщина снова заплакала, но теперь ещё громче. Он смотрел сквозь пелену дождя и видел «Стабериндо».
Поражение, поражение — шелестел дождь; танки, тонущие в грязи, полки, сдающиеся без боя — все распадается на куски. И эта глупая женщина с сопливым носом… Смешно, просто смешно.
— Ты знаешь, кто я?
Ему только сейчас пришло в голову, что она пыталась его убить только потому, что он ехал в большой машине. Откуда ей знать в лицо главнокомандующего армии противника?
— Что? — подняла голову женщина.
— Ты знаешь, кто я, знаешь моё имя или звание?
Недоуменный взгляд, пожатие плечами… Он отвернулся от сплошной стены дождя, словно от надоевшего старого приятеля, пересёк комнату и снова повалился на постель. У правительства происшедшее определённо не вызовет восторга — ведь он столько наобещал: земли, деньги, престиж, власть! Оно наверняка расправится с ним, если его не успеют вытащить. Победа была бы победой правительства, но поражение будет приписано только ему. Он пытался внушить себе, что, по большей части, он побеждал. И знал, что это правда, но лишь мгновенья поражений, моменты паралича заставляли его задуматься, а затем попытаться соединить ткань его жизни в одно целое. Именно тогда его мысли возвращались к линкору «Стабериндо»…
На этот раз поражение носило безличный характер. Он командовал армией, он был ответственным перед правительством, и оно могло снять его; значит, в конечном счёте он и не отвечал за поражение; отвечало правительство. Он никогда прежде не сталкивался с вражескими предводителями, ему были известны только их обычные тактические приёмы, схемы, а также способы наращивания сил и средств. Все это несколько умаляло его вину.
Теперь он завидовал обычным людям — они родились, выросли и достигли зрелости вместе с окружавшими их друзьями и знакомыми, жили заурядной жизнью, а под старость впадали в маразм и умирали довольные всем, что уже ушло. Неужели ему надоело напрягать ткань жизни или судьбы и захотелось быть мелким, незначительным, лишённым авторитета и влиятельности?
Будь я морской птицей… но как ты можешь быть ею? Представь, что твой мозг — крошечный и глупый, тебе нравятся полусгнившие рыбьи потроха, ты любишь выклёвывать глаза у мелких зверюшек… Такая участь тебя устраивает? А если ты мечтаешь о полёте, то это может оценить только прикованный к земле человек, жаждущий стать птицей. Если ты хочешь быть морской птицей, то заслуживаешь подобный выбор.
— Хорошая компания — обозный вождь и обозная девка! Но вам следовало бы привязать её к койке…
Он вздрогнул, и рука нащупала кобуру на поясе.
Кирайф Сокрофот Рогтам-Бар стоял на пороге, стряхивая с плаща капли дождя. Он выглядел на удивление бодрым, несмотря на то, что не спал уже несколько дней.
— Бар!
Заключив друг друга в объятия, они радостно засмеялись.
— Он самый, генерал Закалве. Не хотите ли присоединиться ко мне? У меня тут похищенная машина…
— Что? — Он распахнул дверь и неподалёку увидел большой, облепленный грязью грузовик-амфибию.
— Это же их машина! — Рассмеявшись, он почувствовал, что у него на глаза навернулись слёзы. Рогтам-Бар печально вздохнул.
— Боюсь, что так. К тому же они хотят её вернуть.
Фраза вызвала новый взрыв смеха.
— Да, кстати, правительство ушло в отставку.
— Из-за всего этого?
— Должен сказать, у меня сложилось именно такое впечатление. Думаю, оно несколько увлеклось, обвиняя вас в неправильном ведении этой идиотской войны и даже не замечает, что народ на вашей стороне. — Рогтам-Бар улыбнулся. — Да, эта ваша бредовая идея — установить топ-заряды на водохранилище Маклин… представляете, она сработала! Вода хлынула через край, плотину, правда, не прорвала, судя по сообщениям разведки, но… перехлестнула, я правильно выразился? Так или иначе, в долину устремилось слишком много воды и смыло большую часть Высшего командования пятой армии, не говоря уж о самой армии — судя по количеству тел и палаток, проплывавшим мимо наших окопов за последние несколько часов… А мы-то считали вас безумцем, оттого что вы таскали за собой всю неделю того гидролога. Как бы там ни было, уже ходят слухи о завершении кампании. — Он окинул взглядом собеседника. — Если вам поручат вести переговоры о мире, следует хотя бы переодеться… Генерал, что у вас за вид? С кем это вы возились в грязи?
— Только со своей совестью.
— В самом деле? И кто победил?
— Это был один из тех редких случаев, когда насилие ничего не решает.
— Сценарий мне известен, обычно я мысленно проигрываю его, когда решаю — открывать следующую бутылку или нет. — Бар кивнул на дверь. — После вас, — и протянул большой зонтик: — Пожалуйста, генерал. Да, а ваша подруга?
Женщина смотрела на них круглыми от ужаса глазами. Он усмехнулся.
— Берём её с собой.
— Вы возьмёте зонтик, а я — её. — Рогтам-Бар весело посмотрел на женщину, коснувшись козырька фуражки. — В буквальном смысле, сударыня.
Женщина пронзительно завизжала. Бар поморщился.
— Часто она это делает?
— Да, и поосторожнее с ней. Она чуть не разбила мне нос. Так я иду в машину?
— Конечно.
Он, насвистывая, исчез за пеленой дождя.
— Неверный ублюдок! — завопила женщина, когда Бар приблизился к ней со спины.
— Тебе повезло. Обычно я автостопщиков не подвожу.
Он поднял стул вместе с женщиной и отнёс к машине, где свалил на заднее сидение. Она вопила, не переставая.
— Красотка всё время так шумит? — поинтересовался Бар, когда впереди замаячил сторожевой пост, свидетельствовующий об окончании путешествия.
— В основном.
— Так не услышишь и собственных мыслей! Он грустно улыбнулся в ответ.
После заключения мира его понизили в звании. Отбыл он в том же году, но, похоже, Культура не проявляла особого недовольства его действиями.