Дождавшись, пока господа дойдут до стола и Рыцарь осторожненько усадит свою новую пассию на стульчик, я приблизилась к ним.

Как я понимаю, предполагалось, что сидеть может только эта самая новая Хозяйка. Даже для Ллевеллина никакой табуреточки не поставили. Что за несправедливость, а?

Замок, а Замок, может пожертвуешь хоть одно креслице? А лучше два — мне и Ллевеллину. А я, честное слово, никогда больше твои статуи разбазаривать не буду. Честно-честно!

То, что Замок никогда и ничего не создает из воздуха, я уже поняла. Скорее, в какой-то миг возникает ощущение, что этот предмет находился здесь всегда, но я, по какой-то оплошности попросту его не заметила.

Так было и сейчас. Конечно же, я просто не заметила два изящных стула с гнутыми подлокотниками. Один появился с моей стороны стола — прямо напротив Хозяйки, а второй — по правую ее руку, рядом с замершим как истуканчик Рыцарем. Я плюхнулась на сидение и добродушно предложила:

— Ллевеллин, присаживайся. — Но вовремя спохватилась, исправилась: — Хочешь — присаживайся.

А то еще решит, что это приказ. Хоть и появилась настоящая Хозяйка, кстати, надо выяснить, как ее зовут, но вдруг он продолжает мне подчиняться на уровне инстинктов? Кто этих сумасшедших Рыцарей поймет?

Ллевеллин бросил мне короткий благодарный взгляд, но остался стоять.

Не хочет — как хочет. Я за ним следить не нанималась.

Так. А тарелочки мне, кажется, никто не дал?

Я оглянулась по сторонам и окликнула какого-то парнишку, ближе всего стоящего ко мне:

— Извините, вы не поставите мне приборы?

Мальчика как ветром сдуло. А через несколько мгновений передо мною как по волшебству появилась и тарелка, и ложка, и вилка, и нож. Чудненько!

Я потянулась к ближайшей тарелке с нарезанной колбасой.

Нет, это явно я была неправильной хозяйкой. Вон, при новой-то: и сервировка современная, и обстановочка улучшилась.

Вот только перекусить мне толком не дали.

— Да что ты себе позволяешь?! — А голос у нее красивый, высокий. Если бы еще на визг не срывался, цены бы не было.

Я отложила вилку и подняла на девушку задумчивые глаза:

— Пардон?

Ллевеллин, судя по мрачному лицу, был не в своей тарелке.

— Что ты себе позволяешь?! — прошипела девица, не отрывая от меня пристального взгляда.

— Ничего, — пожала плечами я. — Сижу, завтракаю.

— Это мой Замок, я его Хозяйка! И я не позволяла тебе…

— Девушка, успокойтесь, — почти нежно пропела я. — А то сейчас желчью истечете. Мне кажется Замок более чем разумен, и это его право определяться, кому и что здесь можно делать.

Хозяйка взвилась как ужаленная, оперлась обеими руками о стол:

— Да ты, да ты… Вон отсюда!

У Ллевеллина были глаза как у преданной собаки, неизвестно за что избитой хозяином.

И лишь из-за Рыцаря я осталась в рамках приличия. При нем нельзя срываться. Нельзя.

— Ой, да не очень то и хотелось с вами оставаться! — фыркнула я, вставая. — Приятного аппетита.

Я вышла из комнаты, мягко закрыла за собой дверь.

Руки дрожали. Хотелось вцепиться в патлы этой крашенной стерве и от души впечатать ее смазливую мордочку в стол. Так чтобы только искры из синих глаз посыпались. Ненавижу! Не-на-ви-жу!

Сделать бы сейчас что-нибудь такое, такое…

Я заоглядывалась по сторонам, в поисках подходящего фронта приложения дурной инициативы. Уже через пару мгновений этот самый фронт был найден: на стене, напротив окна с витражом висел огромный ростовой портрет. И была на нем изображена такая милая, я бы даже сказала, симпатичная парочка: появившаяся в Замке прошлым вечером дивчина, вся такая расфуфыренная, в платье с воротником — «мельничный жернов», и — правильно! — Ллевеллин, как и полагается в такой ситуации, коленопреклоненный.

Так, все чудненько и прекрасненько. И что бы мне с этой картинкой сделать? Порвать? Нет, это будет слишком просто! Нужно что-нибудь поинтересней сотворить. Эх, был бы у меня если не фломастер, так хотя бы уголек, я бы тут такое нарисавала!

Похоже, Замок еще не до конца отказался от меня. По крайней мере, этот самый столь необходимый мне уголь я обнаружила сразу. И даже еще удивилась, как могла не заметить, подходя к портрету, в пяти шагах от картины коридор виляет в сторону и заканчивается тупичком с потухшим камином. Всего пара минут — и у меня в руках красовался небольшой кусочек угля.

Ну красовался — это конечно сильно сказано. У меня вся ладонь была сажей перепачкана. А так — все нормально, все прекрасно и вообще жизнь великолепна!

Щелкнув нарисованного Ллевеллина по носу и убедившись, что краска на картине давно высохла, я, первым делом, намалевала на точеной мордочке новой Хозяйки пышные гусарские усы. Подумала — и подрисовала козлиную бородку. Следующие минуты две я усиленно размышляла, стоит ли исправлять изящные ушки девицы на ослиные и надо ли пририсовывать рога. С одной стороны, ей и так не плохо, а с другой — развесистые лопухи, выдержанные в строгом соответствии с канонами эльфийской моды, придадут новой Хозяйке непередаваемый шарм. Да и… Вдруг у нее в предках козы были, кто ее знает? Хотя нет! Я знаю точно: коз у нее не было. Были бараны. И свиньи. А раз так, то рога должны быть витые, а вместо носа — пятачок.

Сказано — сделано.

Я еще некоторое время полюбовалась на получившийся шедевр и радостно отметила, что теперь девица совершенно на меня не похожа. Так подожди-ка, а что это за буковки в уголке портрета? Я пригляделась.

Мне захотелось ругаться. На картине было меленько написано: «Хозяйка Анхелика и Рыцарь». Ну, с Рыцарем-то все понятно, но то, что эту макитру зовут так же, как и меня! Это же просто верх неприличия!

Хотя стоп, сейчас она на меня не похожа. Может, показать Ллевеллину? Тот, кажется, не особо рад смене власти, порадуется, значит. Вот только госпожа Анхелика ведь из столовой не выходила, она тоже увидит.

А, к черту, скажу, что не знаю, кто это намалевал. Здесь вон сколько слуг бегает, может, кому ее морда лица и не понравилась. Я-то здесь при чем?

Я осторожно приподняла картину, надеясь, что шнур, на которой она висит, снимется с гвоздя, потянула портрет вверх. Ура! Получилось.

Ой, а она ж тяжелая зараза. Ничего, справлюсь, как-нибудь.

Я осторожно стерла сажу с ладони и направилась к столовой, волоча за собой по полу картину. Хорошо хоть, та была не особо широкой, в коридоре не застревала, а то тогда бы…